И Ассо сделал все, чтобы я получила доступ на сцену «АВС». Петь там, где только что выступала Мари Дюба? О таком я не могла и мечтать. А Раймон осаждал Митти Голдина – владельца «АВС». Тот стоически выносил все атаки моего наставника:
– Нет, на нашей сцене выступают только звезды.
– Пиаф звезда…
– У которой подмоченная репутация!
– Но она не виновна в том, что случилось с Лепле. Зато ее прекрасно знают радиослушатели.
«Нет!» звучало в январе. «Нет» – в феврале. В марте Ассо добился уже «ммм…». Остальное доделала Мари Дюба, у которой он числился секретарем. Знаменитая певица заступилась за бедную девочку. Я не знаю, кого из нас двоих она пожалела – меня или все же Раймона. И Голдин сдался. Впервые за семь лет существования «АВС» на афише стояло имя дебютантки: Эдит Пиаф. Не «Малышка Пиаф», а Эдит Пиаф, чувствуешь разницу? Так родилась артистка Эдит Пиаф.
Никаких свитеров с недовязанными рукавами, никакой растрепанной челки и размазанной красной помады, все скромно и прилично – черное платье с белым воротничком. Когда аккордеонист проиграл мелодию «Бездомных девчонок», в зале даже раздались смешки. Нашлись те, кто помнил Малышку Пиаф и знал, кто именно выйдет на сцену.
При моем появлении зал замер – столь разительным был контраст между ожиданием и увиденным. Пока никто не опомнился, аккордеонист заиграл мелодию новой песни «Парень пел», слова которой написал для меня Раймон. Замерли последние звуки нежной, очень грустной песни, замерли мы с аккордеонистом, застыл за кулисами Раймон, напрягся Голдин. Сейчас или никогда! Если засвистят, моя карьера окончена, Раймон все поставил на карту, провал в «АВС» означал провал всего.
Мгновение… еще… и…гром аплодисментов! Публика приняла новую Пиаф в скромном платье без намека на уличную браваду. Я спела еще четыре песни, все с долгими аплодисментами. Но публике было мало. Аплодировали и аплодировали, а потом зазвучало требование: «Мой легионер!» Эта песня, написанная Раймоном после моего собственного рассказа о любви к солдату Иностранного легиона, но мне не понравившаяся, исполнялась Мари Дюба. Но я, все равно считая ее своей, тоже записала на пластинку.
И все же петь «Моего легионера» после Мари Дюба было страшно. Но публика требовала, и Митти Голдин распорядился поднять занавес. Я не сравниваю свое исполнение с исполнением Мари, но меня очень долго не отпускали со сцены!
Это был успех, полный и безоговорочный! Больше никто не посмел сказать, что Пиаф принимали только как колоритную девчонку с улицы. Отзывы в газетах отметили мое выросшее исполнительское мастерство, заметно окрепший голос и интеллигентную подачу материала.
Мы с Раймоном плакали и смелись, слушая восторженные выкрики из зала. Эдит Пиаф состоялась! Но Ассо был строг:
– Я надеюсь, ты понимаешь, что это скорее аванс, что если ты снова скатишься до своих приятельских пирушек и улицы, то быстро туда же и вернешься.
Я клялась, что сделаю все, чтобы не вернуться.
– Ни шагу назад, только вперед!
Начался сумасшедший период, когда выступления следовали одно за другим, часто по два в день, бесконечные гастроли, переезды, репетиции, встречи с репортерами, которые как-то сразу вдруг забыли о моем предполагаемом ими же соучастии в трагедии, случившейся с Лепле…
Это привело к тому, что я просто свалилась от усталости, и Раймон отправил меня отдохнуть. А еще пригласил на помощь Сюзанну Флон. Просто вокруг меня все время одни мужчины, даже поговорить не с кем. Сюзанна отличалась прекрасным чувством юмора и отменными манерами, а также умением не обращать внимания на мои промахи и даже сглаживать некоторые углы.
Сюзанна не Симона, она не предлагала выпить или погулять по кабакам, зато исправляла мои орфографические ошибки, выполняла множество мелких поручений и всегда была под рукой. А еще распускала мои недовязанные свитера. Всем известно, что я обожаю вязать, но никто не видел готового изделия. Это так, к тому времени, когда свитер должен быть готов, он надоедает мне настолько, что я бросаю его недовязанным. Раймон говорил, что я выступила в свитере без рукава у Папы Лепле не потому что не успела довязать, а потому что привычно забросила работу, не завершив. Но это не так. Тогда я действительно не успела.
Из моих прежних друзей остались, пожалуй, только Маргерит Моно, Жак Буржа и Рене Гетта. С Жаком Буржа мы виделись уже нечасто, хотя я его очень любила. Он присылал мне книги, которые я клялась прочесть, но всегда откладывала на потом. Осознав это, Жак перестал навязывать мне программу чтения.
С Маргерит дружба началась, когда я «украла» «Легионера» у Аннет Лажон, они обе простили мне такую вольность, а потом Маргерит написала для меня множество песен. Да что говорить, все прекрасно знают, как много песен этой замечательной женщины я исполнила! Раймону нравилась наша дружба, потому что Маргерит нравились тексты самого Ассо и она стала писать к ним музыку. О, какое получилось замечательное трио – Раймон писал текст, Маргерит музыку, а я все это исполняла!
Со мной пыталась связаться Симона, которой надоело работать какой-то укладчицей. Бывшая подруга мечтала вернуться ко мне под бок, чтобы развлекаться. По рассказам Симоны получалось, что она была в моей жизни всегда, даже тогда, когда ее в действительности быть не могло. Раймон ее просто ненавидел и ни за что бы не допустил, чтобы Симона отправилась со мной на гастроли. Отсутствие всех прежних друзей с улицы было одним из его жестких условий!
Она рассказывала о Раймоне и наших с ним отношениях так, словно подслушивала или подглядывала из соседней комнаты. Когда я однажды узнала, какие глупости выдумывает Симона, я просто взъярилась! Это ложь, что я тайно проводила ее в зал для репетиций, чтобы не Раймон, а Симона высказала свое мнение о прозвучавшей песне, что жаловалась ей на Ассо, на то, что тот сует нос во все мои дела, что она, Симона, была рядом со мной во время успеха в «АВС». Не было Симоны рядом, она жила своей жизнью и вот теперь захотела снова вернуться в мою.
Может, и вернулась бы тогда, но Раймон не зря так опекал меня, он не допустил больше наших встреч. И пока Ассо был рядом со мной, Симоны не было, ни тайно рыдавшей в пустом зале (зал «АВС» во время генеральной репетиции не бывает пустым, она об этом просто не знала, к тому же в пустом зале человек куда более заметен, чем в полном), ни в нашем с Раймоном номере в «Альсине». Мы пару раз встречались в кафе, когда Ассо уезжал по делам, но это ни к чему не привело, моя подруга была уже очень далека от меня, или я от нее.
Ассо не просто терпеть не мог моих бывших приятелей и в первую очередь Симону, но и кричал:
– Твои «друзья» нагло пользуются тобой! Они способны испачкать все, на что только смотрят! Я не решусь подать руку кому-либо из них, опасаясь заразиться этой проказой!
Я пыталась доказать Раймону, что нас с Симоной связывает нечто большее, чем простое приятельство, мы вместе недоедали, делили одну юбку на двоих, поддерживали друг дружку в самые трудные нищие годы, это столь дорогого стоит, что теперь я не могу отказаться делить с Симоной то, что у меня есть.
– У тебя пока ничего нет! Но когда будет, клянусь, пока я жив и рядом с тобой, эта женщина не подойдет к тебе ближе, чем на десять шагов. Эдит, она словно рыба-прилипала прицепилась к тебе, не желая ничего зарабатывать сама. Почему вы делили все пополам, если ты пела, а она всего лишь была рядом?
Я кричала:
– Ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь, потому что никогда не видел такой жизни! Мы делили все пополам, потому что иначе нельзя. Пойми, там, на дне, нельзя быть одиноким или считать: это мое, а это твое! Там нужна чья-то помощь и поддержка, даже если она выражается просто в добром слове утром или совместно пропущенном стаканчике вечером.
– Эдит, ты уже не на дне! И Симона взрослая, она вполне способна зарабатывать сама, пусть строит свою жизнь. Ну, хочешь, мы и ей, как твоей матери, назначим небольшую ренту? Будешь зарабатывать больше – повысим.
– Я не откупаюсь от друзей!
И тут Раймон взорвался:
– Какая она тебе подруга?! Ты хоть знаешь, сколько гадостей она наговаривает за твоей спиной?
– Какие гадости?
– Все, что свалили на тебя газетчики после смерти Лепле, что ты выдала своих приятелей, рассказав, кто из них чем занимается, в действительности сделала твоя подруга. Но газетчикам сказала, что выдала ты.
– Ты хочешь сказать, что Симона рассказала в полиции об Андре, Альберте и других?
Ассо был мрачен.
– Да. Неужели ты не понимаешь, что ты ей нужна как источник существования, что она все время тянет тебя на дно?
Я не поверила Раймону. К сожалению, позже мне пришлось убедиться в его правоте. Симона принесла мне много вреда и еще немало принесет, я привыкла выбалтывать ей все, что накипело, особенно после выпивки, а ты знаешь, что я этим временами злоупотребляю, все об этом знают. Симона все это запоминала и потом пересказывала на свой лад, многое прибавляя, приписывая мне слова, которых я не произносила и не могла произнести, а себе поступки, которых она никогда не совершала.
Не стоит думать, что я столь уж наивна и ничего не замечала, попадая под влияние Симоны, я видела, как исчезают в ее карманах мои деньги, понимала, что она опустошает мой кошелек, но что такое деньги и драгоценности по сравнению с нашими уличными выступлениями? Я всегда чувствовала себя словно виноватой перед Симоной, она утверждала, что мы сестры, и твердо верила, что она гораздо талантливей, что именно она, а не я должна была добиться многого в жизни. Это твердое убеждение, что судьба ошиблась, заставляло ее страшно завидовать, я понимала, что это черная зависть, что она вредит лично мне, и словно пыталась от этой зависти откупиться.
Почему я без счета давала ей деньги, когда они уже были, почему «не замечала», как подруга пользуется моим кошельком, словно своим, и моими драгоценностями, как своими? У Симоны было несколько приемов, она знала мои слабые места и легко давила на них. Никто другой не поддерживал меня в тяге к спиртному, а Симона подбивала на выпивку, на наркотики, подбивала на загулы, когда мне следовало бы сидеть дома.