А еще она постоянно напоминала, что у нас общий отец, делая это так часто, что бывали времена, когда я в это верила. Она приходила на могилу отца и лила там слезы, носила цветы на могилу моей дочери Марсель и даже свою дочь назвала в честь моей, хотя все думали, что в честь Марселя Сердана. Симона беззастенчиво напоминала мне о тех днях, когда без ее поддержки я бы не выжила. Понимаю, что и она без моей тоже…
И главный козырь Симоны – ее фраза: «Если бы я была столь везучей, если бы имела деньги, я бы все отдала тебе, ничего не пожалела!» Понимаешь, она была готова отдать мне все, так могла ли я пожалеть для нее кусочек того, что имела?
Мою подругу терпеть не могли все мои возлюбленные, все мои друзья, мои соратники по сцене. И мне все время приходилось объяснять, почему я допускаю ее в свою жизнь. Но Жана-Луи Жобера не тронуло мое объяснение, он, как когда-то Раймон, поставил условие: или мы, или она. Я выбрать не смогла, одно дело – просто не вернуться в нашу комнатенку, уйдя к Ассо, но совсем иное – выгнать вон ту, с которой прожито столько трудных и счастливых дней. Жобер сделал это сам, он просто выкинул Симону из моего дома. Та уехала, обидевшись, но не простила. По Парижу покатилась волна гадких сплетен обо мне, и я прекрасно знала, чьих это рук, вернее, языка дело.
И все же позже, когда Жана уже не было рядом со мной, она снова вернулась и снова обосновалась рядом со мной. Потом ее взашей выгнал Марсель Сердан. После гибели Марселя Симона снова поселилась в моем доме и моей жизни. Не хочется вспоминать плохое, я не буду этого делать… Хотя еще не раз придется, ведь рассказывать о себе, ничего не говоря о ней, нельзя.
Я понимаю, что на моем имени можно делать деньги, и многие их делают, но поступать так с той, с которой я действительно была готова делиться последним куском хлеба, последним су… Бог ей судья, даже если после моей смерти она будет выдумывать обо мне гадости, не пеняй ей, Тео, не трогай, пожалуйста. Она за все это платит своей собственной, никому не нужной и пустой жизнью. Пусть будет счастлива и спокойна, не стоит о ней.
Мы были вместе с Ассо почти три года, за это время он сделал из меня певицу и основательно изменил. Обеспокоенный моим здоровьем, Раймон показал меня всем лучшим врачам, какие только нашлись в Париже, держал в замке Лафон на отдыхе. Он создал мой сценический образ, далекий от свитера с одним рукавом, но чем-то неуловимо похожий, я так же одеваюсь на сцене и сейчас – темное, чаще черное платье, которое не должно отвлекать зрителей от самой песни. Раймон сделал меня, часто для этого меня же и ломая.
Иногда я проклинала его тиранию, злилась, делала все наоборот, но после успеха в «АВС» поверила в гений Ассо и все же следовала его указаниям.
И вот наступила минута, когда ученица почувствовала, что выросла. Меня уже не устраивал диктат во всем, я требовала самостоятельности.
– Дай мне еще год, прошу тебя. Если по истечении этого срока ты решишь, что все можешь сама, я не буду возражать. Но подожди еще год. Я не все сделал, что хотел. Ты еще не та Эдит Пиаф, какой должна стать, не отшлифована. Только не предавай меня внезапно…
Раймон говорил, что я еще не готова к полной самостоятельности, наверное, он был прав. Не знаю, как бы сложилась наша жизнь, если бы не война. Судьба решила за нас, все же дав мне самостоятельность – Ассо мобилизовали.
Внешне все выглядело как простое прощание, такое было со многими. Мы не знали, вернется ли он, я пыталась утешить, что буду ждать, что после войны, которая, казалось, будет скоротечной и почти легкой, мы снова станем работать, а за время его отсутствия я постараюсь не растерять хорошие манеры и каждый день репетировать…
Раймон, словно чувствуя, что это конец, горестно покачал головой:
– Теряя тебя, я теряю все сделанное за эти годы…
Так и получилось. Когда он вернулся, я уже жила своей жизнью, но больше никогда не брала у него новых песен. Все, что Раймон написал для меня, оставалось только моим, и он считал меня предательницей.
Конечно, если бы из меня нельзя было бы ничего сделать, то этого не смог бы и Раймон с его жестким диктатом, но он единственный, об обмане которого я жалею. Ассо действительно остался ни с чем.
Раймон сказал, что, предав его, я скорее предала себя. Не знаю, не уверена, я просто стала другой, а он этого не почувствовал. Так было не только с ним, многие заметили, но ничего не поняла Симона, она решила, что я прежняя уличная девчонка, и потому появилась подле меня, стоило стуку колес поезда, увозившего Ассо, смолкнуть. Рыбы-прилипалы прекрасно знают свое дело.
Не знаю, что было бы, возможно, вместе с Симоной я снова опустилась бы на дно, потому что еще не перешагнула тот рубеж, за которым подруга уже не могла влиять на мою судьбу. Может, потому Раймон и просил еще год?
Ему не дала год война, но в моей жизни появился тот, кто не позволил мне упасть вместе с Симоной. Я не вернулась на улицу, потому что влюбилась в Поля Мерисса. Влюбилась по уши, забыв о Раймоне и действительно предав его. Но, думаю, для Ассо тяжелее было даже не мое физическое предательство или отказ от его наставничества, а мой отказ от его песен, Ассо сделал ставку на меня и мое исполнение, а его Галатея вдруг сбежала прямо с постамента, на который ее взгромоздили.
Никто из знавших меня в те годы так и не понял, почему я сменила Раймона Ассо на Поля Мерисса. Оба были хороши и благовоспитанны, оба аристократичны в каждом жесте, каждом слове, но Ассо ради меня был готов на все, а вот Поль вел себя весьма специфически и жертвовать собой не собирался.
Раймон умница, но он так и не понял одного. Да, мне требовалась его очень жесткая рука, когда меня нужно было вытащить со дна и вернуть на сцену, а также разогнать от меня бывших друзей-кровопийц. Он верно поступил, когда в обмен на помощь потребовал выполнения своих условий, когда первое время надзирал за мной во всем и во всем же наставлял. Но прошли месяцы, я поднялась с колен, окончательно сменила улицу на большую сцену, а Ассо не снижал своих требований и не ослаблял надзор.
Сейчас я понимаю, что правильно делал, я еще не созрела для самостоятельности, а тогда… О, как меня бесила эта опека, это ежеминутное подчинение даже в мелочах. Да, я не умела толком пользоваться вилкой и ножом, хотя Папа Лепле приложил немало усилий, чтобы облагородить мои манеры (не стоит забывать, что это длилось недолго, а потом было новое скитание), да, я допускала ошибки не только в письме, но и в разговоре, не знала многих правил приличия!.. Но мне аплодировали полные залы «АВС» и «Эропеен», чего добивались очень немногие певцы и певицы, а Раймон продолжал учить, как школьницу.
Но тяжелее было другое – он полностью посвятил свою жизнь мне, забыв обо всем остальном, для Ассо в те годы существовала только Эдит Пиаф, Раймон ожидал в ответ того же от меня. Я должна была бы исключить из жизни всех и все, что мешало моему взлету, малейшее действие, любое знакомство, встреча, общение, если они не вели к цели, исключались. Даже моя дорогая Сюзанна и обожаемая мной Маргерит не могли скрасить образовавшегося одиночества. Это было какое-то странное одиночество: всегда окруженная людьми, под неусыпным присмотром Раймона, я была одна!
Интересно, что было бы, просто ослабь он тиранию? Наверное, то же, что и произошло, просто я переросла рамки, установленные для меня Ассо, переросла. Не созрев окончательно, в этом он прав. Знаешь, словно большой плод, для которого заранее сколотили ящик, рос, рос и перерос эти пределы, а налиться спелостью не успел. Раймону понять бы это и спешно раздвинуть рамки, но он решил иначе – уговорить меня дозревать еще год.
Наверное, Поль Мерисс появился в моей жизни закономерно. Я не умела быть одна, а потому место Раймона немедленно должно было быть занято.
Началась война, первым в армию мобилизовали Ассо, чему он был даже рад. А я продолжала петь, что я еще могла делать? Первое время все, где можно было выступать, закрылось. Испуганный Париж замер. Но довольно быстро выяснилось, что с нападением Германии на Польшу сама жизнь в Париже не прекратилась, а потому заведения продолжали работать, а артисты выступать.
В это время у меня был роман с Полем. Знаешь, в чем разница между ним и Раймоном? Мерисс ничего не диктовал, если честно, ему вообще было наплевать, добьюсь ли я большего, чем уже добилась, как себя веду, во что одета и даже как пою. Он был безукоризненно воспитан и столь же холоден. Это идеальный исполнитель роли в «Равнодушном красавце» Жана Кокто. Иногда мне кажется, что хитрый Кокто писал пьесу с меня для меня. В то время так не казалось…
Ты не видел «Равнодушного красавца»? Конечно, ты не видел «Равнодушного красавца». Тео, мне становится дурно от одной мысли, что, когда мы репетировали и играли эту пьесу Жана Кокто, ты был совсем маленьким мальчиком, года три-четыре, не больше.
Да, это так. Премьера состоялась перед самой войной, в 1940 году.
Придется рассказать тебе о Кокто и его пьесе, вернее, о «моем» Кокто, потому что Жана ты знаешь.
Тео, мы так мало пробыли с тобой вместе, а мне так много надо рассказать тебе.
С Кокто мы познакомились после моего триумфального возвращения на сцену уже с именем Эдит Пиаф. Он столь восторженно отозвался обо мне в статье после концерта, что не запомнить этот отзыв я не могла. Для меня Кокто был чем-то заоблачным, Раймон и Буржа все же приучили меня читать не мусор, который посетители парков безжалостно бросают на скамейках, а настоящие книги. А потому имя Кокто не было для меня пустым звуком. Я зачитывалась его стихами, пьесами и втайне представляла, как сыграла бы сама.
И однажды, набравшись смелости, попросила:
– Напиши что-нибудь для меня? Пусть не настоящую пьесу, а что-то одноактное.
Конечно, я имела в виду, что это будет нечто, в чем я буду больше петь, а не играть, хотя играть очень хотелось. Но Кокто решил иначе и написал «Равнодушного красавца», на роль которого пригласил Поля Мерисса.