Вот я сейчас расскажу об Иве Монтане, тебе станет стыдно и тоже захочется работать. Я помню, что ты работаешь, что прекрасно сыграл роль в «Жюдексе», тебя очень хвалил режиссер, но этого мало, Тео, тебе должны аплодировать огромные залы. Проснись, дорогой мой, просто проснись и выплескивай свои чувства, свою душу не себе под нос, а в зал. Поверь, им нужней.
У тебя же есть что выплескивать. Ты очень добрый; если бы не ленился отдавать свою доброту зрителям, тебя носили бы на руках (хоть ты и тяжелый). Тео, Ив Монтан ничуть не способней тебя, поверь, я в этом толк знаю, но он работал день и ночь, чтобы добиться успеха.
Если честно, то сначала я этого парня терпеть не могла, считала бездарью, прорвавшейся на сцену со своими ковбойскими песенками, причем бездарью самоуверенной. Наверное, только самоуверенные бездари способны чего-то добиться. Но мне категорически не нравился этот парень. На меня наседали со всех сторон, прося включить его в первое отделение своего концерта.
– Ковбойские песни в моем концерте? Вы шутите? Ни за что!
Но однажды уговоры оказались слишком настойчивыми, свободное место катастрофически некем заполнить, а я была в благодушном состоянии.
– Черт с ним, пусть поет!
Ив Монтан пел, а я слушала за кулисами, все больше проникаясь к нему симпатией. После его выступления Луи удивленно вопрошал:
– Эдит, ты куда?
– Каяться.
– Что?!
– Каяться перед этим мальчишкой.
– Ты готова его признать?
– Только если он признает меня!
Конечно, никто ничего не понял. Что значит «признать меня»? Разве существуют в Париже те, кто еще не признал Эдит Пиаф, пусть даже кому-то не нравится мое пение?
– Ив, послушайте меня. Я была не права, считая, что у вас нет данных. Но вы будете человеком, только если последуете моему совету, причем последуете безоговорочно.
– Я готов сделать это, мадам.
– Мадемуазель, пожалуйста. Ловлю на слове. Запоминайте.
– Я весь внимание.
– Выбросить к черту весь ваш репертуар – это первое. Да-да, к чертовой матери все ваши ковбойские песенки.
– Но без них меня и слушать никто не будет.
– Сразу не будут. И даже какое-то время не будут. Нужно будет заново завоевывать публику, которая уже привыкла к определенному Монтану. Но вы своими циничными песенками никого не поразите, те аплодисменты, которые вам дарят сейчас, пока американцы популярны как освободители, ненадолго, через полгода ковбойская тематика всем надоест, а следом надоедите и вы сами.
– О чем же я должен петь?
– О любви.
Ну и рожа у него была! Нет, Ив мальчик воспитанный, он старательно делал вид, что размышляет над моим предложением, но я-то видела, что его воротит от таких слов. Петь песенки о любви!.. По мнению Монтана и его тогдашних поклонников, ничего хуже быть не может.
У меня не было времени спорить, потому я махнула рукой:
– Решайтесь. Если вы смените репертуар, я помогу стать настоящим певцом.
– Я согласен…
Я даже рассмеялась, потому что ни малейшего энтузиазма в его голосе не слышалось, он уже предвидел сложности и был прав.
На следующий день Ив послушал мою собственную программу и изменил свое мнение, так же, как в предыдущий день изменила о нем я свое. Мы обменялись покаяниями, и он начал работать над новой программой.
Сначала казалось, что это провал, публика, которая приходила на Ива Монтана, чтобы послушать его ковбойские глупости, свистела и топала ногами.
– Вот это успех? – Ив кивнул в сторону недовольного его выступлением зала.
– Это провал, потому что они еще ничего не поняли. Когда поймут, будет овация.
Он стоял, мрачно слушая недовольство зала, но потом вздохнул:
– Ты права.
Ив стал работать над своей новой программой, причем работать не просто истово, а как сумасшедший. Он бывал при мне все время, пока я бодрствовала. Конечно, все тут же решили, что мы любовники. Тем более Ив вел себя как маленький мальчик, который просто представить не может, чтобы его любимая нянька взяла за руку кого-то другого. Любое внимание, оказанное кому-то другому, тем более молодому и красивому, вызывало приступ бешеной ревности. Я должна принадлежать ему, и только ему!
Но я не оставалась в долгу.
– Ты будешь делать и петь только то, что я скажу, либо можешь отправляться ко всем чертям и надрывать голос в пивнушках на окраинах!
У меня есть право гордиться успехами этого мальчишки (он мальчишка по сравнению со мной, хотя всего на шесть лет моложе). Ты что думаешь, у Ива были прекрасные данные? Ничего подобного, куда хуже, чем у тебя, Тео, и голос слабый, и руки он просто не знал куда девать, и вообще, был бревно бревном. А еще эти его ковбойские замашки!
Я выбивала из него дурь в буквальном смысле, у нас происходили настоящие потасовки. А еще выбивала… страх. Псевдоним Монтан придумала ему я, а вообще-то, он был Ив Леви, которого переделали в Ливи при выписке документов. Война закончилась, немцы уже были разбиты, в еврейском парне все еще жил вот этот страх из-за своего айусвайса, из-за своего происхождения, от такого быстро не избавишься. А еще из-за коммунистических взглядов его отца, что тоже в военные и предвоенные годы могло дорого обойтись их семье. Я все понимала, но понимала и то, что, не избавившись от страха, он никогда публику не завоюет.
Никто из видевших в то время Ива не поверил бы, что он боится, слишком уж самоуверенным он выглядел. Так бывает, чтобы скрыть свою неуверенность или страх, человек начинает болтать больше, чем нужно, вести себя откровенно развязно, сыпать почти оскорбительными шуточками. Приходилось орать на него:
– Заткнись!
Итальянский еврей, все же еврей итальянский, а для любого нормального итальянца немыслимо подчинение женщине, даже если та права и умеет и знает больше. Каждый шаг давался с боем. Сначала слышалось категорическое «нет!», потом Ив смущенно соглашался, признавал, что я права, начинал делать как сказано, увлекался, и… дальше успех!
Ив такой же ненормальный, как я сама. Он мог среди ночи вдруг примчаться показывать какой-то новый жест, только что найденный.
– Что за каша во рту?! Более отвратительной дикции не слышала в жизни. Слушатели просто не понимают, о чем ты поешь, думают, что по-английски.
Ив подолгу перед зеркалом декламировал стихи, четко проговаривая каждый звук. Потом так же тексты своих песен. Много-много раз перед зеркалом вслух, постепенно переходя на подпевку, и только потом петь уже по-настоящему.
Это я тебе не зря рассказываю. У тебя, Тео, тоже совершенно отвратительная дикция, взялся бы, голубчик, за нее? Бери в зубы карандашик и рассказывай что-то, стараясь, чтобы получалось понятно, можешь набить рот орехами или конфетами. Хотя нет, я знаю, ты их слопаешь! Лучше карандаш.
Тогда у меня еще не было моих «Друзей песни» – девяти бандитов, как я их звала, а потому все время было посвящено Монтану. Был ли он моим любовником? А почему бы и нет, ему двадцать четыре, мне тридцать, он красив, как спустившийся на землю бог, я… будем считать, что тоже ничего. До Монтана у меня был Андре Конте, но ведь он же не пожелал оставить свою Шарлотту, а делить с кем-то любовника я не желала. Монтан пришелся кстати.
Это может показаться жестоко и грубо, но я же всегда отдавала все, что имела, – душу, силы, время, средства тому, кого любила. Если бы хоть кто-то смог любить меня долго, я не искала бы замену. Но каждый любовник (Тео, ты же не маленький мальчик и прекрасно знаешь, что их было много, но это давно, до тебя, дорогой) просто использовал меня как трамплин для своего взлета и… нет, чаще всего бросала я!
Почему это происходило? Маргерит Моно говорила, что это из-за моей требовательности. Наверное, ведь отдавая все, я хочу и в ответ тоже получать все!
Тео, а ведь это то, чем отличаешься ты. Я сейчас вдруг осознала, что ты не просто не норовишь что-то получить от меня, но сам отдаешь все, что в тебе есть. Правда, Тео, ты ничего не требуешь, ничего не просишь, кроме разве одного – не гнать тебя от себя, но я и не в состоянии сделать это. Зато сам отдаешь мне всего себя, свое время, свои силы, свою любовь.
Ладно, вернемся к Иву Монтану, а то я начала плакать, а мне жалеть себя нельзя. Ты не подумай, я плачу от счастья, с тобой рядом я счастливая женщина, только счастье получается слишком короткое. Оттого и слезы.
Я была первой, с кем познакомил своих родителей Ив Ливи, а он – первым, кто представил меня своим родителям. Видишь, какая я старая черепаха, меня представляли родителям уже тогда, когда ты еще даже не потерял свой первый молочный зуб!
Мы возвращались в Париж с гастролей, когда Ив вдруг решил, что нужно завернуть к родственникам. Я согласилась с внутренней дрожью.
Ливи небогаты, скорее наоборот, но это была большая дружная семья, где всеобщий гомон помог бы скрыть любое смущение. Самый большой интерес ко мне, вернее, к нашим с Ивом отношениям проявила его сестра Лидия (если я не путаю ее имя).
– Мадам…
– Мадемуазель, пожалуйста.
– Мадемуазель, я слышала, Ива просто освистали в Марселе из-за нового репертуара?
– Публика еще не готова к такому Монтану.
– К кому?
Словно она не знала, что я придумала ее братцу новое сценическое имя! Спокойствие, только спокойствие, а то ведь в гневе я могу разнести семейное гнездышко Ливи!
– Это сценическое имя Ива – Ив Монтан. Когда публика осознает, насколько лучше Ив исполняет песни о любви, чем ковбойские глупости, которые в моде лишь на час, она перестанет не только возмущаться, но и дышать на его концертах.
Не знаю, убедила ли я строгую сестрицу своего протеже, но она так пристально следила за нами, что стало смешно. Я не собиралась красть ее брата, я намеревалась сделать из Ива звезду, а двум звездам в одной семье очень тяжело. Нет, Иву венчание со мной не грозило, хотя любовниками мы были… с неделю.
Вот когда я поняла состояние Раймона Ассо, которому хотелось исправить во мне все, что можно и нельзя, переделать по своему вкусу. Теперь я стала Раймоном по отношению к Иву, и его счастье, что подчинился. Мой диктат пошел Монтану на пользу, но я не требовала никакого дополнительного года – вывела на большую сцену, подтолкнула вперед и… удалилась.