Зал безмолвствовал, даже фотоаппараты не щелкали. Сердан чуть усмехнулся, встал, вежливо попрощался и вышел. Оставалось ждать шквала гадостей на страницах завтрашних газет. О, какой подарок сделал Марсель желтой, и не только, прессе!
Я не стала даже брать в руки газеты, ожидая увидеть реки грязи и сотни фотографий неверного мужа. И вдруг…
– Посыльный, мадемуазель…
– Посыльный? Что ему нужно?
– Цветы…
Огромная корзина роз и карточка: «От джентльменов Эдит – женщине, которую любят больше всего на свете».
Ни единого слова ни о пресс-конференции, ни о нашем с ним романе! Откровенность Сердана победила даже страстное желание прессы заработать на скандале. Он победил журналистов, действительно отправив их в нокаут первыми же словами.
Весь мир все равно узнал о конференции. Как? Не знаю, но не со страниц газет, а главное, теперь на наши головы не лились потоки грязи. Сердан прав – честный бой всегда предпочтительней.
И тут мы получили удар в спину. От кого? От моей дорогой Симоны.
Знаешь, Симона столько наплела всем глупостей и гадостей обо мне и моем окружении, что иногда появлялось желание просто вырвать ей глупый язык. Не могла же я оправдываться перед всем миром, доказывая, что я не такая плохая, как обо мне, якобы в моих же собственных интересах, твердит моя подруга, называя себя моей сестрой.
Никогда не думала, что оправдываться придется перед… судьей! Из-за Симоны. Я сейчас тебе сама расскажу, как было, а ты уж суди сам, стоило ли поведение моей подруженьки нескольких полученных от меня оплеух. При этом не мешает помнить, что она с детства жила на мои деньги, и если я никогда не делила на «твое» и «мое», пока мы выступали вместе, и никогда не жалела для Симоны ничего, это вовсе не значило, что она могла черпать из моего, тогда еще далеко не бездонного, кошелька горстями, даже не предупреждая об этом.
Но даже запускание руки в мой кошелек я спокойно простила бы, но она навредила Марселю. За это я подругу готова была убить и не сделала этого только потому, что меня удержали. Симона отделалась ссылкой в деревню с моих глаз подальше. Я в гневе крута не только на язык, но и на руку, и посуда из моих рук летает временами довольно метко…
Сейчас расскажу о неприятностях из-за Симоны.
Мы с Марселем переписывались всегда очень осторожно, не желая давать повода для сплетен и ревности ни его жене, ни другим. Писем было немного, но они были, и возили их нарочные. Марсель ничего не хранил, все было у меня. Разве я могла подумать, что до писем доберется Симона, а главное, как их использует!
Конечно, подруга ревновала, только кого к кому? Все мои возлюбленные не выносили ее на дух. Раймон Ассо, Поль Мерисс, Ив Монтан, даже Жобер делали все, чтобы Симоны не было рядом. Не любил Баррье, терпеть не могли «Друзья», чета Бонель, Шовиньи, коробило даже очень терпимую Маргерит Моно, бесились от одного ее вида или голоса Жину, Требьен, Азнавур, да все… Только я терпела, все еще видя в ней неприкаянную Момону и не желая замечать очевидного.
Не любил и Марсель, словно предчувствуя неприятности. Америка не Франция, а журналисты не полиция, Сердан мог справиться с общественным мнением, но существовал еще закон, по которому сожительство осуждалось. Конечно, нас никто не мог упрятать за решетку, но в случае судебных неприятностей на успехе в Америке можно поставить крест.
Симона это поняла хорошо, а потому заявила, что передаст письма Маринетте, а в полицию заявит, что мы создали незаконную семью! И то и другое было бы катастрофой. Марсель с таким трудом убедил Маринетту отнестись к нашим чувствам с пониманием, а новый скандал мог свести на нет все его усилия.
Мы перехватили Симону буквально на лестнице, затащив обратно в номер. Она царапалась и брыкалась, как могла. Баррье пытался вразумить мою подругу, но безуспешно. Я видела, что у Сердана наливаются кровью глаза, – если бы только он вышел из себя по-настоящему (что бывало очень редко), то от Симоны не осталось бы и мокрого места. Но тут к действиям приступила я.
Если меня разозлить, то я могу свернуть голову и быку. С Симоной я справилась без помощи мужчин. Отхлестав подругу по щекам (думаю, она была шокирована моим наскоком и потому не сопротивлялась), я заявила, что если она немедленно не вернет письма, то, во-первых, я обвиню ее в краже не только их, но и многого другого, во-вторых, если немедленно не угомонится и не отправится обратно во Францию, то больше не получит от меня ни франка и пусть подыхает с голоду на улице!
Симона перепугалась, письма отдала и домой отправилась, в аэропорт ее отвез верный Луи Баррье. Марсель процедил сквозь зубы ей вслед:
– Побоялась обвинений в краже?
Наверное, да, я ведь никогда не задумывалась, куда деваются деньги или какие-то дорогие безделушки, для меня они не имели большого значения. Страшнее предательство той, с которой когда-то делили кусок хлеба и одни туфли на двоих.
На этом все не закончилось, потому что в Париже Симона подала в полицию заявление, обвиняя Марселя Сердана в… избиении! Якобы мы связали ее, а Марсель вообще избил.
Потому по возвращении на родину нас ждал вызов в суд. Очень приятно – стоять перед судьей и отвечать на такие вопросы! Нам предлагали откупиться от Симоны, но Марсель решил иначе:
– Откупаться потом будем всю жизнь, она покоя не даст. Тот, кто предал однажды, будет предавать всегда, кто однажды вкусил сладость шантажа, уже не сможет не угрожать.
И снова он оказался прав – лучше всего открытый и честный бой. Если ты прав, чего же бояться? Сердан настоял на очной ставке с Симоной. Она забрала свое заявление и написала нам два покаянных письма, насквозь лживых и очень неприятных, потому что ее поступки были противоположны ее словам.
А с журналистами все же пришлось объясняться. На вопрос, бил ли Марсель мою подругу, я ответила просто:
– Если бы это случилось, боюсь, нам не о ком было бы говорить, вы должны это понять, помня силу стальных кулаков Сердана.
Конечно, все разрешилось, но мерзкий осадок на душе остался. Просто изгнать из своей жизни ту, с которой я познала столько хорошего и плохого, я не могла, а потому Симоне был куплен дом в деревне и выделены средства на жизнь.
Я не знаю, что движет этой женщиной всю жизнь, нельзя же столько лет просто завидовать. Симона действительно мой черный ангел, через год она снова появилась в моей жизни, я сама позвала, и снова постаралась ее разрушить.
Симона действовала на меня, как гипнотизер, нет, даже сильней. Не всякий гипнотизер может заставить меня заснуть или даже успокоиться, а вот Симона всегда умела заставить делать то, что ей нужно. Я не о деньгах, мехах, драгоценностях или машине, мне не жаль дать эти деньги, я даже не задумывалась, есть они или нет. Но стоило Симоне взять меня за руку и сказать: «Давай, выпьем!», и я, умевшая так хорошо держаться и с Ассо, и с Мериссом, и Монтаном, и с Жобером, с Пиллсом… легко поддавалась, и мы пили. Но мне нельзя начинать, измотанные нервы и организм с удовольствием подхватывают это начинание, и следует срыв, причем надолго.
Нет, я могла и могу пить понемногу, люблю хорошее шампанское, хорошее вино под хорошую закуску, но с Симоной мы всегда пили крепкие напитки, причем плохого качества, и пиво, что обязательно приводило к столь же плохим последствиям. К тому же подозреваю, что в подпитии я поддавалась любым дурным внушениям еще легче. Как можно объяснить такое поведение, в общем-то, нормального человека: напившись, я принялась при гостях изображать из себя… собаку, встав на четвереньки и тявкая на людей? Кошмар, но это было. Я, конечно, не помню, однако слышала рассказ об этом от нескольких свидетелей, которым вполне можно верить.
Но я зря стала рассказывать о Симоне вперемежку с Марселем, их нельзя ставить даже на одну страницу текста.
Сейчас Симона Маржентен (не путать с Берто!) перевернет страницу, и мы начнем снова о Марселе Сердане. Я только что обещала скрупулезно проверить, чтобы записывалось каждое слово, чтобы моя дорогая Симона Маржентен ничего не пропустила из похвалы о себе. Это совсем другая Симона – добродушная, хотя очень строгая, на которую я иногда злюсь, когда не дает мне воли. Видишь – послушно пишет все, что я произношу. А почему, потому что я пригрозила, что возьму карандаш в свои изуродованные артритом руки и буду мучиться сама. Симона Маржентен испугалась и обещала ничего не пропускать.
А потом было поражение. Столь же тяжелое, сколь ярким был прежний успех. И никакое нарушение спортивного режима здесь ни при чем. Я не видела этого боя, а ведь медиум твердил, что я всегда должна быть рядом с Марселем Серданом, если хочу, чтобы он побеждал. Но ведь я сидела на трибуне, когда он потерял звание чемпиона Европы, а это не помогло.
Марсель Сердан проиграл, потеряв титул чемпиона мира, проиграл практически так же, как год назад выиграл, – не сумев встать со своего места после гонга к девятому раунду. Его брат Антуан злился, твердя, что нельзя вообще было ввязываться в этот бой, потому что у Марселя повреждено плечо, сломаны большие пальцы на обеих руках и еще масса травм, которые просто не позволили нормально наносить удары. В локте правой руки застрял обломок кости, не позволявший согнуть ее полностью…
Я, не так уж давно внушавшая Сердану, что нельзя рассчитывать только на победу, втайне надеявшаяся, что он вообще уйдет с ринга, теперь настаивала:
– Марсель, это не конец света, будет матч-реванш, это твое право. Я буду рядом с тобой, никуда не денусь и не испугаюсь журналистской болтовни.
Я снова была в Нью-Йорке, все те же выступления в «Версале», а Марсель готовился к матчу-реваншу. Руки несколько поджили, душевные раны тоже. Они уже поговорили с Маринеттой, жена Сердана замечательная женщина, она все поняла и приняла как надо. Сердцу не прикажешь, любовь вольна приходить и уходить, не спрашивая чьего-то согласия и не боясь запрета.
Казалось, все вот-вот разрешится и наступит период полного счастья. Только вот какого? Ни я, ни Марсель не знали сами. Я не спрашивала о его решении относительно семьи, он ничего не говорил. Главным был матч-реванш, все сводилось к одному: вот выиграю…