Я поймал себя на том, что с ужасом думаю, нет, не о том, что ты упадешь или сорвется голос, а о том, что эта песня будет последней! Что после твоего ухода за задвинутый занавес ты больше не выйдешь, а занавес не откроется. Не приходило в голову глянуть на часы, нет, пока звучал твой голос, не думалось вообще ни о чем, даже о смысле произносимых тобой слов, душа просто рвалась вместе с твоей душой куда-то туда, ввысь, куда без тебя ни за что не пустили бы. Но стоило ему стихнуть, как вместе со шквалом аплодисментов охватывало почти отчаянье: неужели все?!
Невольно глянув на своих соседей, я понял, что не одинок, все чувствовали то же. Сотни глаз из зала молили: только не уходи! Еще! Еще! Еще! Кажется, ты могла бы повторять и повторять свои песни всю ночь, никто не возражал. И вместе с восторгом с каждой песней росло наше… горе. Эдит, тебе никто не говорил, что в конце твоего выступления твои зрители счастливы и несчастны одновременно? Да, это было несчастье – понимать, что ты закончила выступление, что спеты и повторены на бис (некоторые трижды!) самые любимые мелодии, что ты просто валишься с ног от усталости, что пела куда дольше, чем все певцы первого отделения, вместе взятые…
Зал не желал отпускать тебя, не желал сознавать, что на сегодня все. Уже даже не петь, нет, просто постой на сцене, просто улыбайся смущенно и счастливо, и мы будем счастливы потому, что ты есть, ты с нами!
Я не спал в ту ночь, а с утра уже стоял перед кассой и купил билеты на все концерты, которые оставались. И каждый раз повторялось одно и то же: вежливое ожидание твоего выхода и… я не знаю, как это назвать, Эдит. Более счастливой и несчастной публики не бывает!
Повинуясь короткому жесту маленькой ручки, затихал огромный зал, замирал, чтобы снова и снова взрываться после последних аккордов и звуков твоего голоса. Мы вскакивали, орали, как безумные, отбивая себе ладони, и снова послушно садились, стоило тебе сделать всего один жест. Мы были готовы на все, если бы ты запретила нам дышать, мы бы не рисковали выдохнуть, пока ты пела. Только не уходи, только пой, только улыбайся!
А потом…
С Клодом Фижю мы познакомились в одном из кабаре Сен-Жермена. Он посмеялся над моим столбняком, я действительно остолбенел, когда узнал, что он знаком с тобой довольно близко.
– Да, Эдит совершенно простая!
Сначала я решил, что он смеется надо мной, издевается, чтобы позабавиться, просто рассказывает услышанные или прочитанные где-то небылицы. Но 26 января я опоздал на поезд и не смог добраться домой. Мы были с Фижю, и он легко предложил:
– Тогда пойдем, я представлю тебя Эдит.
– Ты с ума сошел?! Уже ночь.
– Вот что значит ты никогда не бывал у нее дома на бульваре Ланн.
– Конечно, не бывал. Но мне кажется, уже поздно идти к кому-то в гости, тем более если тебя не приглашали.
И снова Клод хохотал:
– Тео, для Эдит в самый раз! У нее вся жизнь начинается после концерта, то есть самое время. Сейчас я позвоню и спрошу, можем ли мы прийти, если уж ты такой скромник.
Он позвонил и что-то щебетал в трубку, явно отбиваясь от обвинений, смеялся, в чем-то заверял. Я не только не помню, что именно говорил тебе Клод, я этого даже не слышал, онемев от сознания, что он может вот так запросто разговаривать с тобой! А когда Клод, положив трубку, весело махнул рукой: «Пойдем, нас ждут», я вообще потерял способность соображать. Ждут? Где ждут, в доме Эдит Пиаф?! Я сплю или брежу наяву?
– Идем, идем. Только веди себя скромно, мой мальчик.
Господи, что значит «скромно»?
– Ну, не тащись сразу в буфет, сначала спой дифирамбы хозяйке.
Вот теперь я точно знал, что кто-то из нас двоих сумасшедший. Или это все действительно розыгрыш.
– Какой буфет?!
В ответ Фижю произнес назидательную речь, суть которой сводилась к тому, что у тебя в доме целый штат обжор, вся цель пребывания в доме которых состоит в поглощении икры, шампанского, устриц и в постоянном восхвалении хозяйки. Я не поверил:
– Неужели Эдит это нравится?
– Что, обжорство или восхваление?
– Второе.
– Нет, все ей страшно надоели.
– Так почему она терпит? Почему не разгонит?
– Их гонишь в дверь – они в окно. И потом, она привыкла к уличному шуму.
Снова я ничего не понимал.
– При чем здесь уличный шум, объясни ты толком?
– Эдит родилась и выросла на улице, она боится тишины больше, чем ты грохота трамваев.
– Я не боюсь грохота трамваев.
– Ну, самолетов, какая разница? Там увидишь.
Мы уже были на бульваре Ланн и даже входили в дом… я не мог поверить, что это дом Эдит Пиаф, пока не увидел тебя в гостиной.
В доме, как обычно, не хватало стульев, но меня это не смутило, устроившись на ковре в углу, я весь вечер таращил на тебя глаза. Клод говорил, что я выглядел малахольным идиотом, а Эдит любит веселых и способных рассмешить. Но даже представить себе, что я могу рассмешить или вообще произнести хоть слово в твоем присутствии у тебя дома, я был не в состоянии.
Просидел вечер молча, но твои взгляды заметил. Временами ты с интересом присматривалась к новенькому, видимо удивляясь моему молчанию.
Дома сразу поняли, что произошло что-то очень важное.
– Я был у Эдит Пиаф…
– Где был?!
– Я был в доме у Эдит Пиаф…
Мой ошалелый вид подтвердил эти слова лучше всяких клятв. Сестры, взвизгнув, повисли на мне с расспросами:
– Какая она?
– Она и правда такая маленькая?
– У нее правда в доме все из золота?
– А прислуги полно?
– А она дома поет?
Я поднял руки, словно сдаваясь.
– Она еще меньше, чем кажется по фотографиям. Никакой прислуги я не видел. И золота тоже, только толпу «милых паразитов».
– Кого?!
Вот тут меня отпустило, я расхохотался:
– Эдит сама так называет тех, кто постоянно толпится в ее доме: «милые паразиты». А дома она, конечно, поет, ведь репетирует там, но только не сегодня, Эдит больна, врачи запретили.
– Теофанис, а ты еще пойдешь?
А я вдруг улыбнулся во всю физиономию:
– Меня там называли Тео…
– Значит, пойдет, – почему-то вздохнула мама. – Иди выспись, не то работать не сможешь.
Знаешь, в тот день мама тихонько сказала мне:
– Теофанис, не по себе сук рубишь. Кто она, и кто ты.
Через несколько дней я снова пришел с Клодом и снова просидел в углу, это явно тебя раздражало, ты даже что-то резко бросила Фижю, отчего тот глянул на меня зверем и принялся оправдываться, разводя руками. Я понимал, что должен что-то говорить, шутить, развлекать тебя, а вместо этого просто глазел.
Больше Фижю меня к тебе не звал… Я понял, что экзамена не выдержал, тебе не интересен, дома меня жалели, а сестры даже укоряли, что не смог взять автограф. Но мне и в голову не приходило брать у тебя подпись на какой-нибудь фотографии, это казалось кощунством. Ты, живая, насмешливая, временами резкая, была почти рядом, какие автографы?! Я очень боялся приблизиться к тебе на расстояние вытянутой руки. Хочешь, скажу почему? Ты будешь смяться, у меня было два желания: взять тебя на руки и… причесать.
Когда я сказал Клоду, что мне хочется погладить тебя по голове, как маленькую девочку, тот сначала в ужасе отшатнулся:
– С ума сошел?!
Потом чуть подумал и пожал плечами:
– А черт его знает, может, ей сейчас так и надо?
Еще через пару недель, осмелев, я попросил Фижю:
– А можно мне хотя бы раз причесать Эдит? Я бы осторожно.
Тот вздохнул:
– Наверное, можно. Только она в больнице.
– Где?! И ты молчал?!
– А я не обязан тебе докладывать.
Вот тогда я появился у тебя в больнице с куколкой и вообще в твоей жизни…
А ты стала смыслом моей жизни навсегда.
Тео, сейчас я расскажу тебе, как переживала, когда ты решил познакомить меня со своими родителями и сестрами.
До сих пор меня знакомили с семьей всего однажды – Ив Монтан возил в гости к своим родным. Семья Ливи приняла меня хоть и доброжелательно, но настороженно, особенно старшая сестра. Она не могла представить, что Ив способен жениться на женщине старше себя с таким происхождением и прошлым, как я. Я старше Ива на шесть лет, конечно, у него корни получше, но ведь без меня Монтан со своими ковбойскими песенками сошел бы со сцены через сезон. К тому же тогда я выглядела весьма привлекательно.
Ты годишься мне в сыновья, я старая развалина, держусь на ногах только благодаря лекарствам и силе воли. Нет, вру, Тео, в еще большей степени благодаря тебе, потому что очень хочу этого счастья, пусть совсем короткого, но заслуженного.
– Хочешь стать моей женой?
Во-первых, мне впервые делали предложение, вот любовницей стать предлагали, а женой нет, Пиллса я женила на себе сама, он не рискнул бы.
Во-вторых, ты совершенно не умеешь не только делать предложение, но и вообще ухаживать за женщинами (это прекрасно, значит, нет опыта!). Хочу ли я? Конечно, хочу, только могу ли? Ты считал, что я могу все? Могу вот так взять и выйти замуж за мальчишку, который на двадцать лет меня моложе, притом что я выгляжу на двадцать лет старше собственного возраста и едва держусь на ногах?
Тео, я очень хотела, мечтала об этом, но запретила думать о такой возможности. Я понимала, что если надавлю на тебя, то ты, такой сговорчивый и послушный медвежонок, согласишься. Даже мелькала такая сладкая мысль, но я старательно гнала ее от себя. Нет-нет, как можно?!
И вдруг этот твой вопрос: «Хочешь стать моей женой?» Я рассмеялась, стараясь, чтобы смех не был обидным. «Я буду ждат