Всё шло, как я желала, и поцелуй случился, когда мне он понадобился. Манёвры Нино становились убедительнее, его поцелуи – интимнее, наглее. Не казалось ли мне? Не занижала ли я планку? Пока я раздавала Нино оценки за действия, его тонкие руки вдруг обрели силу, он сильно прижал меня к себе, без особой нежности, крестик впился мне в шею. Помню, ещё тогда глубоко внутри я приняла это за нехороший знак. Нино продолжал руководить мной, не отступая, не давая мыслями уйти от него, стал яростно целовать меня. Похоже, он слепо принимал внешнюю грубость за внутреннюю уверенность. Ему категорически не шла любая резкость. Это моя вина. Я бы предпочла его прежнего. Но не брошу же я его в третий раз, тем более сейчас, когда он был не собой только ради меня.
Тогда же мы решили идти дальше. Мы прогулялись до отеля в нескольких кварталах, швейцар приветствовал Нино по фамилии, той, которой был отведён лучший номер на самом верху, «ближе к звёздам». На столе встречало шампанское в ведре со льдом, на кровати – шелка и цветы.
Нино позволил себе оставаться собой в вопросах буржуазности, несмотря на то что исполнял прежде всего мой каприз. Я восприняла это как проявление характера.
Здесь я вздыхаю, даю себе паузу, чтобы решить, как мне следует рассказать о том, что было далее. В каком-то романе я читала, как юная дева с трепетом и подробностями сообщала о своих первых мужских объятиях. Пассаж был смешон, но не вина всякой юной девы в том, что про любовь и плотское всегда читаешь с некоторой ухмылкой и долей снисхождения. Попробую и я.
Я встала у окна и открыла его настежь. Вот и пришёл он, момент таинства, момент расставания, тот каверзный фрагмент жизни, в котором уступаешь миру часть себя, своё прошлое. И неубедительной начала казаться уже моя отрешённость; едва я это поняла – заковал страх. В лицо смотрели звёзды и луна, я чувствовала их равнодушие. Для них мои душевные стенания были стары как мир. И броня моя из цинизма и убеждений, что жизнь есть бренная пустота, размякла и пала. Всё моё на глазах теряло смысл, затягивалось в пески неумолимые, дробилось о скалы – те оказались круче.
Говоря проще, я не хотела Нино. Говоря конкретнее, я, кажется, влюбилась. Не в Нино. Он прильнул к моей спине, пальцами стал гладить плечи, губами прикасаться к шее. Я закрыла глаза, постаралась прислушаться к телу, отпустить мысли. А мысли были об одном – чтобы тело, с которым всё это происходило, было не моим, чужим. «Фортуна ошиблась, пришла не в те двери!» – всё протестовало во мне в комичном духе бульварной прозы. Я не могла заставить себя отнестись к этому серьёзно. Я упомянула страх, но не уточнила его род – я предавала себя, истинную себя, вот что.
Мне подсказывали вспышки, стробоскопический свет в голове – ко мне возвращался призрак, силуэт, в его руках мерцали бликами солнца садовые ножницы. И в медлительности его жестов было что-то напряжённое, тревожное, но это была волнующая тревога. И хотелось задержать его и – неожиданно – любить его, молчать с ним, по-животному обвить его всего.
Пускай это был он, его руки сейчас меня касались, хотели скинуть с меня платье. Но чем больше я хотела, чтобы это был он, тем отчётливее я узнавала скуку в движениях Нино. В тот момент я казалась себе жалкой, ощущала над собой некую издёвку судьбы. Я захотела, чтобы Нино прекратил меня искать, оставил в покое. Да, немедленно оставил меня в покое! Это был не любовный роман, всё происходило со мной, его касания, дыхание, моё притворство. Я вздёрнула плечи, скинув его руки, его поцелуи. Всё это так жестоко!
– Прости… Кажется, я слишком много выпила…
– Конечно, конечно…
– Прости, Нино…
Он уложил меня спать, свалив шелка и лепестки на пол.
– Отдыхай, – успел прошептать он и покинуть номер, прежде чем неловкость сковала бы всё вокруг.
Я начала догадываться, что за игру затеяла моя маленькая гадина. Знала ведь она с самого начала, что отступлю я в последний момент. Да, меня она видела насквозь. И сейчас она, должно быть, сидела у себя на балконе, пила вино и смеялась, жестоко смеялась в компании жестокой подруги своей луны и её звёзд, колючих, точно крестик на моей шее.
Сон ко мне не шёл – какой там сон! – я разглядывала ночь в открытом окне. Эта ночь должна была быть моей. Оказалась она совершенно чужой, проходящей мимо незнакомкой, ставшей невольной свидетельницей моей неудачи. Я лишь на пару секунд удостоилась её внимания, её взгляд, упавший на меня случайно, был полон насмешки. «Очередная страдалица», – если и было что-то в её мыслях обо мне…
Проснулась и очутилась я в какой-то приятной неге. В комнату проникало спокойствие, обитавшее на крышах соседних домов. День был солнечный, в воздухе в косых лучах маялись пылинки, лёгкая уличная сутолока долетала сюда нежным гамом. Первым делом, не знаю почему, захотелось улыбнуться – самой себе, всему вокруг; так в детстве папа учил разгонять опасных чудищ по углам комнаты. Я послушно исполнила это желание. Следом захотелось кофе и фруктов. Поднявшись, я облокотилась на подоконник, и меня охватило сильное ощущение счастья: то ли от вида площадок крыш, пылавших жжёной глиной с желтизной, то ли от свежести, которой недоставало там, внизу. Сиена жила и праздновала жизнь.
Я вдруг прозрела – всё было кончено. Отныне я могла куда лучше ориентироваться в самой себе, в чувствах, которые внезапно вспыхнули и не угасли за ночь. Теперь ни к чему притворство, что я что-то понимаю лучше других. Я осознала, что мне нужен был лишь тот юноша с виноградников, поняла, как это много, почувствовала, каким светом наполнилась пустота внутри меня. Я испытала первое в своей жизни состояние влюблённости.
Минут сорок я принимала ванну. Больше всего меня удивляло – удивляло крайне приятно – блаженство, овевавшее, кутавшее своей лёгкостью, словно одеяло. Я добавила в воду морской соли. Стало покалывать, мне это понравилось, кажется, вот так же неслышно растворилась тяжесть вечера накануне. Всё шло своим чередом, за днями ошибок следовали минуты счастья.
Нино ожидал внизу в крохотном лобби. Перед ним стояла чашка кофе. Интересно, какая по счёту? Он заметил сразу, что я светилась, его внешние переживания свелись до смутной улыбки. По дороге на завтрак мы почти не говорили, он оставался тревожен самую малость, возможно, не отдавая себе в том отчёта. Я всячески давала понять, что всё чудесно – держала его руку, иногда касалась его плеча виском. И улыбалась, много улыбалась. Меня радовало всё вокруг и не сильно беспокоило, что я ненароком давала Нино надежду. Всё, чего хотелось, – жить, только сегодня, только чувствами, что я испытывала теперь. И здорово, если кому-то рядом тоже становилось теплее.
Нино держался почти с достоинством. Я рада, что он не касался темы вечера – ни вчерашнего, ни сегодняшнего. Уже убедившись, что чуткостью он не страдал, я ощущала его искренность, поддержку, мне захотелось, чтобы он был другом, красивым ранимым другом. Иметь такого прелестного друга, как Нино, мне представляется неслыханным счастьем. Даже сама эта мысль звучит как музыка.
В кафе стоял проигрыватель. Я выбрала пластинку, достала её из конверта и аккуратно положила на бархатистое коричневое сукно. Полилась мелодия, шероховатая, такая солнечная, как день за окном. Мой милый Нино, мой милый друг! Это для тебя, пускай расставание наше будет радостным.
Я решила подарить Нино танец – последний наш с ним танец в качестве пары. По тому, как охотно он поднялся и начал двигаться вместе со мной, я поняла, что он ничего не подозревал. Он был наверняка счастлив. Я не спешила его огорчать, что всё не то, чем казалось. Мой бедный окрылённый Нино!
Мы фланировали по горчично-песочным улочкам Сиены вплоть до обеда: несли приятный вздор и ныряли в антикварные лавочки и бары, ели мороженое. Мы дарили друг другу все эти удовольствия совершенно искренне. Ничто не выдавало в нас пару, и ничто не мешало людям со стороны принимать нас за пару – хватало влюблённых глаз Нино и нашего взаимного хохота. Мы отобедали и тогда только вспомнили Валентину, по дороге обратно в наши края. Оба мы пришли к выводу, что сейчас она кусает локти и места себе не находит.
Нино смеялся, точно мальчишка, и одновременно в его облике пробивалась маскулинность. Сама я была преисполнена самых смелых надежд, меня не снедали мысли о предстоящем и горьком для Нино разговоре с ним. Я вообще была довольна собой по многим причинам. Открою вам страшную тайну. Я тянула время, гуляя с Нино, с одной лишь целью: внушить синьоре, что я была с Нино всю ночь и всё утро, и нам было так хорошо, что было мало, и мы провели вместе ещё полдня. Я не чувствовала за собой ни капли вины. Должен же быть и на моей улице праздник.
Ах, бедняжечка мой Нино… Но у него – деньги, купит себе что-нибудь, кого-нибудь. Нино пока ещё в том нежном и беспощадном возрасте, когда возможны резкие замены.
Вскоре мы катили по аллее, обсаженной кипарисами. И разлилось во мне счастье, как река в половодье, едва замелькал-затеплился среди стволов заветный огонёк – потрёпанный красный мопед. Нино его даже не заметил, он был, очевидно, занят мнимым собственным успехом. С его гармоничных губ не сходила открытая, уже без смуты и тревог, улыбка.
Я внимательно посмотрела на него, в последние минуты его ликования. Он выглядел на свои года, в нём всё-таки вызрела уверенность. В его мягких волосах, обдуваемых ветром, трепетала влюблённость, и я собиралась вот-вот её уничтожить. Хотя было ли это в моих силах? Нино мог и дальше по мне страдать, лелея своих призраков, а вот я точно не могла не объясниться с ним. Куда более бесчеловечным было продолжать его обманывать, чем я с утра только и занималась. Ничего. Нино почти на десяток лет меня старше, с чего шестнадцатилетней девице за него тревожиться? Но, разумеется, ответ очевиден – девица была влюблена и хотела счастья всем. Кроме Валентины. В ней пребывало столько зла! Проучить её не казалось чем-то безжалостным.
Мы приехали, Нино помог мне выйти. Теперь, опершись на машину, мы молча улыбались друг другу, точно пара влюблённых. Мы и были ею – оба были влюблены. Над плечом Нино мне открывался вид на балконные двери Валентины, они были распахнуты настежь, портьеры отодвинуты. Валентина у себя. Вот удача! Она увидит, что мы только вернулись…