– Я не слепая, крёстная. – Я посмотрела ей в глаза прямым взглядом, который спрашивал: «Надеюсь, ваши чресла довольны?». – Отброшу мораль, что вы скармливаете другим, но не себе. Предположу, что вы очень хороши, раз такой молодец находит время для вас в своём графике. Ах да, вот досада, я заметила у Пьетро банкноту, принятую из ваших искусных рук…
Я откинулась назад, вздёрнув подбородок, неотрывно глядя на Валентину. Она кивнула, в её лице промелькнул интерес.
– Да, Пьетро уделяет мне время, не скрою. Да, я плачу ему. Но, дорогая, он беден и берётся за разную работу, пора бы и вам знать, что деньги не растут на деревьях, как апельсины.
И тут я залилась фальшивым смехом, надеясь уколоть, да побольнее, оскорбить эту ведьму.
– Я всё поняла, крёстная, всё. Вы завидуете – мне, моей молодости, коже на моих руках, а своими страшными руками вы злостно отпугиваете моих поклонников. Знаете, кто вы? Вы – старая злая завистливая женщина, облезлая кошка, и покупать бедного юношу – ваша последняя возможность испытать любовь, которая ко мне липнет, едва я выхожу на улицу!
В доказательство вышесказанному – но больше самой себе – я немедленно сбежала с террасы и отправилась к виноградникам. Пьетро уже далеко был, кромсал побеги, взобравшись на изгородь. Подойдя, я встала за его спиной и прочистила горло. Вблизи его ножницы издавали довольно жуткий неприятный скрип. Я вся кипела.
– Привет, – вобрав всю нежность в голос, произнесла я.
Не поворачиваясь, он равнодушно продолжал стричь. Я выдохнула и нервно зачастила:
– Ладно… Послушай, я знаю, что нравлюсь тебе, иначе ты бы не смотрел на меня спящую, ведь так? Конечно, если ты не извращенец какой…
Зачем я это ляпнула? И немудрено, что я оставалась для него пустым местом. Но какое поразительное, неслыханное хладнокровие с другой стороны! Тут уж с языка моего полетело:
– Послушай, ты, наверно, думаешь, что я тоже пришла уговаривать? Прошу не путать меня с Валентиной, я за такое не плачу. Мне самой кто угодно заплатит! И не какую-то банкноту…
Что я несла! Не так, не так я представляла наш первый разговор!
Он тяжко вздохнул – кажется, я его обидела.
– Пьетро, извини, Пьетро, я…
Он молча слез, подошёл к следующей лозе, вскарабкался. Всё это время со мной разговаривала только его спина, широкая и длинная, она, как щит, отражала все мои нападки и колкости.
– Пьетро, это глупо…
Сколько презрения, какая усмешка! Я взбесилась, крикнула:
– Самовлюблённый дурак!
Развернулась и помчалась обратно; думаю, точно могла укусить первого встречного. Как часто бывает, когда, обидев кого-то, мы, защищаясь, обижаем его ещё сильнее. Впрочем, и он меня обидел. Оскорбил, сумел, не сказав ни слова. Внутри всё требовало мести за эту их с Валентиной издёвку. Ведь если Пьетро меня любил – а с чего-то я это втемяшила себе в голову? – значит, с Валентиной он так поквитался за моё последнее свидание с Нино, за то, что я не вернулась вчера. Но как он смеет со мной так обращаться! Я не его ножницы или мопед, я не вещь и никому не принадлежу! Я готова была это доказать. Прямо сейчас.
Глава 10
– Пойдём!
Нино дёрнулся. Он читал газету, лёжа на диване, и мой возглас его перепугал. Я влетела в хозяйский дом и схватила Нино за руку.
– Что случилось? – не понимал он.
Я потащила его, растерянного, прямо в виноградники. Я молчала, он больше не задавал вопросов. Мы взошли на холм и оказались между изгородями, за одной маячила спина Пьетро. Нино покорно ждал любой моей команды. В тот момент он не значил для меня ничего, он был хорош, я ощущала его сентиментальность и понимала, что не хотела его ещё больше, чем вчера. Над нами плыли серебристые облака, похожие на барашков.
– Поцелуй меня, – попросила я.
И он прижал ладонями моё лицо к своему. Его губы начали исследовать меня. Дрожащими руками, противясь и повинуясь внутренней горечи, я расстёгивала ему брюки. Нино покорился моей настойчивости, повалил на землю и быстро овладел мной.
Я увидела небо, большое и белое, ощутила сильные толчки крови в голову, в уши, я ничего не слышала и не хотела ни слышать, ни видеть, я хотела только одного – кричать. Нино даже не понял, как больно он мне только что сделал. Он завёлся до пределов, которых я у него не знала, и, по-видимому, своей чувствительностью он пользовался только в разговорах. Мне казалось, что я умирала, меня покидали силы, душа уходила с вырывавшимися стонами, сдавленными под тяжестью тела Нино.
На мне было лёгкое платье молочного цвета, доставшееся от мамы, которое я больше не смогу носить. Сожгу его или закопаю. Я не хотела, чтобы Нино сейчас смотрел и пугался. Мне самой стало страшно, я, в сущности, не думала, каким постыдным и неприятным мог оказаться этот момент. Но таким он оказался. Я принялась стонать громче, чтобы заглушить предательскую боль и ещё чтобы мой голос был непременно услышан адресатом, и, вероятно, в тот момент Нино подумал, что я самая грязная из всех грязных потаскушек.
Плыли облака, пролетали годы, я терпела, старела, но вот кончилась моя экзекуция, Нино отодвинулся, и я поспешила сесть и прикрыться, в надежде вернуть тепло своим подрагивавшим коленям кожей обнажённых рук. Постаралась изобразить на лице не новое для себя удовольствие. Нино, взмокший, взъерошенный, умаявшийся, счастливо улыбался. То была долгая мучительная смерть под облаками. Я поглядела, как бы усмехаясь, в сторону спины Пьетро, белевшей сквозь изгородь. Нино тряхнул головой туда же и тихо рассмеялся.
– Я его даже не заметил, – махнул он рукой и вытер испарину со лба. – Слава богу, у парня воск в ушах.
Я ещё продолжала изображать радостный вид, потому как не поняла сказанное.
– Воск в ушах? – переспросила я.
– Ну да, – кивнул Нино. – В ушах, в горле. Глухонемой.
И земля, которой я только секунду назад доверила свой первый взрослый секрет, предала меня и вновь ушла из-под ног, трусливо и подло. Я сидела, но казалось, вот-вот упаду в пропасть. Нино встал, отряхнулся и протянул руку. Я даже не помню, как говорила ему, что хочу немного полежать здесь, как он сыпал белибердой про нашу любовь, как ушёл, сколько ещё я там просидела. Я ведь не ради него, я так только ради Пьетро старалась… Пречистая Дева Мария! Выходило, я изменила самой себе! Выходило, одна Валентина могла слышать моё грехопадение. Ещё вчера я не пожелала бы ничего другого…
Господи, что я натворила…
Всё моё тело, каждая его мышца изнывали от боли, мучило неудержимое стремление броситься бежать очертя голову – подальше от стыда, самой себя и главное теперь – от Пьетро. Я немного сползла вниз по склону, поднялась, втянув голову в плечи, и неуклюже поспешила к дому. Спина Пьетро, как прежде, гнулась в работе, к тому моменту он продвинулся выше, не подозревая, что неподалёку, совсем рядом, потерпел крушение корабль, полный моих надежд и мечтаний. Но что за провидение спасало меня, пока я отступала, и не давало Пьетро повернуться и заметить меня?.. Что за дьявол его сковал, когда я обращалась к нему ранее!..
С бьющимся в горле сердцем я забежала в ванную, переоделась, потом обернулась к своему отражению в зеркале и всмотрелась в него долгим взглядом. Ничего там не поменялось. Морщин, седины не добавилось, рогов не выросло. Внутри всё онемело, точно атрофировалось. Поднялось нечто гадкое, какой-то привкус тошноты и безразличия с пустотой. И ещё полилась – нет, ворвалась из-под дверной щели музыка и обрушилась подкравшейся волной на всё вокруг. Я потихоньку вышла. Валентина курила в гостиной, слушая пластинку, что-то пафосное, драматичное. Она мне улыбнулась.
– Я думала, вы не переносите запах дыма, – скованно произнесла я.
– Только не сегодня. Взгляните, какое небо! Сплошь облака. Похоже, быть дождю. – Она протянула мне открытую пачку. – Хотите?
Облаков я насмотрелась к тому моменту, сигарет не хотелось, однако я решила, что лучше запомню этот день как день, когда я впервые покурила.
– Вы сделали хороший выбор, – говорила крёстная, она не спеша затягивалась и выдувала дым. – Нино образован, у него есть деньги, и он неплохо танцует. Хорошее качество, кстати. Говорит о манёвренности.
Господи, она действительно слышала… слышала, как вся долина стонала моим голосом. Я затянулась, не зашлась кашлем – я всегда почему-то представляла, что непременно подавлюсь первой затяжкой, – и произвела облачко сигаретного дыма, оно вышло неказистым, совсем не таким уверенным, как у синьоры.
– Разумеется, следует венчаться, церковь Святого Антонио будет прекрасным выбором. – Она сделала затяжку под высоко взмывшую ноту, сорвавшуюся с проигрывателя. – Брак в мэрии, по существу, ничего не значит. Только церковный брак освящает любовь, даёт надежду, счастье.
– Вы это о чём? Вы серьёзно? – Я была как в тумане.
– Моя дорогая, – протянула она, – вы же не намерены играть с чувствами Нино? Он не из таких молодых людей…
– А о чувствах Пьетро вы подумали?
Она сильно удивилась.
– Откуда у вас такие мысли, Орнелла?
– Вы меня за идиотку держите? Я видела вас, видела через балконную дверь! Голыми!
– Вздор! – Она возмутилась. – Запомните, мне не нравятся дурные разговоры и дурное воображение.
Тут я вспомнила, что видела. Целого Пьетро и руку Валентины.
– Пьетро был в вашей комнате, – утверждала я.
– Был.
– Опять скажете, что его нагота мне только померещилась?
Валентина потушила окурок, встала, я проследила за ней взглядом.
– Вам надо чаще бывать в музеях, а не в полях, дорогая. Вы просто в потёмках бродите.
Проходя мимо, она коснулась ладонью моей щеки и заглянула с нежностью в мои глаза. У меня никого, кроме неё, не было. Она думала обо мне больше, чем родная мать. Жестом она позвала меня с собой наверх. Я оставила сигарету, не сделав и двух затяжек, и мы с Валентиной поднялись в её спальню. Наконец я увидела старую комнату родителей. Всё было знакомым, крёстная ничего существенного не поменяла, но я не сразу обнаружила, что она хотела показать. Стоял едкий запах живичного скипидара и масляных красок. Синьора распахнула портьеры, открыла двери на балкон, в комнату задул ветерок.