– И как часто сюда захаживает Пьетро? – спросила я тоном, каким, должно быть, начинают любую скучную светскую беседу.
Помолчав, Валентина отвела взгляд на виноградники за моей спиной, сцепила пальцы рук.
– Он с головой дружит, сам видит, что и как часто требует внимания.
Клянусь, моё последовавшее ёрничанье вышло само собой.
– Вот как! И что же требует внимания здесь больше всего?
Она медленно вернула ко мне взгляд, подёрнутый дымкой, в нём застыло сомнение, почти недоверие. Спустя долгую паузу, преисполненная своим фирменным самообладанием, она произнесла:
– Я бы посоветовала вам заняться чем-то полезным для ума. Почитайте, наконец, Библию, я оставила для вас закладки. А этот юноша – не вашего образа жизни.
С моих губ слетел смешок.
– А, так с ним спите вы?
– Прошу! – резко сказала она.
Я не удержалась:
– Нет, я почему спрашиваю – не хочу, чтобы потом возникло недоразумение, когда с ним буду спать я.
Я даже не поняла, когда Валентина успела оказаться рядом, но в следующую же секунду она влепила мне пощёчину. Её, вне сомнений, этому где-то учили. Мне сделалось больно, как ещё никогда в моей жизни, пылала вся левая сторона лица. Синьора молча удалилась на кухню. Я отвернулась, испытывая мучительное жжение, понимая, что вчерашний захват запястья мог выйти куда сильнее.
Оказалось, Пьетро стриг побеги уже совсем неподалёку. Конечно, он слышал каждое слово, должен был. Что он обо всём этом думал? А похоже, что плевать он хотел на наши женские склоки. Во всём облике Пьетро сквозила выдержка, его, казалось, волновала только его работа. Но, может, в нём преобладала воспитанность, не позволявшая лезть на рожон в отношениях с хозяйкой? Тоже мне, кавалер! Был бы у него характер, он поднялся бы сюда и защитил меня, даже под угрозой увольнения. Нет, вся его безмятежность меня просто с ума сводила! У него хватало наглости глазеть на меня, спящую в неглиже, а теперь ему безразлично – абсолютно неважно, что я испытывала боль.
Что за животное!
Нино тотчас воспылал бы заботой ко мне, нежно расцеловывал, задаривал бы экзотическими букетами… Нино, Нино… Где ты? Любишь ли ты ещё меня – беспутную глупышку, свою взрослую падшую юную даму, своего предателя?
Я осушила чашку кофе одним глотком и хрястнула ей по столу. Как только не разбила. Тут же юркнула прямиком к бассейну, где скинула с себя всё – майку, шорты, трусы. Постаралась, чтобы мой нырок услышали все. Солнце уже нагрелось и понемногу ползло вверх по пустынной синеве. Наступало моё время, когда палящие лучи, когда зной и горячие струйки ветра, и всё пустое. Дитя тьмы Валентина, как настоящий вампир, запряталась в тенях дома. Старая ведьма!
Но мне всё равно было горько от того, что случилось.
Пролетали часы, один за другим, сотни минут – моего купания, моих страданий, моих смятенных чувств. С каждым мигом их градус опускался, я эмоционально остывала, затем какая-то деталь воскресала в памяти и возвращала былой накал. Но постепенно всё стихло. Я лежала на животе и живой стороне лица, прижавшись голым телом к горячим плитам рядом с водой. И солнце было прямо надо мной. Грело меня, успокаивало, о чём-то шептало. Долго я не могла расслышать мысли, залетавшие в голову, – они испарялись, ещё толком не сформировавшись.
Я задремала и проснулась, только когда захотела пить, или, может, меня разбудили шаги, тихие, почти крадущиеся. Я решила не двигаться. Мной овладело странное любопытство. Кто-то медленно подошёл ко мне, чья-то тень упала мне на спину. Кто мог быть настолько смелым, чтобы предстать перед моими голыми ягодицами, сверкавшими страстным человеческим началом, да не просто человеческим – началом самой юности? В тот момент я испытала загадочное возбуждение. Первое в своём роде. Оно не отпускало и становилось увереннее, я попыталась продлить его и даже перестала некоторое время дышать. Напрасно! Трепет остался, когда я вновь задышала, и был он преисполнен чем-то неизвестным, головокружительным, словно попадаешь в поле ярких цветов, чьи краски и ароматы лишают покоя, открывают тебе секреты, ты видишь новое и только самое прекрасное из мира вокруг.
Я поняла задним числом: ты молод, когда мысли о теле рождают в тебе счастье, и ты стар, когда тело, приди оно на ум, взывает к спасению от боли и угрюмости.
Какое чувство вызывало моё тело в мыслях смотревшего? Я желала, чтобы это стоял Пьетро. Пускай узнает, как была я на самом деле прекрасна, пускай забудет, чему был свидетелем в то утро. Вот настоящая я, в своей стихии, вот каким было моё истинное тело – лёгким, живым, исполненным покоя, неги; упругим, как созревающий плод, полный цвета и сока; с шелковистой кожей, стройными ногами, вёрткими бёдрами, отливавшими матовой белизной.
Пускай ему не дают покоя мои волосы, жалеет пускай, что не касается и не гладит их. Пускай будет совестно ему, что не вступился за меня. Пускай не мнит о себе чёрт знает что. Хотелось как следует его проучить. А как же его спина, вы спросите? Я и сама уже вспомнила, что не подобрала спине его точного определения!
Но что, если это всё-таки была крёстная?..
Обычно вот так она и стояла над душой, желая выяснить, что у меня на уме, – хотя там всегда одно и то же. Но, может, она хотела позвать на обед. Я открыла глаза, повернула голову, прищурилась и увидела молчаливого, загадочного Нино, его силуэт находился в немного зловещем контрсвете. Я села и прижала колени к груди. Он продолжал молчать, глядя на меня сверху вниз. А мне хотелось, чтобы он наконец сказал что-нибудь. Что-то скудное и противное во мне поднималось, видимо, неловкость за то, как я поступила с Нино. Ах, если б он отвесил мне оплеуху – по здоровой стороне, разумеется! Мы хотя бы продвинулись в наших хиревших отношениях. Хоть в расчёте оказались бы. Не вижу, честно говоря, у нас более здорового пути.
Ну, давай, скажи уже, что вы оба – ты и твоя мать – презираете меня.
Нино сжал кулаки.
– Орнелла, дорогая Орнелла…
Я закрыла глаза. Сейчас он меня ударит…
– Я, кажется, понял, в чём моя ошибка. Было недостаточно звёзд, так? Дело только в звёздах? Их нужно больше, нужно выше к ним, ты ведь этого хочешь? Скажи что-нибудь. Орнелла! Я знаю место, где они обитают. Я всё буду делать по-другому, как ты хочешь. Согласна?
Немыслимый поток бреда! И я должна была с ним соглашаться, хоть из жалости. А тон, монотонность этой речи… Нино словно путал звёзды с устрицами.
Я молчала.
– Ты согласна? – спросил он дважды, не давая угаснуть своим ничтожным душевным переживаниям.
Я уставилась на наш домик.
– Послушай, у тебя лицо красное, опухшее.
– Я заснула. Должно быть, сгорела, – равнодушно сказала я.
– Как бы не хватил солнечный удар. Хочешь, я принесу чего-нибудь выпить? Фруктовый сок или…
Я качала головой. Где-то у дома послышался птичий гомон, похожий на ссору двух влюблённых.
– Знаешь, кто такой амбидекстр? – спросила я.
– Конечно. Леонардо да Винчи, например. Это человек, хорошо владеющий обеими руками. А что?
Я пожала плечами, как будто это заковыристое слово я только что подслушала у птиц, и сказала:
– Боюсь, злая мачеха меня теперь не отпустит.
Нино нервно рассмеялся.
– Ты ведь несерьёзно?
Я дала понять, что вполне серьёзно. Он тут же успокоился и произнёс:
– Я обсужу это с ней.
Теперь я улыбнулась.
– Ты очень смел. Ты когда-нибудь бывал у Валентины в комнате?
Нино покачал головой.
– А что?
– Нет, ничего.
Он поглядел на балкон с бугенвиллеей, на плотно зашторенные французские двери, ничего не понял и снова воззрился на меня, его брови застыли в смятении.
– Так что… насчёт нас? – спросил он.
Я подумала. Когда я лежала и не видела его, мне было необычайно хорошо. Была ли в том его заслуга? Или на его месте мог быть кто угодно? А если так, то какая вообще разница? Я просто закрою глаза и буду наслаждаться, как и планировала с самого начала.
Я просто улыбнулась в ответ.
Глава 8
Нино, как и обещал, всё уладил с крёстной без моего присутствия. Я же стала с апатией относиться к происходящему. Раз я была упавшей в реку веткой, то решила беззаботно дать себя нести.
Вечером я вышла из спальни, на губах у меня играл малиновый вкус бальзама, он вызывал приятное беспокойство и надежды. Я погляделась в зеркало, висевшее в коридоре. Платье не сильно примялось с прошлого раза, я убрала с плеч волосы. И в этот момент спустилась Валентина. Я невольно наморщила лоб. Она была одета в домашнее, лицо без косметики, волосы без причёски. Значит, мы никуда не едем.
– Вы же обещали, – почти без сил сказала я. – Мне казалось, вы всё уладили…
Она подошла ко мне совсем близко.
– Девочка моя, я хочу помириться. Хочу, чтобы мы обе стали доверять друг другу. Прими от меня, пожалуйста, это.
Она протянула крестик на тоненькой цепочке из серебра, он упал мне в ладонь. Я смутно представляла, что происходит.
– Ты носила такой, когда была маленькой. Надень его, чтобы я могла быть за тебя спокойна.
– Вы выпили? – спросила я, дав волю языку.
Валентина ответила кроткой улыбкой.
– Сегодня я остаюсь дома и не буду вам мешать.
– Вы это всерьёз или сейчас вы рассмеётесь и окажетесь самой подлой крёстной матерью всех времён?
Её рука коснулась моей припухшей щеки.
– Нино уже ждёт. Ты хороша.
Я сконфуженно двинулась к выходу. Уж я была хороша! Особенно хороша была левая моя щека, кстати, которая со значительной частью меня не верила в синьорину искренность. Но вот я в дверях, уже кидала взгляд на прощанье, а коварного смеха так и не случилось.
– Наденьте крестик, дорогая, – напомнила мне Валентина.
Что же задумала ведьма?
Я вышла на улицу, выполняя синьорину просьбу. Крестик коснулся меня и, когда я застегнула цепочку, оказался чуть ниже яремной ямки. Нино ожидал у машины, он был холён, выбрит, от него дорого пахло, но не лилиями. Он ничего не говорил и был гораздо красивее, чем днём, его волосы отливали матовым светом фонарей. Он помог мне сесть и продолжал молчать и загадочно улыбаться всю дорогу. Меня это подкупило, настроение поднялось, я поощрила его старания, сказав, что звёзд сегодня действительно больше, что они выше и ярче, всё как он обещал. Мы заехали в бар, где выпили вина, где Нино обронил единственную за вечер глупость (о том, как крестик шёл моим глазам), где мы поняли, что оба не голодны, и откуда отправились прямиком на танцы.