е; и поспешил поторопить коня, удаляясь прочь от этого места, пока девичий хор не перестало быть слышно. Да и бессонник замолчал, выполнив, видно, свою работу.
К утру, перед самым восходом, из-за вяза впереди выглянул волк. Постоял, посмотрел на нас и скрылся в лесу.
Эдна была уже близко.
Глава 4
Утром мне пришлось оставить моего коня.
Уже рассеивался предрассветный мрак; на востоке над кронами дубов наливались сияющие иглы утренних лучей, рождая отблески на каплях росы и нитях паутины; уже закрывались ночные цветы, а те деревья, что поодаль от дороги, таяли в утреннем бесцветном тумане, когда лес начал вдруг редеть и через какую-то четверть мили сошёл на нет. И сквозь туман, в конце расширившейся было дороги, в нескольких десятках шагов впереди я увидел воду.
Сначала я подумал, что это просто лесное болотце, а то и всего-навсего запруженный упавшим деревом ручей. Но приглядевшись, остановил Людоеда, и, сбросив капюшон и подобрав плащ, спрыгнул с седла. Когда мои сапоги по щиколотку ушли в грязь, я тихо выругался.
Что-то запрудило лесную реку, и она вышла из берегов, залив окрестности настолько, что по левую руку вода даже достигала опушки и, по-видимому, проникала в лес. Я стоял на своеобразном мысу посреди этого маленького разлива, и впереди меня вода лениво перетекала через дорогу. Дальше было ещё глубже, и лишь отдельные кочки торчали из воды, да высокие цветы, жертвы потопа, вяло кивали своими венчиками в такт пульсу течения. Моста я не наблюдал; тот берег вообще отсутствовал; тонул в тумане, как в молоке.
Я повернул голову: где-то справа, у кромки воды, мне послышался голос, но встающее солнце било в глаза, а понизу туман мешал рассмотреть берег получше. Вдобавок начинали петь птицы.
Я постоял с минуту, пока не услышал это вновь: тихое девичье или детское пение где-то по правую руку, ниже по течению.
…Я сижу на берегу с непокрытой головой,
И смотрю, как облака проплывают над рекой.
Может, кто-то в небесах, в этом синем далеке,
Наблюдает, как слеза по моей течёт щеке.
За последнее время я слышал поющих девушек довольно часто, как и предполагало предсказание: в Алвинии, в «Тенях», одна из них помогла мне найти вампира Демойна; сегодня ночью в лесу хор других заставил меня пришпорить коня. Что обещала эта третья, пока ясно не было.
Восходящее солнце достаточно разогнало туман, чтобы я смог увидеть то, что осталось от моста.
Некогда мощная бревенчатая конструкция грудой рассыпанных брёвен лежала посреди водной глади, перегораживая основное русло. По всему было видно, что мост, превратившийся в запруду, завалился набок по ходу течения.
…Пение повторилось вновь, грустное пение на мотив «Непрощённого». Ранее я не слышал такой песни, но голос был нежный и печальный, словно дитя или дева, поющая в тумане (скорее это всё же была девушка), действительно плакала, напевая.
…Я сижу на берегу с непокрытой головой,
Провожу по волосам белоснежною рукой.
Только розы в волосах, что вплела туда любовь,
Не ласкают руки мне, а царапаются в кровь…
Впрочем, она не обязательно могла быть человеком.
Я огляделся ещё раз и снова влез в седло. А затем, глядя Людоеду под ноги, осторожно тронул его шагом вверх по реке, вдоль затопленной опушки.
Я двигался в сторону большого, нависающего над водой дуба, что чёрным силуэтом проступал сквозь жемчужный от солнечных лучей туман. Мне казалось, что пение доносится оттуда.
Вдруг из тумана впереди вышла собака. Я даже вздрогнул, но светлая лопоухая дворняга с печальной мордой была одна. Да и голос поющей, хоть своей печалью и напоминал голос Эдны, но определённо им не был.
Собака уселась на кочку на нашем пути; засунула заднюю лапу себе в ухо и почесала там, так задумчиво глядя в небо, что я представил себе, как она поёт песню про далёкие синие небеса, и улыбнулся.
Потом она перевела взгляд на нас, встала и направилась обратно. Правда, через два шага она остановилась и обернулась, проверяя, идём ли мы следом, а затем, с важным видом проводника, затрусила впереди. Я заметил, что брюхо и хвост у собаки были мокрые.
Всё это было по меньшей мере странно, и поэтому мы последовали за собакой.
Вскоре ей пришлось уже плыть; Людоеду вода почти достигала коленей. Один раз он угодил копытом в яму, и мы чуть не завалились в воду. Пение девушки становилось всё слышнее, обманчивое, как любой звук над водой:
…Я сижу на берегу с непокрытой головой,
И смотрю в своё лицо, отражённое водой;
Но зелёные глаза, что природа мне дала,
В отражении черны, как вороньих два крыла…
Под дубом было темно и ещё стоял туман. На широком корне сидел печальный пёс, большой, мокрый, с хвостом бубликом. Наша провожатая, не сбавляя хода, поспешила к нему и выбралась из воды рядом с ним.
В углублении меж корней, по рёбра в воде, в густой, пронизанной прядями тумана тени сидела девушка, привалившись к дубу спиной, и пела.
Теперь песня её была без слов. Девушка глядела, как я приближаюсь, и просто выводила голосом печальную, выразительную мелодию, повторяющую мотив куплета. Птицы в кроне дуба, если и были, молчали.
Девушка была обнажена, по крайней мере, выше пояса. У неё были матовые чёрные волосы; длинные, мокрыми прядями облепившие плечи и грудь и уходящие дальше под воду. Глаза у неё тоже были чёрные. Да и губы.
Я остановил Людоеда боком к ней, на границе безопасной зоны. Дальше шла глубина.
— Незнакомец, купи у меня лодку, — сказала русалка, переставая петь. Насколько я мог понять, это была обычная речная русалка, которая в одиночку никакой опасности не представляла; а не утопленница, не сирена с рыбьим хвостом, и не водяница, у которой вместо крови болотная вода, а вместо зубов — кольцо клыков.
— Лодку? — переспросил я. — Впервые вижу столь запасливую и столь деловую русалку. Впрочем, где же твоя лодка?
— Привязана к дубу, — объяснила русалка, съезжая спиной вниз по стволу, глубже, так, что по шею ушла под воду. Я глянул влево, куда она указала бледной рукой, и впрямь увидел нос лодки, притаившейся за деревом. Дуб был огромный, обхватов в пять. За ним можно было спрятать хоть корабль.
— У меня было две лодки, — сказала она, забавляя сама себя плавающими в воде прядями волос. — Но одну на заре купила девушка. Она уплыла вверх по реке, но очень жалела, что не смогла забрать с собой своих собак.
Вот оно что. Я почти догнал тебя на суше, Эдна, и ты решила уйти по воде.
Но я тебя не отпущу.
— Вот этих? — спросил я, указывая на парочку, с видом просветлённой грусти на мордах сидящую бок о бок на корне.
— Что ты, что ты! — русалка заулыбалась, показывая сиреневую изнанку губ. Зубы у неё точно были обычные, человечьи. — Эти двое остались. Остальные разбежались по округе. Их было десятка полтора, не меньше. По-моему, среди них был даже волк.
— Спасибо тебе, водяная дева, — поблагодарил я её в традиционно уважительной для русалок форме. — А давно она уплыла?
— Вряд ли более полутора часов назад. Так ты купишь у меня лодку?
— Да зачем тебе деньги, дева?! — искренне удивился я. — Я ещё не слыхал о русалках, хоть что-нибудь покупающих у торговцев!
— Да нет же, дело вовсе не в этом; — русалка хихикнула, змейкой выбираясь на корень. Она была полностью нагая, как и положено речной русалке. Ноги у неё тоже были обычные, человечьи. Когда она уселась, обняв себя за колени, концы чёрных волос всё равно ещё спускались вниз по корню и уходили под воду. — Просто хозяин этих лодок — мой знакомый; — русалка снова хихикнула. — Они ему не нужны, вот он и попросил меня их продать. Но кому же я их продам здесь, да ещё ночью? Он обещал мне услугу за услугу, если я их продам, но он приходит так редко… — добавила она уже печально.
Ну да. Знаю я, какую плату берут русалки за услуги. Небось и мне не миновать такой пропозиции. Тем более что, похоже, придётся просить её присмотреть за конём.
— А вот сегодня ещё затемно рухнул от чего-то мост, а потом так вовремя пришла эта девушка, и я продала ей лодку. И я решила ещё подождать: сегодня такой удачный день, вдруг кто ещё пройдёт? Так ты купишь её?
— Куплю. — Я полез под плащ за кошелём. — Сколько?
— Восемь, только не серебром; — сказала русалка и плюхнулась в воду.
Я отсчитал монеты, ссыпал их в один из холщовых мешочков, что были у меня с собой; и, склонившись с седла на бок, отдал русалке. Она стояла рядом с Людоедом, но вода доходила ей выше пояса.
— Спасибо; — поблагодарила она, и подняв голову, посмотрела на меня.
Я старался не смотреть ей в лицо. Впрочем, это ничего не исправляло.
— Подгони сюда лодку, будь добра; — попросил я, глядя, как она опускает под воду руку с зажатой в ней платой. Пелена тумана на воде, совсем уже прозрачная, таяла на глазах. Молочно-белое ничто, на фоне которого тёмной бронзой рисовался дуб, наливалось жемчужно-золотым светом.
Русалка кивнула и канула под воду. Под мутно-зелёной гладью мелькнул девичий силуэт, протянулись ленты волос, рождая дрожащие дорожки — русалка обогнула дуб под водой, чтобы не показываться на солнце. Вообще-то ей уже пора было уходить. В глубину, в ямы под берегом, в самый глубокий омут, туда, где дно покрывает ковёр бесцветных в темноте водорослей; до самой ночи.
Появилась лодка, с привязанной к носу туго натянутой верёвкой, уходящей под воду. Лодка была крепкая, двухместная; на скамье, крест-накрест прислонённые к ней, лежали два весла.
Верёвка ослабилась, лодка, замедлившись, подплыла к краю ямы и мягко ткнулась носом в кочку под копытами Людоеда. Русалка вынырнула поодаль, в тени дуба. Собака на корне лениво посмотрела на неё и почесала за ухом.
— Спасибо, дева. — Я отстегнул ножны с Головорезом от луки седла и бросил в лодку. Они глухо стукнули о дерево. Вслед за ними отправились и скатка с дорожной сумкой.