Вова говорил тихо, в такт окончанию жизненного пути Кадыкчана. Город-призрак был словно кладбище. Здесь были похоронены не только чьи-то материальные ценности, но и мечты, идеи, планы на жизнь. Стояла пронзающая тишина, и мне физически не хотелось больше говорить, чтобы не беспокоить своим голосом то, что покоится здесь годами на уже ничейной земле.
– Ты пройдись, а я здесь посижу. Только долго не ходи. Давай минут через двадцать встретимся здесь же.
– Договорились.
Я медленно шла вдоль бывших тропинок, по которым ходили на работу и возвращались домой сотрудники предприятий. Возле каждого подъезда пятиэтажки висела ржавая табличка, перечисляющая фамилии и инициалы всех жильцов дома. Я медленно зашла внутрь одного из них. Должно быть, по этим лестницам весело вбегали школьники после внеклассных занятий, а порой грустно несли в своих ранцах дневники с двойкой и отметкой о плохом поведении. Как бы то ни было, здесь жили эмоции, чувства, здесь была настоящая человеческая жизнь.
Дверей на втором этаже не было. Я сразу увидела двухкомнатную квартиру. Не верилось, что люди покинули это место больше двадцати лет назад. Повсюду были разбросаны вещи домочадцев. По этим крупицам можно было составить примерную картину жизни каждой семьи. Каждый этаж, каждая квартира и комната хранили индивидуальную крупицу прошлого.
У меня появилось чувство, что я не имею права заходить в эти частные владения, несмотря на то что сейчас они никому не принадлежат. Но это лишь официально, на бумажке.
Я спустилась на улицу и через пять минут уже была в кабине машины.
– Что-то ты быстро, – промолвил Владимир, и мы молча направились обратно к трассе.
– Странное чувство, будто жители этого города здесь. Будто их частичка осталась тут. Интересно, они возвращаются сюда? Скучают по Кадыкчану?
– Я впервые сейчас с тобой вернулся. Да, я скучаю по Кадыкчану, но раньше боялся возвращаться. Именно поэтому, наверное, и планирую жить в Сусумане, чтобы быть ближе к этому городу, в котором произошло столько счастливых для меня мгновений.
Дорога на костях
Все человеческие чувства – любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность – ушли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего продолжительного голодания. В том незначительном мышечном слое, что еще оставался на наших костях, что еще давал нам возможность есть, двигаться, и дышать, и даже пилить бревна, и насыпать лопатой камень и песок в тачки, и даже возить тачки по нескончаемому деревянному трапу в золотом забое, по узкой деревянной дороге на промывочный прибор, в этом мышечном слое размещалась только злоба – самое долговечное человеческое чувство.
К ночи мы приблизились к Сусуману. Вова планировал ночевать в машине. Спальных мест в кабине было ровно одно. Остановившись в городе, я поймала мобильную связь, и мне пришло уведомление от Николая из Якутска, словно на мне был маячок, указывающий ему мое местоположение. Сообщение было следующим:
«Наташа, привет. Все хорошо? Я нашел контакт из Сусумана. Если будешь там, то смело заходи в гости к моей знакомой. Она меня как-то приютила семь лет назад. Лидия Смирнова».
Дальше следовали улица и номер квартиры. Сообщение вызвало у меня некоторое сомнение. Семь лет – довольно большой срок. Но факт того, что я получила СМС в нужное время в нужном месте, не покидало меня.
– Так, давай сейчас по адресу поедем. Сходи, постучись, я подожду на улице. Если все ок, останешься там на ночь, а если нет, то в кабине вдвоем поместимся. В тесноте, да не в обиде, – сказал Владимир, и через десять минут мы стояли возле пятиэтажки по данному Николаем адресу.
Глубоко вдохнув и выдохнув, я направилась в темный подъезд. Я была благодарна Владимиру за его последние слова. Они поддерживали меня и давали при случае задний ход. Я знала, что эту ночь не проведу на улице, и это успокаивало.
– Здравствуйте. Вы Лидия Смирнова?
– Здравствуйте. Нет.
Меня может обмануть первое впечатление о человеке, но сейчас была четко убеждена, что считаные секунды остаются для спуска вниз в кабину к Владимиру.
– А если бы были Лидией, то я бы просто привет от Коли из Якутска передала. Извините, ошиблась.
– Ага, до свидания.
Я спустилась на первый этаж и поймала добродушную улыбку попутчика.
– Видишь, как хорошо, что я решил остаться. Сейчас бы на лестнице ночевала, как последний бомж.
– Вова, я и так все это колымское путешествие как бомж.
Мы засмеялись и стали строить себе жилище на ночь в маленькой железной кабине машины.
Будильник прозвенел в пять утра. Мы сонно посмотрели друг на друга, и Владимир переставил время на шесть утра. Спать у нас ночью не получилось. Холод проникал в кабину с завидным постоянством. Вова то и дело просыпался от мороза, заводил машину и вновь отключал ее. Я сидела на переднем сиденье, сгорбившись, в своем спальнике, то прислоняя голову к заледеневшему стеклу, то вытягивая ее на приборную панель.
Машины по трассе если и начинали ездить, то делали это часов с восьми-девяти, поэтому я была очень благодарна Вове, когда он передвинул стрелки будильника на час вперед, даже если этот час был предназначен не для сна, то явно уберегал меня от уже зимнего, хоть и сентябрьского холода.
– Ну не зря мы в Оймяконском районе, тут всегда пик холода.
– Полюс холода, м-да уж. Страшно представить, каково здесь реальной зимой.
Мы расстались ровно в 6 утра и 5 минут. Владимир должен был ехать на артель. Мне же предстояло бороться с морозом в одиночестве. Я стояла где-то в 30–40 километрах от Сусумана наедине с гравием, инеем и тусклыми лиственницами.
Я целый час стояла в лосинах на замерзшей трассе. Больше всего мне хотелось съежиться и уснуть возле трассы. Стараясь не думать о времени, я развлекала себя мыслями о самых ярких моментах сплава с Лешей, приятными воспоминаниями из детства, ставила себе плюсики напротив всех дел, которые выполнила за свою жизнь и которыми могу гордиться.
На второй час я натянула поверх лосин дырявые штаны и надела рюкзак, защищая спину от холода. Возле обочины я нашла ветку и начала чертить пройденный маршрут из Санкт-Петербурга до Сусумана, останавливаясь на каждой точке, чтобы еще раз мысленно прожить и вспомнить прекрасные моменты путешествия.
В девять утра я не отчаивалась, но все чаще смотрела на часы в почти севшем телефоне. Я злилась на себя и на машины, которые не едут. На весь мир, который спит сейчас в теплых кроватях. Вытирая слезы, льющиеся по щекам, я корила себя за отсутствие здравомыслия. Мои ноги, околевшие за три часа на холоде, быстро топтались из стороны в сторону. Я была ничем не лучше истеричного ребенка, просящего маму купить ему еще одну игрушку, и моя злость по отношению к себе возрастала все сильнее.
«Ори», – сказала я себе.
Я обернулась вокруг на 360 градусов, присматриваясь, никого ли нет рядом.
«Ори, я тебе сказала. Тут никого нет».
Я издала звук, больше напоминающий вой собаки.
«Ори же! Тебя никто не услышит!»
Я запрокинула голову, вдохнула полной грудью и впервые во взрослой жизни заорала во все горло. Звук моего голоса молниеносно разошелся по округе и через мгновение исчез среди деревьев.
«Мне казалось, что я могу сильнее и громче».
Я набрала в легкие холодный воздух и с остервенением вырвала его наружу, представляя, как он несется через всю огромную территорию Колымы. Как только из меня вышел весь воздух, голова упала вниз, и я разрыдалась. От бессилия и счастья.
Никогда раньше я не позволяла себе так громко кричать, выплескивая наружу всю боль, горечь и злость. Я всегда копила в себе сильные эмоции, не позволяя находить им выход в городе и в окружении других людей. Я могла орать от счастья, чтобы проверить эхо в ущельях, могла петь веселые песни. Но я никогда не кричала, пытаясь избавиться от накопившихся негативных эмоций.
Я улыбнулась себе и похвалила за мужество.
«А теперь танцуй!»
С этим было проще, я всегда танцевала на дороге, даже если меня кто-то видел. Но сейчас это был не просто танец, это был победный танец, при котором я заполняла внутренний опустошенный сосуд уже положительными эмоциями.
Я ВСЕГДА ТАНЦЕВАЛА НА ДОРОГЕ, ДАЖЕ ЕСЛИ МЕНЯ КТО-ТО ВИДЕЛ. НО СЕЙЧАС ЭТО БЫЛ НЕ ПРОСТО ТАНЕЦ, ЭТО БЫЛ ПОБЕДНЫЙ ТАНЕЦ, ПРИ КОТОРОМ Я ЗАПОЛНЯЛА ВНУТРЕННИЙ ОПУСТОШЕННЫЙ СОСУД УЖЕ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫМИ ЭМОЦИЯМИ.
За четыре утренних часа с шести до десяти мимо меня проехали четыре машины. Но остановилась лишь пятая. Это был красный груженый MAN. Водителя звали Юрий, и направлялся он прямо в Магадан. До него оставалось ехать двое суток.
– Ну ты и безбашенная. Еду, смотрю – стоит. Вроде не похожа на старателя с артели. Да еще и вдали от населенных пунктов. Давай, согревайся. Скоро остановку сделаем, пообедаем. У меня рыбный суп с собой и огурцы свои, домашние.
Юрий был крупный и упитанный мужчина средних лет. Его родители познакомились на Колыме. Отец был русским из центральной части страны, а мама – якутянка из столицы Республики Саха.
– Домашние огурцы? Это здесь вообще возможно? – спросила я, параллельно оглядываясь на промерзшую землю.
– У нас и дачи есть, и огороды, ага. Даже кто-то яблони пытается сажать. Но у нас, конечно, теплицы не как у вас. Их отапливать тут нужно, а для этого уголь закупаем сразу грузовиками на год вперед.
Встреча с Юрием была подарком спустя несколько часов эмоциональных качелей. Через этого человека Колыма открывала мне тайны своего прошлого, о котором я знала лишь немного.
– Мы к ночи только приедем в Магадан. Впереди весь день ехать еще, будет тебе экскурсия. Ваш Питер называют музеем под открытым небом, так? Город-сказка, город-мечта, где каждый метр центра – это музейный экспонат. Только вот многие забывают про то, что ходят там на костях, смотря ночами на разводные мосты. Магадан – это колымский Петербург в своем роде и находится, кстати, считай на одной параллели. Магаданская область тоже своего рода музей под открытым небом. Только тут главные экспонаты не архитектурные сооружения, не яички Фаберже. Здесь каждый метр пропитан кровью и потом. Каждый метр земли, этой прекрасной и адски суровой земли, забирал мужиков в свои недра еженедельно, ежедневно, ежечасно…