Он говорил размеренно, особенно подчеркивая каждое слово. Внимательно слушая, я осматривала округу через широкие стекла дальнобойной махины. Величие природы молниеносно отдавало мурашками по коже на фоне его фраз о прошлом земли. Это было то величие, которое убивает.
Мы сделали остановку в поселке Ягодное. Солнце вышло из-за туч, и новый населенный пункт выглядел несколько радостнее, нежели все предыдущие поселки. Проезжая мимо иных, я каждый раз думала, что мы едем по давно заброшенным улицам, пока случайно средь ржавых перевернутых машин и какой-то арматуры не показывался одинокий человек, следующий куда-то по своим делам.
– Какой же здесь контраст между состоянием поселков и этим великолепием природы…
– Согласен. Я живу в Магадане, а вот поселки, правда, оставляют желать лучшего. Зато перед тобой, считай, СССР. Здесь даже дома топят, как в старые забытые, – кочегарки тут, короче.
Само название «Ягодное» очень непривычно было слышать на колымской трассе. Уж больно оно казалось мне милым, чем-то сладким, добрым. Такое название было сложно представить для места, где должны были стоять бараки с заключенными.
Но все сошлось, когда я узнала, что изначально поселок был основан геологами и дорожниками в 1934 году. «Везде, на каждом шагу ягоды и ягоды… Такое изобилие ягод мы встретили впервые», – писал Н. И. Кутузов, один из первых изыскателей трассы.
– Этот поселок в целом хоть и стоит на трассе, где работали заключенные, но был словно на отшибе от всех этих внутренних энкавэдэшных дел. По сравнению с Дебиным, куда мы заглянем через пару десятков километров.
Поселок специализировался на добыче золота и в годы Великой Отечественной был весьма важным пунктом для истории и будущего государства. Сюда в 1943 году приехала делегация из США, чтобы убедиться, сможет ли Советский Союз расплатиться за военные поставки по лендлизу. После посещения этого района американцы убедились, что золота много, и дали добро на поставки техники.
– Только не сильно вдыхай багульник этот! – крикнул мне в спину Юра, когда после перекуса на трассе я решила пробежаться по полю.
– Это еще почему?
– Поговаривают, что если будешь его много вдыхать, то может повести не туда, голова закружится, будешь словно под наркотиками.
– У тебя такое было? – поинтересовалась я, опускаясь к одному багульнику и вдыхая аромат травы.
– Не-а, но такие рассказы здесь популярны. А вообще это то растение, которое помогало геологам находить золото. Кто-то мне там рассказывал, что если много багульника растет, то рядом месторождение золота может быть.
Я оглянулась по сторонам: нас окружали поля багульника.
– Юр, то ли мне тебя обрадовать, то ли разочаровать. Но мы либо нашли золотоносную жилу, либо Колыма вся утопает в золоте.
Он рассмеялся:
– Наверное, ты права по первому пункту, но по второму-то точно.
Следующим пунктом нашей совместной остановки стал поселок Дебин. В отличие от Ягодного история этого населенного пункта не была охвачена советской романтикой. Этот поселок, некогда являвшийся одним из самых важнейших мест на колымской трассе, сейчас выглядел гораздо более удручающим, чем Ягодное. Его население сократилось с 1960-х годов почти с 5000 человек до чуть более 700 жителей.
«СВОБОДА И ВОЛЯ – РАЗНЫЕ ВЕЩИ. Я НИКОГДА НЕ БЫЛ ВОЛЬНЫМ, Я БЫЛ ТОЛЬКО СВОБОДНЫМ ВО ВСЕ ВЗРОСЛЫЕ МОИ ГОДЫ…»
Во времена Большого террора здесь была дислокация одного из стрелковых войск НКВД. И его казармы здесь были самыми большими во всей Колыме. С якутского слово «дебин» переводится как «багровый», «цвет ржавчины». Кажется, это название очень точно характеризует прошлое поселка. С 1946 года здесь находилась центральная больница Управления Северо-восточных исправительно-трудовых лагерей (УСВИТЛ).
Свобода и воля – разные вещи. Я никогда не был вольным, я был только свободным во все взрослые мои годы…
– Читала Варлама Шаламова?
– Кажется, нет… – ответила я, хотя точно знала, что не читала.
– Он написал «Колымские рассказы», очень рекомендую. Хотя местные поговаривают, что кое-что он там и преувеличил, но если хочешь получше узнать изнутри прошлое этих красных страниц истории, то стоит. Варлам лежал здесь в больнице и потом тут же и работал фельдшером.
«Здание было построено на века. Коридоры были залиты цементом; цвет цемента менялся в разных крыльях здания. Батареи центрального отопления, канализационные трубы – это была здесь Колыма будущего. А мебель в клубе была вся резная – отдельные откидные кресла – как у взрослых, где-нибудь в Москве».
Так писал Варлам Шаламов о больнице в Дебине. Сейчас бы мы так сказали про Колыму прошлого.
Мы прошлись по улицам поселка. На одной из них я увидела мужчину в клетчатой рубашке. Он граблями собирал опавшую листву, складывал ее в медный таз, стоящий на земле, а затем отправлял его в самодельную деревянную тачку, стоящую на колесиках от бывшей советской коляски.
– Здравствуйте.
– Здравия. Путешествуете?
– Да. Можно вас сфотографировать?
– Без проблем. Дерзайте.
Колыма становилась ближе. Чем больше узнаешь местность, тем теплее и душевнее она ощущается. Часто она перестает быть дикой благодаря знакомствам с людьми, которые своим сердцем и душой слились с родным краем. Но чем больше я узнавала о прошлом Колымы, тем страшнее мне становилось и тем сильнее мне хотелось слушать и поглощать информацию о былом.
– Тут, Наташ, и контингент разный. Есть потомки дальстроевцев, которые приехали в качестве трудового отряда строить дорогу, потомки заключенных, а могут быть и потомки надзирателей. Ну, или геологов. Кого здесь только нет.
«Лагпункты располагались через каждые 10–15 км. Вдоль всей трассы от сопок к дороге были проложены дощатые дорожки, по которым двигались тысячи тачек: к дороге – груженные песком и гравием, обратно, к сопкам, пустые. Колонны с зэками идут по трассе круглосуточно. Отправляют на вновь открытые прииски. Вдоль дороги несколько деревянных домов лагерной администрации. Дорога здесь строилась в двух направлениях. Картина та же, что и раньше – кишащий муравейник людей с тачками. Работают по 12 часов в светлое время».
Жизнь всегда виделась мне в разных тонах. Я старалась убирать шахматную доску, где существует лишь белое или черное. Как бы мне ни хотелось рисовать ее максимально яркими красами, страницы истории окрашиваются порой черным, да так смачно, что хочется стереть, забыть, ибо ты не в силах видеть черное черным. Психика будет стараться скорее перелистнуть этот темный лист или закрасить поверх белой замазкой, чтобы глаза смотрели на новую чистую поверхность, и кричать: «Нет, это белое, белое, нет здесь черного».
Но я позволила себе оттенки если не черного, то серого. Я расспрашивала Юру как можно больше. Писала названия книг, которые мне стоит прочитать по возвращении, уточняла названия самых жутких лагерных мест, интересовалась режимом дня бывших заключенных. Смотрела на дорогу и визуализировала. Я считала, что таким образом могу хотя бы мыслями почтить память узников Колымы.
– Давай тебя со стлаником сфоткаю, – сказал Юра, и мы затормозили.
– С кем?
– Это кустарник, вот, смотри. После прочтения Шаламова я стал к нему аж по-другому относиться.
Растение напоминало хвойное дерево, только этот кустарник был без ствола, он стелился по земле и был очень мягким на ощупь. Я обняла его и посмотрела в объектив своей же камеры.
– Это символ приближающего тепла. Он первым поднимается с приходом весны. Шаламов писал, что когда они зимой разводили костер, то стланик мог подняться сквозь снег, думая, что пришла весна.
Мы ехали дальше в тишине, каждый погружался в свои мысли. Я не заметила, как мы проехали поворот на озеро Джека Лондона, которое было в списке моих желаний уже как три года. Книги Лондона были прочитаны мной до дыр, а «Время-не-ждет» я брала в свое самое первое одиночное путешествие до Владивостока. Автор, столь романтично и красноречиво повествующий, слой за слоем открывавший природу человеческой натуры, он был так близок моей душе, что, узнав о названии этого озера на Колыме еще несколько лет назад, я мигом распечатала фотографии из интернета и повесила себе на стену в питерской комнате. Я помнила о своей мечте, но дойти до нее я бы сейчас не смогла. Юра сказал, что мост смыло бурной рекой, ни прохода, ни проезда там теперь не было. Озеро не ждало меня в этот сезон, но я пообещала вернуться сюда в будущем.
– Если устанешь, я могу сесть за руль, – полушутя прервала я тишину.
– Да без проблем. Садись.
– Правда, что ли? У тебя там столько передач…
– Всего лишь 16, но я в тебя верю. Запрыгивай на водительское место, а я как раз посплю, устал уже баранку крутить.
До Магадана оставалось 250 километров, из которых 200 я прошла за рулем огромной фуры. К своему удивлению, я быстро сориентировалась в коробке передач. По трассе «Колыма» с преградами в виде ям я могла ехать лишь 40 километров в час, а в отсутствие встречных и попутных машин мне было очень спокойно на душе.
Через минут двадцать, убедившись в моем адекватном медленном вождении на безлюдной трассе, Юра прислонился к окну на пассажирском сиденье, и я услышала размеренный храп.
В течение двух часов Юрий периодически просыпался и спрашивал, все ли нормально. Я отвечала утвердительно, и он вновь засыпал. Спустя еще час Юрий поднялся и ушел спать на спальное место, сказав мне, словно я его постоянный товарищ в рабочих поездках:
– Как устанешь, буди, сменю тебя.
– Договорились.
Я ехала в полной тишине около пяти часов. Навстречу мне несколько раз попадались грузовые машины, которым я по дальнобойной традиции вскидывала рукой в знак приветствия. Они ошарашенно отвечали мне в ответ, и я продолжала крутить руль, осторожно обходя глубокие ямы.