Рожденный в столице солнечного Азербайджана, Асир в 1941 году был этапирован в особые лагеря Колымы. Статья популярная – политическая, антисоветская. Военный трибунал приговорил его к расстрелу, но в последний момент заменил приговор на десятилетний срок. Выйдя на свободу в 1952 году, он не уехал обратно в Баку, а остался жить в Магадане. В 1956-м он был реабилитирован, а в 1990-х основал правозащитное общество «Мемориал» (ликвидирован в Российской Федерации и признан иноагентом), а также возглавлял борьбу за установку памятника-мемориала «Маска скорби», стоящего сейчас на сопке Крутая в Магадане, где в сталинскую эпоху располагался перевалочный пункт для заключенных «Транзитка». Свою семью с 1941 года он так и не увидел и скончался здесь в год открытия памятника-мемориала – в 1996 году.
– А где можно прочесть его книгу? – не отрываясь от узелков, спросила я сотрудницу музея.
– Какую-какую книгу?
– «Узелки на память», – сказала я, указывая рукой на лист бумаги, где была показана алфавитная расшифровка узелков.
– Ой, не знаю. У нее был, наверное, небольшой тираж, не думаю, что вы где-то ее можете найти.
Вернувшись в Петербург, я не нашла ее ни в одном книжном магазине. Узнав, что единственный экземпляр находится в государственной библиотеке Магадана, я сразу позвонила туда, но копии книг они еще в то время не делали. Сейчас же книга появилась в общем доступе, но найти ее я смогла лишь в аудиоформате.
А сколько таких мемуаров хранят государственные библиотеки? Они скрыты от глаз возможных читателей десятилетиями. И сколько автобиографий читатель никогда не прочитает? Многие труды лагерных писателей, коих было немало в тот период, так и не были опубликованы по разным причинам: кто-то сжигал рукописи, иногда их ликвидировали охранники, когда находили записки – возможные будущие книги. Но куда больше было тех талантливых людей, которые так и не узнали свободы, не успели перевести на бумагу все свои невысказанные чувства, не прочитали должного слова «реабилитирован» на картотеке своей жизни и закончили свои дни за колючей проволокой, оставаясь до конца своей жизни для всей страны врагами народа.
«Сколько, интересно, здесь проживает потомков бывших заключенных? А могла бы я остаться жить в том крае, где отбывала бы срок в 10–20 лет? Тем более если бы я ничего плохого не сделала и дело бы сфабриковали… Какой бы я стала… Разрушило бы это меня?»
Я шла на окраину города. Кажется, тяжесть мыслей превращала меня саму в заключенную своих же размышлений. Я шла, сгорбившись под весом собственных дум и рюкзака, в котором лежали немногочисленные вещи, которые были частью меня уже второй месяц путешествия. Шла я к «Маске скорби». Мне не приходилось обращаться ни к кому из местных жителей с просьбой подсказать дорогу: грандиозное сооружение на сопке само указывало верный путь.
Памятник страданию душ. Каменное изваяние, изображающее лицо, детали которого продуманы до самых мелочей. Левая сторона маски скульптором была выполнена как полушарие мозга, некий блок памяти человека. Лоб, нос и брови образуют крест, из глаза текут слезы в виде человеческих голов. В правой же глазнице пусто, а внутри колокол и номер заключенного – 937.
Я медленно поднималась к скульптуре. Я не снимала рюкзак, несмотря на усталость. Мне было стыдно даже думать о желании сделать передышку. Это место было тем самым пунктом, с которого этапы заключенных отправляли по разным лагерям Колымы. Пройдя все ступени к каменному лицу, я зашла внутрь, где располагалась экспозиция – камера советского заключенного. И лишь выйдя из маски, я села на скамейку и позволила себе заплакать.
Солнце клонилось к закату. Я настолько прониклась колымскими историями, что внутри чувствовала себя мертвой. Мне необходимо было вернуться в жизнь.
Зная, что в ближайшие дни я буду без связи на пути в Петербург, я достала телефон и позвонила всем родным и близким. Маме и бабушкам сказала, как их люблю, написала сообщения лучшим подругам с теплыми словами и затем набрала своему ленскому товарищу.
– Леш, разбудила?
На том конце провода поднял телефон сонный Алексей:
– Разбудила, но я рад тебя слышать. Ты там как? Жива?
– Кажется, жива. Теперь даже больше, чем раньше. Я в Магадане, но уже выезжаю, чтобы успеть добраться на материк, – сказала я фразой местных жителей.
– А ты что, на острове, что ли? Ну, удачи тебе на обратной дороге, пиши-звони, и жду в Питере. Я принял окончательное решение переехать из Череповца на берега Невы, так что до скорой встречи.
Я улыбнулась и начала спускаться, чтобы продолжить свой личный, обратный путь в Петербург. Внизу я увидела съемочную петербургскую команду телеканала «Культура», которая по заказу снимала документальный фильм про историю монумента и пересыльный пункт. Познакомившись с ними, я подумала про себя, что их работа – работа моей мечты.
Передо мной было воплощение того давно неосязаемого, сопричастность с которым я всегда носила в своем сердце. Стыдясь своего незнания исторического прошлого любимой страны, я стремилась не только узнать ее страницы, но и быть сопричастной к открытиям для других людей. Меня тянуло к человеческой душе, ее потаенной сущности. А все это переплетение создавало какую-то основу, некую почву, в которую хотелось укорениться, пустить свои корни, чтобы потом на поверхности расцвели прекрасные деревья.
– Все возможно, не теряемся, Наташа, – сказал мне Александр, режиссер фильма, на прощание, а я лишь улыбнулась в ответ и пошла дальше. – Корнева Наташа, говоришь? Я добавлю тебя в социальных сетях.
Я повернулась, утвердительно кивнула и помахала рукой.
И мы правда с ним не потерялись.
Тогда я еще не знала, где в итоге я буду работать через несколько лет странствий. Как и не знала, что я только что общалась с другом моего педагога в музыкально-эстрадном театре, который располагался в центре Петербурга и был моим вторым домом все детство и юность.
Дорога домой
Когда человек уезжает в далекие края, он должен быть готов к тому, что ему придется забыть многие из своих прежних привычек и приобрести новые, отвечающие изменившимся условиям жизни. Он должен расстаться со своими прежними идеалами, отречься от прежних богов, а часто и отрешиться от тех правил морали, которыми до сих пор руководствовался в своих поступках. Те, кто наделен особым даром приспособляемости, могут даже находить удовольствие в новизне положения. Но для тех, кто закостенел в привычках, приобретенных с детства, гнет изменившихся условий невыносим, такие люди страдают душой и телом, не умея понять требований, которые предъявляет к ним иная среда.
Ко мне вернулось спокойствие. Точнее, не так. Я вернула себе внутреннее спокойствие, когда закатное солнце уже зашло за сопки, уступив место вечерним прохладным теням. Я вернула себе спокойствие, несмотря на новые переживания и чтение страниц истории со слезами на глазах. Я была с собой настоящей, я была в настоящем, и я буду у себя и дальше. Крепко обняв себя, я шла по обочине в сторону Петербурга, хоть и находился он в более чем десяти тысячах километрах отсюда.
«Хотя нет, по прямой почти в два раза ближе, – сказала я себе и посмотрела на запад. – Петербург, ты же на одной параллели северной широты, дай я тебя обниму!»
Мысленно я обнимала свой родной город, а физически шла, крепко обнимая свои хрупкие руки.
Я осуществила одну мечту и, несмотря на разные не всегда приятные обстоятельства, чувствовала, что сделала все правильно. Мой родной дом был далеко, в тысячах километрах отсюда или в нескольких неделях пути. Но я ощущала внутри своего тела дом. Вокруг меня образовался словно купол, в котором я тогда пообещала себе быть счастливой, даже в те периоды, когда несчастлива. Радоваться умению чувствовать, свободно выражать свои эмоции, плакать, если хочется, кричать и танцевать так, как будто никто не видит и не слышит.
«Я все смогу ведь, Вселенная. Да. Я сниму документальные фильмы о России, если захочу, я сниму фильм о Лене и о великих реках России, если захочу! Я смогу жить там, где захочу, я куплю участок земли у реки Лены, если действительно мне это будет нужно. Я все смогу!»
Чувство, что теперь я отправляюсь к новой вершине, не покидало меня. Кажется, теперь было не столь важно, неделю или две придется ехать и в каких условиях, потому что появилось нечто большее. Мечта, смысл, стремление.
Не скажу, что раньше этого не было. Это чувство было всегда. Но после знакомства с командой документалистов я впервые увидела реализацию своего стремления на практике и могла ее визуализировать более детально, чем раньше. Они были реальны – камеры, операторы, наушники, штативы. Это было для меня знаком, и я словно летела по обочине, самозабвенно идя в сторону Якутска по уже знакомой колымской трассе.
Темнело. Я уже стояла в 80 километрах от Магадана, недалеко от поселка Палатка. Слева был поворот на Теньку – известную в этой местности Тенькинскую трассу, проходящую через перевалы и никем не заселенные долины. Трассу, которая в конечном счете выходила недалеко от Сусумана и сокращала мне путь на 200 километров.
Звучало прекрасно, если бы не одно «но». Машины по ней ездили крайне редко. Да, если на колымской трассе можно было встретить водителей раз в несколько часов, то на Теньке одна машина в сутки – норма.
Я стояла недалеко от развилки, ожидая чуда.
«Если никого не будет до темноты, то поеду на попутке по основной дороге», – приговаривала я себе, хотя не было никакого основания полагать, что получится уехать даже по центральной колымской трассе.
Через минут десять возле меня остановилась машина ДПС.
– До Атки можем подкинуть.
– Это по главной трассе?
– Ага, километров сто так проедем, а там можем тебя посадить в другую машину.
– Эх, ребята, я так хотела по Тенькинской поехать.
– Даже не надейся, по ней днем-то почти не ездят, а в ночь ехать ни у кого и в мыслях не будет.