С третьего класса, года с 1908-го, юноша Эдя начинает куролесить, выкидывать «Эдины штучки». Он останется отличником только по словесности, истории. За бутылочку вина ленивым школьникам пишет сочинения. Иногда на уроке щеголяет литературными познаниями, поправляет преподавателя, ставя его в неловкое положение. Порой делает это бесцеремонно, с сарказмом, актерствуя. Он из всего любил устраивать театр.
Летом Эдя пропадает в одесских парках, на берегу моря. Может несколько дней не появляться дома. Попытки отца с матерью наставить сына на путь истинный ни к чему не приводят. В поиске новых ощущений, приключений молодой человек не тянется к коллективу сверстников. Хотя если он гуляет в дружной компании из пяти ребят, то проявляет себя как лидер. Весной, прогуливая занятия, в одиночку, Эдя раскидывает сети среди деревьев и, подражая звукам птиц, ловит их.
Трудно дело птицелова:
Заучи повадки птичьи,
Помни время перелетов,
Разным посвистом свисти…
В порту Эдя знакомится с рыбаками, ловит с ними рыбу и даже торгует ею на базаре. Он пропадает на волноломе: закидывает длинные шнуры-самоловы на бычков и барабульку. Мимо него, до бортов садясь в воду, проходят на заплатанных парусах черные дубки с очаковскими кавунами, баркасы, фелюги, шаланды.
Пустынное солнце садится в рассол,
И выпихнут месяц волнами…
Свежак задувает!
Наотмашь!
Пошел!
Дубок, шевели парусами!
Багрицкий растет романтиком вольных покорителей морей. Их объединяет воля бескрайних просторов, где лежат многие пути. Они видели бури. Они ветры знают. Непокорные смутьяны, они с веселой песней отплывают навстречу прихотям сурового Посейдона. Для них решительно не важен ваш язык, вероисповедание, цвет кожи, наконец – происхождение. Главное – твоя способность вслушаться в дикий крик чаек, всмотреться в их тревожный полет, заметить, как в полдень пробежит рябь, предвестник вечернего шторма. Главное – твое согласие и готовность отрешиться от суеты, вознестись.
Худой высокий мальчик со своеобразным лицом, как будто птичьим, сам весь похож был на какую-то хищную птицу. Таким его запомнят современники в 1913 году. Дважды второгодник был изгнан после шестого класса. Его спровадили учиться на землемера. Терпение учителей и родителей исчерпано. Значительно позже, в апреле – августе 1932 года, Багрицкий пишет поэму «Последняя ночь». Одноименную – третью – последнюю свою прижизненную книгу он откроет этой поэмой.
Я вышел…
За мной затворилась дверь…
И ночь, окружив меня
Движеньем крыльев, цветов и звезд,
Возникла на всех углах.
…Мне было только семнадцать лет,
Поэтому эта ночь
Клубилась во мне и дышала мной…
Еще один крутой поворот —
И море пошло ко мне,
Неся на себе обломки планет
И тени пролетных птиц.
Молодой поэт Багрицкий. 1913–1917
Эдуард не унывает по поводу прощания с унылым реальным училищем. Он вкушает славу молодого автора. Первые его стихи в 1913–1914-м печатает одесский альманах «Аккорды». Юноша уже знает наизусть бесчисленное множество стихов, он овладевает искусством декламатора, читает вслух стихотворения Бальмонта, «Жемчуга» и «Капитаны» Гумилева, «Кипарисовый ларец» Иннокентия Анненского.
В эту пору начинает меняться круг товарищей Багрицкого. Он отдаляется от своих прежних хулиганствующих приятелей. Но тяга к приключениям, к знакомству с личностями яркими и независимыми, как скрипач из рассказа Куприна, останется неизбывной. Прочитав его «Гамбринус», Эдуард бросится с одноклассником в подземную пивную – знакомиться с его героем, Сашкой. Заодно и пропустить кружку-другую, спрятав перед входом фуражку и обмотав кусочками черного дерматина пуговицы школьной формы.
Начинающий стихотворец постепенно сближается с теми, кто так же бредит словом, поэзией. К слову «бред» Багрицкий будет прибегать часто: оно для него выражало очень многое. Близким порой было нелегко уяснить, что Эдуард подразумевал. «Бред» могло указывать на то, что речь идет о чем-то странном, несоответствующем общепринятому пониманию, затем в него могло быть вложено понятие о сумбурности, хаотичности, отсутствии порядка и последовательности. Наконец, в него могло входить и представление о чем-то занятном, забавном – «бредовой человек».
Примерно в 1912 году Эдуард подружится с Натаном Шором (1897–1918). Ему он посвятит поэму «Трактир». Молодых людей не смущает классовое – имущественное – неравенство. У Шора дедушка и отчим были состоятельными финансистами. Но гимназист, так же, как Эдя, бредил поэзией. В общем, как водится, для начала следовало обзавестись псевдонимом. Натан Шор и Эдуард Дзюбин выбрали для этого два цвета – багровый и фиолетовый – и разыграли их между собой. Шору достался Фиолетов. Он и имя поменял на Анатолий. Эдуард ограничился фамилией и стал Багрицким. Хотя до начала 1920-х он будет прибегать и к иным псевдонимам.
К середине 1914-го появляется «Кружок молодых поэтов». Багрицкий и Фиолетов знакомятся с Валентином Катаевым, который на тот момент был членом черносотенной организации и публиковал соответствующего содержания вирши в одесской прессе. Потом завязывается дружба с Юрием Олешей. Его портрет от 1914 года – низенького юноши «с грубым лбом» – Багрицкий вспомнит в «Последней ночи».
Он молод был, этот человек,
Он юношей был еще…
Старчески согнутая спина
И молодое лицо.
Лоб, придавивший собой глаза,
Был не по-детски груб,
И подбородок торчал вперед,
Сработанный из кремня.
27 мая 1914 года в местной прессе одесситы прочитали следующее объявление: «Поэтам Одессы. Этой зимой возникла мысль об устройстве вечера молодых поэтов юга… Я прошу молодых поэтов собраться в литературном клубе сегодня в 9 час. вечера». А 15 июня 1914 г. состоялся платный вечер «Кружка молодых поэтов» в курзале Хаджибейского лимана (это дачное место под Одессой).
Идея нажиться на поэтическом молодняке принадлежала журналисту Петру Пильскому. В Одессе шутили: доходами от подобных мероприятий можно было прокормить разве что канарейку. И поскольку Пильский не стал домовладельцем и не открыл счета в швейцарском банке, очевидно, это было правдой. Впрочем, доверие вызывают и те очевидцы, у которых Пильский занимал деньги – безвозвратно. Правда, он никогда не превышал лимита в двадцать пять рублей. Человек, одолживший ему эту сумму, был свободен от дальнейших посягательств на свой кошелек. Поговаривали также о любви Петра к красному бессарабскому вину, в котором он, несомненно, черпал вдохновение. Пильский оставил свое определение одесситов: «Одессит – тип. Это – русский марселец. Легкомысленный хвастун, лентяй, весь внешний, великолепный лгун, задорный шутник. Как жаль, что у него, этого лгуна и этого взрослого шалуна, нет своего Додэ, нет своего одесского романа, своего героя, имя которого стало бы нарицательным. Где одесский Тартарен, как есть он у французов из Тараскона?»
Пильский стал возить кружковцев по дачным театральным площадкам и летним ресторанам, одесским «ланжеронам», «аркадиям», «лиманам». Нередко будучи изрядно навеселе, продюсер юных талантов представлял школьников, перевирая их имена. Правда, они того и хотели – ведь учащимся запрещали выступать публично за деньги под страхом исключения из школы без права восстановления. Они же, сменив школьную форму на партикулярные костюмы, взятые напрокат, тешили осоловевшую публику и утомленных солнцепеком дачников своими нетленными сочинениями. Денег им организатор выдавал только на трамвай. И то не всегда. Настоящее вознаграждение они получили от газеты «Маленькие одесские новости»: «Главная заслуга вечера в том, что он показал публике двух молодых, еще нигде не печатавшихся, но, безусловно, имеющих право на внимание поэтов – гг. Багрицкого и Фиолетова».
Перенесемся на одно из тех выступлений. Эдя читает один из первых вариантов «Конца Летучего Голландца». Рыча и брызгая слюной, он выкрикивает в полупустой, полутемный зал: «Нам с башен рыдали церковные звоны, для нас подымали узорчатый флаг, а мы заряжали, смеясь, мушкетоны и воздух чертили ударами шпаг». Его руки с напряженными бицепсами полусогнуты, как у борца накануне схватки. Косой пробор растрепался, и волосы упали на низкий лоб. Бодлеровские глаза мрачно смотрят из-под бровей. Зловеще перекошенный рот при слове «смеясь» обнаруживает отсутствие переднего зуба. Слова «чертили ударами шпаг» он подкреплял энергичными жестами, как бы рассекая по разным направлениям балаганный полусвет летнего театра воображаемой шпагой. «И даже как бы слышался звук заряжаемых мушкетонов, рыдание церковных звонов с каких-то башен – по всей вероятности, зубчатых – и прочей, как я понял впоследствии, “гумилятины”», – завершал свои наблюдения над товарищем острый на язык Валентин Катаев.
На начало Первой мировой войны Багрицкий ответит в сентябре 1914 года стихотворением «Враг».
Идет, под котомкой сгибаясь,
В дыму погибающих сел,
Беззвучно кричит, задыхаясь,
На знамени черный орел.
В 1915 году Багрицкий уже громко заявляет о себе опубликованными стихотворениями. Кружок поэтов, куда в то время вошли Багрицкий и Фиолетов, назывался «Аметистовые уклоны». На деньги Фиолетова издали на глянцевой бумаге в квадратном формате поэтические альманахи «Серебряные трубы» и «Авто в облаках». Были и другие сборники поэзий с не менее вычурными названиями – «Шелковые фонари», «Чудо в пустыне», «Смутная алчба». В «Серебряных трубах» увидели свет «Креолка», «Конец Летучего Голландца», «Рудокоп». В альманахе «Авто в облаках» – «Суворов», «Нарушение гармонии», «Гимн Маяковскому», «Дерибасовская ночью», «О любителе соловьев». «Обязанность, принятую на себя – выдумывать позабористей слова, – авторы «Авто в облаках» выполняют скучно и неумно», – отозвался в ноябре 1915 года в Питере «Синий журнал». Мнение столичного критика разделили в одесском журнале «Южный вестник»: «Одесское «Авто в облаках» – это своего рода chef d'oeuvre безвкусицы и дурного тона». Но далее авторы статьи сделали одно исключение, отметив, что г-н Багрицкий дал одну более или менее сносную вещь («Суворов»), в которой есть и чувство стиля, и изящество.