Фракции Ричарда де Клэра графа Глостерского и савояров равнодушно поддержали заключение договора на этих условиях. Им не было никакого дела до заморских владений английской короны. Контролируемый ими Совет Пятнадцати готовился отправить на континент посольство для подписания позорного соглашения. Однако против неожиданно принципиально и резко выступил Эдуард. На то у него было несколько причин. Во-первых, принцу претила сама мысль потворствовать ущемлению прав английской короны и стать свидетелем падения ее авторитета теперь уже не только в Англии, но и во всем христианском мире. Во-вторых, предложенный французами сценарий напрямую угрожал его владениям в Гаскони. Это было отнюдь не абстрактным принципом, а вполне реальной опасностью, чреватой в том числе и большими финансовыми потерями.
Таким образом, поддержка Ричардом де Клэром окончательной передачи бывших английских владений королю Луи IX Французскому однозначно расценивалась Эдуардом как измена. Существовал, правда, и еще один спорный вопрос, угрожавший союзу принца и графа Глостерского. Они оба претендовали на владение Бристолем — богатейшим городом, расположенным в нижнем течении реки Эйвон недалеко от ее впадения в Бристольский залив. Это был крупный ремесленный центр и важный порт, через который велась вся торговля с Ирландией. В то же время интересы Эдуарда удивительным образом совпали с интересами Симона де Монфора, которого принц никогда не числил среди своих друзей или хотя бы союзников. Граф Лестерский, руководствуясь сугубо личными соображениями, также противился заключению мирного договора на означенных условиях и на этой почве даже разругался со своими сторонниками по баронской оппозиции. Он активно поддерживал весьма спорные претензии своей жены Элеоноры, сестры короля Генри III, на Нормандию.
Так или иначе, но именно Симон де Монфор оказался единственным магнатом в Совете Пятнадцати, который всеми силами затягивал переговоры с Францией. Тем самым он становился естественным союзником Эдуарда. Принц неохотно пошел на заключение альянса с властолюбивым графом Лестерским, но при этом четко заявил о своей незыблемой верности королю. Вместе с ним на сторону Симона де Монфора перешли Генри Алеманский, Джон де Уоррен граф Саррейский и Роджер де Лейборн.
Недоброжелатели Эдуарда, которых у него было в достатке и среди савояров, и среди баронской оппозиции, поспешили обернуть в свою пользу лавирование принца между придворными фракциями и в очередной раз попытались обвинить его в нечестности, неверности и лицемерии.
С кем пристало бы сравнить благородного Эдварда?
Всем напоминает он по повадкам леопарда.
Это имя разделив, мы получим льва и барса.
Льва — поскольку никогда жаркой схватки не боялся.
<…>
Чуждый постоянству барс, не державший обещаний,
Криводушие скрывал под приятными речами.
В угол загнанный, держал тьму посулов наготове,
Но угрозы избежав, забывал о данном слове[25].
Оснований для подобного рода эскапад у врагов Эдуарда было немного. Принц с неохотой впутывался в придворные интриги, всегда четко заявлял о своей позиции, не отступался от друзей и уж никогда не преступал клятв. Но для того чтобы опорочить человека, совсем не обязательно иметь в наличии достоверные факты.
Два человека, даже столь влиятельных, как Эдуард и Симон де Монфор, не смогли переломить ситуацию и заставить Совет Пятнадцати пересмотреть свое решение. И вот 15 ноября 1259 года король Англии в очередной раз пересек Ла-Манш, чтобы заключить мир с королем Франции. Согласно постыдным условиям Парижского договора, подписанного Генри III и Луи IX, Англия отказывалась от всяческих притязаний на Нормандию, Анжу, Мэн, Турень и Пуату — провинции, еще недавно входившие в состав огромной Анжуйской империи.
За оставленные ему владения во Франции Генри III принес вассальную присягу, хотя до этого герцоги Аквитанские не имели четко зафиксированных феодальных обязательств перед французской короной. Теперь же герцогство стало в полном смысле слова леном, подпадающим под высшую юрисдикцию короля Франции, что вряд ли могло поднять престиж английского монарха. Правда, Луи IX сделал вид, что хочет подсластить пилюлю. Он дал обещание пойти на некоторые уступки на юго-западе страны — отдать Ажене, Сентонж и Керси, а также некоторые земли в Лиможе, Каоре и Перигё. Но это было очевидно неравноценной компенсацией и больше походило на плохо завуалированную насмешку.
Папа Александр IV пришел в восторг, узнав о подписании долгожданного мира между извечными соперниками Францией и Англией. Он называл Генри III «наихристианнейшим королем» — Rex Christianissimus. Но по правде говоря, английскому монарху куда больше подходило прозвище, автором которого стал великий Данте Алигьери — Vir simplex или «простак». Хотя Генри всерьез считал себя выдающимся государственным деятелем, на деле он был слабохарактерным человеком и плохим политиком. Король имел склонность к созданию авантюрных схем, которые если не оказывались на практике совершенно бредовыми, то уж безусловно выходили за рамки его способностей воплотить их в жизнь. Это пристрастие привело к тяжелым финансовым и политическим последствиям для Англии.
Несмотря на то что в ближайшем окружении Генри III было много талантливых людей, он умудрялся облекать своим доверием негодных советников и следовал их сомнительным рекомендациям в самое неподходящее время. Рано потерявший отца, брошенный матерью, он не имел в детстве перед глазами примера того, как надо управлять страной. Король всю жизнь находился под чужим влиянием, которое далеко не всегда было благотворным. Вот и сейчас, пока Генри III находился во Франции, королевские советники потихоньку настраивали его против сына, и это им вполне удавалось. На обратном пути в Англию, в канун Пасхи 1260 года король неожиданно остановился в Сент-Омере и наотрез отказался ехать дальше. Он заявил спутникам, что получил достоверные известия о предательстве Эдуарда. Его сын, продолжал король, возглавил мятежных магнатов и замышляет схватить своего отца по дороге в Лондон, свергнуть его с трона. Этой паранойей Генри страдал достаточно долго. Продолжить путь домой король согласился только после того, как его брат Ричард граф Корнуоллский поручился за Эдуарда своей честью.
В окрестностях столицы действительно было неспокойно, но события там разворачивались совершенно не по тому сценарию, который был преподнесен королю советниками. Ссора между Эдуардом и графом Глостерским разгоралась все сильнее. Соперники подошли под стены Лондона в сопровождении многочисленных и хорошо вооруженных воинских отрядов. Испуганные городские власти побоялись открывать перед ними ворота, опасаясь кровавых стычек на городских улицах.
В конце апреля в Англию вернулся Генри III и, все еще не доверяя до конца сыну, приказал впустить в город только графа Глостерского. Эдуард смог войти в Лондон лишь после того, как все тот же Ричард граф Корнуоллский при активной поддержке Бонифаса Савойского, архиепископа Кентерберийского, убедил короля, что не подобает так вести себя с наследником, против которого не выдвинуто никаких вразумительных обвинений.
Когда оба соперника оказались внутри городских стен, граф Корнуоллский в третий раз за столь короткий срок выступил в роли миротворца. Теперь он в компании с самим королем мирил Эдуарда с Ричардом де Клэром. Основной раздражитель в отношениях принца и графа Глостерского исчез — договор с Францией был подписан, отыграть назад было уже невозможно. Поэтому противники согласились оставить распри в прошлом и поклялись отказаться от взаимных претензий, возобновив тот союз, который был заключен между ними годом ранее.
Постоянные придворные интриги быстро наскучили Эдуарду, который на деле был человеком куда более прямолинейным, чем о нем думали современники. Кроме того, он чувствовал, что король все еще не до конца доверяет ему — королевские советники во Франции постарались на совесть. Зная отходчивый характер отца, он решил по примеру Симона де Монфора на время оставить Англию, чтобы Генри немного остыл и смог мыслить рационально.
В сопровождении своих друзей Роберта Бёрнелла, Джона де Уоррена, Роберта де Аффорда, Уильяма Ла Зуша и Уорана де Бессингборна принц отбыл на континент, где всей душой отдался развлечениям, особое внимание уделяя рыцарским турнирам. В Англию Эдуард заглянул лишь на короткий срок осенью: 8 октября 1260 года он принял знак королевской милости — опекунство над Томасом, семилетним наследником умершего в мае Уильяма де Форса лорда Холдернесского. Это был недвусмысленный знак, что всякое недопонимание между Генри III и наследником устранено.
Посвятив в рыцари двух старших сыновей Симона де Монфора, с которым Эдуард продолжал поддерживать союзнические отношения, в ноябре принц вновь вернулся в Гасконь. Помимо рыцарских забав, его удерживало на континенте и более важное дело. Он потихоньку восстанавливал добрые отношения и налаживал контакты с опальными лузиньянами. В конце ноября Эдуард встретился в Париже с Гийомом де Валансом и его братом Эмером. После этой встречи принц назначил третьего брата — Ги де Валанса — своим лейтенантом в Гаскони.
Милость принца к представителю опальной фракции стала неожиданностью для многих, но не для короля, с которым Эдуард, вероятно, обсудил это во время пребывания в Англии. То, что Генри III был заранее поставлен в известность о планах сына, подтверждает твердая позиция короля по защите креатуры принца. Многочисленным врагам лузиньянов при дворе, по большей части входившим в состав баронской оппозиции, долгое время не удавалось заставить Генри отменить распоряжение Эдуарда, хотя они оказывали на короля сильнейшее давление. Только 27 марта 1261 года король издал приказ, под нарочито надуманным предлогом запрещавший Гийому де Валансу возвращаться в Англию: «Король Эдуарду, сыну своему первородному — привет. Поскольку Гийом да Валанс, соратник наш, не обеспечил безопасность госпоже королеве Франции во время ее поездки в Англию, как сие исполнил наш другой соратник, упомянутый рыцарь Ингрэм де Вильер, то мы никоим образом не желаем, чтобы с вами либо иным путем он вступил в наше королевство без нашего особого дозволения»