[38].
Симон де Монфор был опытным полководцем и знал, о чем говорил. Роялисты значительно превосходили мятежников по численности, хотя свидетельства хроник о трехкратном преимуществе были, конечно, явным преувеличением. Путей для отступления у графа Лестерского не оставалось. Бесценные минуты были потеряны, пока он пребывал в заблуждении относительно приближавшейся армии. Теперь же роялисты перекрыли дорогу на Алстер, а узкий мост не позволил бы перевести на другой берег Эйвона все войско за время, оставшееся до подхода неприятеля.
Симон де Монфор мог, конечно, бежать в одиночку. Преданные сторонники настоятельно советовали ему поступить именно так. Их встревожил дурной знак, предвещавший неудачу — знаменосец графа Лестерского Гай Балиол, двоюродный брат бескомпромиссного роялиста Джона Балиола, случайно сломал древко баннера своего лорда, выезжая из ворот аббатства. Но, несмотря на все уговоры, Симон де Монфор не счел возможным бросить своих людей и покрыть себя позором. Он решил принять бой.
План графа Лестерского был прост — всеми силами атаковать центр позиций роялистов, поставив на острие удара рыцарей и латников. Он считал, что у него есть шанс прорвать вражеский строй и ввести неприятеля в замешательство. Симон де Монфор окинул взглядом поле боя, и оптимизма у него поубавилось. Прямо перед ним на возвышенности стояла баталия Эдуарда. Чуть левее за ним виднелись отряды Роджера де Мортимера. Справа от принца расположилась баталия Гилберта де Клэра графа Глостерского. Глядя на нее, предводитель мятежников мрачно проронил: «Этот рыжий пес сожрет нас сегодня»[39].
Еще более пессимистично был настроен Хамфри де Боэн, старший сын роялиста графа Херефордского. Он командовал пехотой и не видел ничего хорошего в предложенном плане атаки, о чем и сообщил своему полководцу, вызвав его гнев.
Наконец разразилась гроза, на поле боя обрушился сильный ливень. Симон де Монфор во главе своих латников бросился в атаку с обычной храбростью. Сила удара тяжелой кавалерии была такой, что она вклинилась глубоко в позиции баталии принца. И тут оправдались самые мрачные прогнозы Хамфри де Боэна. Оторвавшиеся в стремительном броске от пехоты латники сами облегчили задачу неприятелю, поскольку армия, и так уступавшая по численности неприятелю, разделилась фактически на две части.
Баталии Мортимера и графа Глостерского зашли в образовавшийся разрыв между кавалерией и пехотой мятежников. Они одновременно завершили окружение латников и ударили по пехоте Боэна. Валлийские копейщики потеряли строй и были хладнокровно истреблены. Кавалерия Симона де Монфора сопротивлялась отчаянно, но была буквально смята превосходящими силами роялистов. В бою пали Анри, старший сын графа Лестерского, Питер де Монтфорт, Хью Ле Деспенсер и Ральф Бассет. Младший сын графа Ги де Монфор и Хамфри де Боэн были взяты в плен, причем последний умер в заточении спустя два месяца от ран, полученных в сражении. В азарте боя роялисты чуть было не зарубили короля, не имевшего, разумеется, на доспехах красного опознавательного креста. Генри III был ранен в плечо, но чудом остался жив, так как успел назвать свое имя напавшему на него воину.
Отряд из двенадцати «убийц» не принимал участия в общей свалке — он целенаправленно искал Симона де Монфора. Свою задачу рыцари выполнили. Смертельное ранение графу Лестерскому нанес сэр Роджер де Мортимер. Ударив предводителя неприятельского войска копьем в шею, он убил его на месте. Затем тело графа Лестерского было изуродовано самым отвратительным образом. Ему отрубили голову, отрезали тестикулы и пригвоздили их по бокам носа — в таком виде отталкивающий «трофей» был отправлен жене Мортимера в замок Уигмор. Отрубленные руки и ноги Симона де Монфора также оказались в домах его главных ненавистников, и только туловище упокоилось в церкви Ившемского аббатства.
Битва окончилась, улицы городка и двор аббатства были усыпаны трупами, мокнувшими под теплым летним дождем. Стоя над телами поверженных друзей и врагов, Эдуард с радостью обнял своего отца — раненого, но живого.
По ненадежным и, вероятнее всего, преувеличенным оценкам историков, в битве погибло до четырех тысяч человек — большей частью сторонников Монфора. Оборванные и окровавленные беглецы, которым посчастливилось избежать ярости победителей, тянулись на юг. Некоторые добрались до самого Тьюксбери, где были добиты горожанами, твердо стоящими на стороне короля. Симон-младший с остатками своей армии опоздал и не смог помочь отцу. Дойдя почти до Ившема, он узнал от местных жителей о печальном исходе битвы и повернул назад, вернувшись в Кенилуорт.
С Ившемского поля боя Генри III отправился залечивать свою не слишком тяжелую рану сначала в замок Глостер, а затем в Мальборо. 7 августа он выпустил прокламацию, в которой объявлял, что вновь возложил на себя всю полноту королевской власти. Впрочем, в своих временных пристанищах он большую часть времени занимался вовсе не проблемами королевства, а любимым делом — реставрацией дискосов{50}.
Пока Генри с большей или меньшей степенью успеха изображал из себя ювелира, власть в Англии на какое-то время перешла к Эдуарду, голос которого зазвучал в английской политике чрезвычайно весомо. За те четырнадцать месяцев, что разделили поражение при Луисе и триумф при Ившеме, принц многому научился и стал превосходным полководцем. Эдуард доказал, что умеет побеждать в сражении, но ему надо было также продемонстрировать, что он может быть прагматичным государственным деятелем.
Раздираемое междоусобицей королевство нуждалось в правителе, который залечил бы кровоточащие раны на теле страны. Несмотря на то, что семья Монфоров была практически уничтожена, в Англии оставалось еще много приверженцев идей покойного графа Лестерского, и они старательно разжигали вражду между партиями, не давая стране выйти из состояния гражданской войны. Победившие роялисты тоже не демонстрировали миролюбия по отношению к проигравшим.
После битвы Эдуард искренне сожалел о гибели такого большого количества людей, которые в подавляющем большинстве были подданными его отца. Он склонялся к тому, чтобы проявлять милосердие по отношению к тем мятежникам, которые с покорностью обращались к нему и умоляли не лишать их наследства за участие в восстании. Вероятно, это было бы самой мудрой политикой по умиротворению королевства.
Принц писал лорду верховному канцлеру Уолтеру Гиффарду, сыну своего наставника Хью Гиффарда Бойтонского, назначенному на высокий пост сразу после победы роялистов: «Преподобному отцу Уолтеру, милостью Божией епископу Батскому и Уэллзскому Эдуард, первородный сын славного короля Англии — с приветом и искренней любовью. В седьмой день августа Саймон де Стоук, господин Ричард де Хейверинг, Джон де Хейверинг и сэр Уильям де Турвил покорились нам к нашему удовлетворению, и мы пообещали им, что полностью защитим как их самих, так и их имущество. Они, веря в наше обещание, позаботились о возврате наших замков Уиллингфорд и Беркемстед. По этой причине мы просим вас для соблюдения нашего обещания позаботиться о его исполнении через канцелярию владыки короля, нашего отца»[40].
Эдуард отправился в Честер, чтобы восстановить там свою власть после непродолжительного, но весьма разрушительного владычества Симона де Монфора. Оттуда он руководил операциями своих военачальников, начавших гасить очаги вооруженного сопротивления несломленных мятежников. Принц писал 24 августа 1265 года Роджеру де Лейборну и хранителю королевского гардероба Николасу де Льюкнору:
«Полагаем полезным, что государь король, наш отец, выдав свою патентную грамоту, наделил властью господина графа Уоррена, чтобы он смог принять тех людей из Пяти Портов, кто хочет примириться, но с условием, что они подчинятся воле государя нашего. И поскольку этот господин граф таким образом получает власть в тех землях, то на море не должны допускаться ни пиратство, ни грабежи, ни человекоубийства. И никто из тех, кто направляется в порт, не должен допускаться в порт прежде, чем его препроводят в Дувр, где он получит разрешение на въезд в королевство, с тем, чтобы только потом попасть в нужное ему место. Также добавим, что не должен быть пропущен ни один чужестранец, касательно которого могут быть опасения, что он желает связаться с нашими врагами, нами осужденными.
Что касается тех, кто находится в Кенилуортском замке и кто может и должен заслуженно считаться нашими врагами, то список их имен мы вам посылаем. Будет целесообразным отписать им от лица нашего вышеупомянутого владыки, что если они не желают считаться особо опасными преступниками и лишиться наследства и жизни, как они того заслуживают, то им следует без промедления передать указанный замок любым способом нашему владыке»[41].
Это письмо замечательно тем, что представляет собой первый акт государственной важности, подписанный Эдуардом. Принц давал себе отчет в том, что договоренность является более мощным инструментом примирения, чем военная сила. Даже в отношении гарнизона замка Кенилуорт, бывшей твердыни графа Лестерского, а ныне прибежища его сына Симона-младшего и самых непримиримых оппозиционеров, он допускал методы более мягкие, чем казни и конфискации. Остатки баронской партии мало-помалу склонялись к тому, чтобы признать поражение. Симон-младший даже вернул без каких-то условий свободу своему пленнику, Ричарду графу Корнуоллскому.
Однако Генри III неожиданно очнулся от своего летаргического сна и проявил интерес к государственным делам, испортив принцу всю игру. Если бы он немного лучше знал историю своей династии, то, возможно, последовал бы примеру деда. После Великого восстания 1173–1174 годов Генри II Короткая Мантия сумел быстро успокоить страну. Он пообещал справедливость, мир и прощение тем баронам, которые бросили ему вызов, и не стремился уничтожить и изгнать побежденную партию. Генри поступил прямо противоположным образом — он отказался от курса на примирение с мятежниками, который проводил Эдуард. Этим решением король плеснул порцию масла в начинавшее затихать пламя конфликта, обострил мстительность победителей и умножил недовольство побежденных.