[73].
Реформу законодательства Эдуард I не надеялся завершить быстро, справедливо предполагая, что она растянется не на одно десятилетие. Точно так же он готовился к нелегкой работе по упорядочению финансов, от хронического дефицита которых давно страдало королевство. Начал король с самых неотложных мер. В 1279 году он приказал перечеканить монеты, чтобы заменить ими деньги, выпущенные при его предшественниках.
Игнорировать проблему обесценивания монет долее было невозможно. Вот что писал в своей хронике Мэтью Парижский: «К этому времени английские монеты настолько ужасно обесценились из-за гнусных обрезывателей и фальшивомонетчиков, что ни местные жители, ни иностранцы не могли смотреть на них невозмутимым взглядом и со спокойным сердцем»[74].
Процесс был совершенно естественным, он шел в полном соответствии с неизвестным тогда законом Грешема: «Хорошие деньги вытесняются плохими». И хотя формально этот постулат еще не сформулировали, о чем-то подобном догадывались уже древние греки:
Настоящими деньгами, неподдельными ничуть,
Лучшими из самых лучших, знаменитыми везде
Среди эллинов и даже в дальней варварской стране,
С крепким, правильным чеканом, с пробой верной, золотой
Мы не пользуемся вовсе. Деньги медные в ходу,
Дурно выбитые, наспех, дрянь и порча, без цены{82}.
Полновесные монеты в Англии постепенно исчезали из оборота. Как результат росли цены — в том числе на продукты первой необходимости, такие как зерно и мясо. Народная молва не замедлила во всем обвинить евреев. Августинец из Оснийского аббатства Томас Уайкс писал: «Наш владыка, пресветлый король Англии ясно видит, что наши монеты [обесценены] английскими евреями (которым, как было сказано выше, запрещалось получать доход от ростовщичества) недопустимой обрезкой как если бы полным уничтожением. Таким образом многие из них весили лишь половину от положенного»[75].
Король и его советники разделяли мнение народа. Собравшись в Виндзоре и обсудив ситуацию, они решили тщательно проверить всех евреев, ювелиров и работников монетных дворов, ибо именно на них падали основные подозрения в обрезке монет и их незаконном сбыте. Постановление совета было исполнено — насколько это оказалось возможным. Специальная комиссия заслушала обвинения и вынесла свой вердикт, определивший меру наказания преступникам. В ходе последовавшей далее жестокой расправы было казнено 19 евреев, хотя слухи увеличили это количество почти до трех сотен человек. Виновным в выпуске денег с повышенным содержанием в сплаве меди признали также королевского чеканщика Филиппа де Камбио. Он был повешен по приговору суда.
Эдуард I приказал приступить к чеканке новых монет. Процесс против ростовщиков и ювелиров, сопровождавшийся конфискациями, принес некоторое количество золота и серебра, достаточное для того, чтобы на первом этапе обеспечить монетные дворы драгоценными металлами. Король рассчитывал получить больше, но по факту удалось реквизировать около 11 тысяч фунтов.
Смотрителем нового монетного двора Эдуард I назначил Грегори Роксли, лорд-мэра лондона и ювелира по профессии. Производственные помещения были построены под защитой стен лондонского Тауэра, закуплено оборудование, изготовлены штампы. В марте 1279 года к работе приступили два опытных чеканщика монет из Марселя — братья Гийом и Пьер де Турнемиры.
Помимо главного Лондонского монетного двора в королевстве работали также дворы в Кентербери, Дареме, Бери-Сент-Эдмундсе, Бристоле, Линкольне, Йорке, Ньюкасле-апон-Тайне и Честере. Значительная часть мастеров нанималась на континенте. Правда, большинство монетных дворов проработало только до лета 1281 года, после чего они были закрыты, остались только Лондонский и Кентерберийский.
Первое время монеты чеканились из металлов, изъятых в ходе реквизиций у евреев и ювелиров, а также приобретенных на заем от итальянских банкиров — всего на сумму в 20 300 фунтов стерлингов. Постепенно люди стали сами приносить старые деньги и обменивать их на новые. Помимо серебряных пенни и фартингов достоинством в ¼ пенни, имевших хождение и прежде, чеканились полпенни и гроуты достоинством в 4 пенса. Опытные мастера усовершенствовали производственную технологию — теперь монеты отрезались от серебряного стержня, а не выбивались из листа.
Без учета работы провинциальных монетных дворов с апреля 1279-го по июль 1290 года только в Лондоне и Кентербери было выпущено примерно на 400 тысяч фунтов стерлингов монет из отечественных слитков и где-то на 470 тысяч фунтов — из импортных. Новые деньги пользовались бешеной популярностью по всей Европе — в одной лишь Франции к концу 1280-х годов их обращалось не менее чем на 50 тысяч фунтов стерлингов.
Эдуард I не только обеспечил королевство надежной и стабильной валютой, чеканка новых монет принесла ощутимую пользу королевской казне, которая получала доход с каждого фунта серебра, отправленного на монетный двор. Отчасти это было покрытие производственных затрат, отчасти — плата, традиционно причитавшаяся сеньору, имевшему привилегию чеканить монету. В 1279 году доход Эдуарда I по этим статьям составил 19 пенсов с фунта, и таким образом к концу 1281 года только Лондонский монетный двор принес королю 18 219 фунтов стерлингов.
Полгода минуло с тех пор, как Джон Печем, архиепископ Кентерберийский, был вынужден смирить свою гордыню и укротить реформаторский пыл, столкнувшись с решительным противодействием Эдуарда I, которого поддержали лорды королевства. Но это не означало, что прелат окончательно сдался. Нет, он просто ждал удобного момента, чтобы снова ринуться в бой за права и свободы церкви. И скоро предлог для повторной атаки на светскую власть нашелся — поводом стали свободные королевские часовни. Так именовались приходы, которые не подпадали под юрисдикцию того епископа, в чьей епархии они находились, поскольку подчинялись непосредственно королю. Самым важным из них для Эдуарда I был приход лондонской коллегиальной церкви Сент-Мартинс-Ле-Гранд.
Печем отказывался признавать право на существование каких-либо исключений. Проводя инспекцию Ковентрийской и Личфилдской епархии, он демонстративно игнорировал королевские прерогативы и пытался силой ворваться в часовни и церкви свободных приходов. Клирики каждый раз пытались помешать ему войти, за что он пачками предавал их анафеме. Остановить настырного архиепископа могла только вооруженная стража.
Вернувшись из поездки, возмущенный прелат в апреле 1280 года написал королю резкое письмо: «Тяжким грузом легло на меня сознание того, что вы, храни вас Господь, столь ревностно защищаете беззаконие Преисподней, да простит вас Господь. И сир, при всем к вам моем почтении, совершенно недопустимо, что вы отдали приказ, чтобы вышеуказанные часовни удерживались против меня силой, вооруженными людьми»[76].
В долгу архиепископ оставаться не привык. В отместку он приложил все силы к тому, чтобы папа воспрепятствовал передаче вакантной Уинчестерской епархии Роберту Бёрнеллу, которого Печем ненавидел столь же сильно, сколь любил Эдуард I. Николай III с готовностью повторил демарш двухлетней давности и аннулировал сделанное королем представление. Эдуард I не стал драматизировать ситуацию и доводить ее до открытого конфликта: помимо препирательств с закусившим удила архиепископом у него на тот момент были куда более важные политические проблемы.
Одной из них король был обязан своей любимой тетке Маргарите Прованской, вдовствующей королеве Франции, которая решила отобрать у Шарля д’Анжу свои прованские владения. Путем сложных интриг Маргарита сколотила разношерстный союз магнатов под названием «Маконская лига», при поддержке которого надеялась защитить свои претензии силой оружия. В эту лигу она хотела затянуть Эдуарда I и его брата Эдмунда графа Ланкастерского.
Эдуард I писал ей 20 сентября 1280 года: «Моей дражайшей госпоже и тете, мадам Маргарите, Божьей милостью королеве Франции, Эдуард, той же милостью король Англии, шлет приветствия и искреннюю любовь. Мадам, то дело, по которому вы посылали ко мне, за которое принесли оммаж королю Германии и в котором король Сицилии не признал ваших прав, нимало не движется к разрешению, хотя мы на это надеялись. По сему поводу вы просили нашей помощи. Знайте, госпожа, что мы приняли решение помочь вам, и сделаем мы это с большой охотой. И поскольку вы посылали к нам, прося сообщить, какую именно помощь мы вам окажем, то мы сообщаем вам, мадам, что мы поможем вам нашими людьми таким образом, чтобы вы считали себя полностью удовлетворенной»[77].
Эдуард I не имел ни малейшего желания вмешиваться в далекую от него континентальную свару, от которой ни ему лично, ни его королевству не было никакого проку. И все же отвертеться от этого королю было бы непросто хотя бы из чувства признательности. Ведь Маргарита постоянно принимала сторону Эдуарда в спорах со своим сыном Филиппом III Смелым и как могла отстаивала необходимость тесного союза между Францией и Англией, испытывая глубокую привязанность к своей сестре Элеоноре Прованской и племяннику. Несмотря на робкие попытки увильнуть от решительных действий с помощью уклончивых обещаний, Эдуарду I пришлось бы в конце концов прийти на помощь Маргарите. К счастью, она сама отказалась от мысли снаряжать экспедицию в защиту своих прав и удовлетворилась денежной компенсацией от Шарля д’Анжу.
В отличие от Прованса, Ирландия была пусть и отдаленной, пусть и трудноуправляемой, но все-таки частью королевства Эдуарда I. Когда король получил от обосновавшихся там англо-нормандских лордов петицию, в которой содержалась просьба распространить на удерживаемые ими территории английское законодательство в полном объеме, он поначалу воспрял было духом. Тем более, что за поддержку петиции лорды и находившиеся под их властью ирландские общины готовы были внести в королевскую казну немалую сумму в качестве добровольного пожертвования.