Филипп IV также поначалу делал вид, что не желает осложнений в отношениях между странами. Он даже послал в Бордо своего рыцаря, который торжественно объявил, что французским подданным строжайше запрещается атаковать английские суда. Однако Филипп IV не считал Эдуарда I равным себе и смотрел на него свысока — подобно тому, как сам английский король смотрел на короля шотландского. И точно так же, как владыка Англии, французский монарх имел четкие планы относительно политики своей страны и последовательно претворял их в жизнь. Филипп IV был холодным, расчетливым и жестоким правителем, тяжесть его руки чувствовали не только другие государи, но и собственные подданные. Недаром Данте Алигьери в «Божественной комедии» назвал короля «болью Франции». Правда, в русском переводе эта нелестная характеристика почему-то зазвучала как «французский злодей»{99}.
Филипп IV не собирался упускать возможность, которую подарила ему судьба. Предлог для того, чтобы заставить кузена предстать перед парижскими судьями, был просто идеальным. Король Франции потребовал от английского наместника Джона де Сент-Джона немедленно взять под стражу должностных лиц Гаскони и ее жителей, которые были причастны к стычкам с нормандцами, и держать их в заключении до суда. Наместник ожидаемо не повиновался, и тогда Филипп IV призвал английского короля предстать в январе 1294 года перед Парижским парламентом в качестве пэра Франции, а следовательно, вассала французской короны, и ответить за пиратские действия, совершенные его подданными.
Не желая ссориться с могущественным монархом, но и не собираясь потакать его необоснованным притязаниям, Эдуард I отправил вместо себя представительное посольство во главе со своим братом Эдмундом графом Ланкастерским и Генри де Лейси графом Линкольнским. Чуть позже в Париж прибыли опытные советники, в число которых вошли Ричард Грейвзенд епископ Лондонский, судья Роджер де Брабазон и Уильям Гринфилд декан Чичестерский.
Филипп IV предложил английским послам заключить секретную сделку, которая якобы могла сохранить его лицо. Она заключалась в следующем: Эдуард I публично заявлял об отказе от Гаскони и передавал шесть ее крепостей королю Франции. Затем он вступал в брак с сестрой Филиппа IV, одиннадцатилетней Маргаритой. В свою очередь, король Франции давал обязательство немедленно вернуть Гасконь на правах вассального владения Эдуарду и его детям от второго брака, не занимать аквитанских земель вооруженной силой, не менять там должностных лиц, а также не настаивать больше на личном присутствии английского короля на разбирательствах в Парижском парламенте. Таким образом, честь Филиппа IV оказывалась спасенной, а Эдуард I ничего не терял.
Однако король Франции вел переговоры лицемерно, с напускной добротой, держа камень за пазухой. Почему опытные английские дипломаты да и сам король Эдуард I, далеко не глупый человек, клюнули на эту нелепейшую ловушку — непонятно не только нам, отдаленным потомкам. Современники также терялись в догадках. Возник даже слух, что король Англии потерял голову, очарованный прелестями юной красавицы, которую ему предлагалось взять в жены. Однако эта сплетня действительности явно не соответствовала по нескольким причинам. Во-первых, Эдуард I всегда ставил государственные интересы выше личных. Во-вторых, он совершенно точно не был похотливым сатиром. А в третьих, ему гораздо больше нравилась старшая сестра предполагаемой невесты — Бланка.
Вероятнее всего, Эдуард I ошибочно счел Филиппа IV рыцарем и человеком чести. Сама же комбинация у него не вызвала никаких подозрений, потому что была совершенно обычной для феодальной системы отношений. За примерами далеко ходить не надо — стоит лишь вспомнить временную передачу Шотландии самому Эдуарду на время королевских выборов.
Так или иначе, но в результате затеянной французским королем комбинации англичане оказались в дураках. После того как 3 февраля 1294 года Эдуард I отдал приказ впустить в замки Гаскони французских уполномоченных, армия Филиппа IV вторглась в герцогство и заняла его столицу Бордо. Некоторое время спустя глава английского посольства Эдмунд Ланкастерский поинтересовался, когда же французский король собирается выполнить свою часть сделки. В ответ Филипп, откровенно нарушая соглашение, послал 28 апреля Эдуарду I вызов в Парижский суд, а затем 5 мая — повторный вызов. 19 мая 1294 года в Парижском парламенте было объявлено, что французский король ничего никому возвращать не собирается, а герцог Аквитанский лишается своего лена за оскорбление сюзерена и неподчинение его законным требованиям.
Эдуард I был возмутительным образом обманут, поскольку все переговоры оказались лишь уловкой, чтобы захватить Гасконь. В руках английского короля осталась только область вокруг Байонны, а также небольшие города Бур и Блай на Жиронде. Его гневу не было предела. Ко всему прочему, Эдуарда угнетало понимание того, что придется на некоторое время распрощаться с мыслью о крестовом походе. Он повелел закрыть английские порты для французских судов и таким же образом приказал действовать шотландскому королю, своему фактическому вассалу. Предвидя немалые траты, Эдуард сыграл на опережение и отдал распоряжение шерифам графств начать конфискацию шерсти по всей стране — якобы для предотвращения ее экспорта во Францию. На самом деле продажа этого ценного сырья становилась королевской монополией, от чего казна должна была получить ощутимый доход.
Производителям Эдуард I твердо пообещал, что впоследствии компенсирует все убытки, и они смирились с неизбежным. Но конфискация вызвала яростное сопротивление со стороны торговцев. Они предложили королю альтернативный вариант, согласно которому каждый мешок с шерстью должен облагаться высоким налогом в пять марок. Такая подать, в отличие от конфискации, не приводила к вытеснению торговцев из дела, поскольку они имели возможность переложить возросшие затраты на плечи производителей и покупателей, предлагая первым заниженные закупочные цены, а вторым — высокие продажные. Проект передал королю богатейший торговец шерстью Лоуренс из Ладлоу. Эдуард I согласился с этим предложением, и конфискация была остановлена. Поначалу король приказал таможенникам взимать по пять марок с мешка высококачественной шерсти и по три марки с обычной. Но поскольку точно дифференцировать качество шерсти было нелегко, скоро стали взимать по три марки с мешка, независимо от того, какое сырье находилось внутри. Налог был отменен в 1297 году, и за время его действия в казну поступило более 110 тысяч фунтов — в среднем по 36 тысяч ежегодно.
Введение новых таможенных правил совпало с полным разрывом между королем и банкирским домом Риккарди из Лукки, который долгое время был основой созданной Эдуардом кредитно-финансовой системы. Похоже, итальянцы не вовремя оказались в кризисе и не смогли отвечать по своим обязательствам. Компания одномоментно лишилась доступа к таможенным доходам, а вслед за этим ее активы в Ирландии и в Англии были конфискованы по королевскому приказу.
Эдуард I потребовал введения особого налога на землевладельцев, торговцев и прелатов. Однако получить их согласие оказалось непросто, так как англичане традиционно считали защиту заморских владений короля его личным делом и не горели желанием нести убытки ради возвращения гасконских земель. Но на сей раз король отступать не собирался и в конце концов добился разрешения на сбор налога в размере десятой части с имущества магнатов и рыцарей графств, а также шестой части с имущества лондонских торговцев. За счет этого в течение полугода казна пополнилась почти на 45 тысяч фунтов.
Сломить сопротивление церкви оказалось делом куда более сложным, но Эдуард настоял на своем и тут. Под предлогом изъятия из обращения порченых монет он приказал «проверить» деньги, собранные для крестового похода. Сундуки, от которых не были выданы ключи, просто взламывались. В общей сложности королевские слуги изъяли в церковных закромах 32 480 фунтов, после чего начался торг. В результате долгих и жарких препирательств на церковном соборе, состоявшемся в капитульной палате Вестминстера, прелаты неохотно выразили готовность отдать пятую часть своих доходов. Эдуард I потребовал половину и опять добился своего, ибо велик был трепет перед ним, когда он пребывал в сильном гневе. Дебаты шли напряженно, и король в конце концов впал в такую ярость от упорства служителей церкви, что декан собора Святого Павла от испуга упал у его ног замертво. Общая сумма поступлений в казну была оценена в 100 тысяч фунтов.
Решив неотложные финансовые вопросы, Эдуард I обратился к своим гасконским подданным и попросил у них прощения за роковой сговор с Филиппом IV, обернувшийся такими непредвиденными осложнениями. Он пообещал как можно скорее вернуть утраченные земли и назначил наместником Гаскони своего племянника Жана де Дрё, второго сына герцога Бретонского. Прежний наместник герцогства Джон де Сент-Джон получил должность сенешаля Гаскони.
Затем король послал четырех монахов к Филиппу IV с объявлением о денонсации принесенного им французскому королю оммажа. Он заявил, что вынужден пойти на такой шаг, ибо вассал имеет право разорвать феодальный договор в случае нарушения сюзереном своих обязательств. И, поскольку Эдуард отказался унижаться перед Филиппом так, как это сделал Джон Балиол, две страны-соперницы — Англия и Франция — оказались на грани войны. Доблестный Энтони Бек князь-епископ Даремский позволил себе дать королю недвусмысленный совет не искать мирного пути урегулирования конфликта:
Восстань, приободрись, не спи ты как монах,
Одевшись в хауберк, низринь мерзавца в прах!
На боевом коне скачи с копьем в руках,
Друзей отыщет щедрость — сила есть в деньгах…[109]