Видал хотя бы раз,
Что кто-нибудь с такой сноровкой,
Как скотт,
Не в жаркий бой идет,
Но обирает павших трупы[119].
Одержав безоговорочную победу над Шотландией, Эдуард I снова вернулся к войне с Францией. Проблема англо-французских отношений была по большому счету неразрешимой. Суверенный король Англии считался пэром Франции и вассалом французского короля в качестве герцога Гиеньского, и этот факт не давал покоя обоим монархам. Филипп IV проводил четкую политику по утверждению своего безусловного суверенитета над всеми французскими ленами без каких-либо исключений. Поэтому он настаивал, что имеет полное право выслушивать в Париже апелляции гасконцев против решений Эдуарда I, а также требовать от английского короля военной службы. В довершение всего, на нынешний момент большая часть Гаскони была фактически оккупирована французскими войсками.
Генри де Лейси граф Линкольнский некоторое время умудрялся поддерживать в герцогстве status quo, но 30 января 1297 года англо-гасконские войска под его командованием попали в засаду недалеко от бастиды Бельгард и были разгромлены армией Робера II графа д’Артуа. Во время боя опытнейший английский командир Джон де Сент-Джон попал в плен вместе с несколькими рыцарями, а обоз был полностью потерян. Лишь наступившая ночь и расположенный неподалеку лес спасли англичан от полного уничтожения. «После того как враги короля Франции потерпели поражение в Гаскони, — хвастался Гийом де Нанжис, бенедиктинский монах из аббатства Сен-Дени, — у них не осталось никого, кто осмелился бы вести войну против графа д’Артуа и французов»[120].
Когда французское войско покинуло пределы Гаскони, графу Линкольнскому удалось вновь собрать армию и даже провести успешный рейд на Тулузу, сжигая и грабя всё, что попадалось ему на пути. Однако эта акция не имела большого военного значения. На Пасху 1297 года было заключено крайне невыгодное для англичан перемирие, в результате которого почти вся Гасконь осталась в руках французов.
Эдуард I собирался атаковать противника одновременно из Гаскони и из Фландрии, чей правитель Ги де Дампьер набрался, наконец, мужества присоединиться к союзу против Филиппа IV. Сделал он это, уступая все возраставшему давлению торговых городов Лилля, Брюгге, Довая и Ипра, крайне недовольных английским эмбарго на экспорт шерсти.
Граф Фландрский был не единственным союзником, которого приобрел Эдуард I. Воюя с шотландцами, король не забывал об активной дипломатической работе по созданию антифранцузской коалиции, поскольку рано или поздно рассчитывал вернуться к гасконскому вопросу. В январе 1297 года он выдал свою пятнадцатилетнюю дочь Элизабет Ридланскую замуж за двенадцатилетнего Яна I графа Голландского, куда более расположенного к англичанам, чем его отец Флорис V (кстати говоря, убитый именно из-за своих профранцузских симпатий).
Эдуарду I удалось склонить на свою сторону также группу знатных бургундцев из Франш-Конте во главе с Жаном де Шалоном-Арле виконтом де Безансоном, которые за 60 тысяч турских ливров обязались выставить 500 кавалеристов. Англичане могли надеяться и на помощь Амедео V графа Савойского. Таким образом, в союзе состояли теперь Голландия, Германия, часть бургундских сеньоров, Гельдерн и Фландрия. Территориально владения участников коалиции простирались от побережья Ла-Манша до Рейна.
Деньги, деньги, деньги… Как всегда, судьба военной кампании оказалась в прямой зависимости от способности короля обеспечить ее финансами. Англичане не торопились раскошеливаться на очередную заморскую затею Эдуарда I. Англия и так страдала от обременительных налогов, собираемых для покрытия прежних долгов. Даже без учета шотландского похода военные расходы казны составили около 250 тысяч фунтов.
Последние десятилетия формально чрезвычайные налоги стали в реальности на удивление регулярными и очень тяжелыми. Они часто сопровождались принудительным изъятием продовольствия и военного снаряжения. Таможенные пошлины на шерсть, известные в народе как maltôte («злая пошлина»), вынуждали торговцев снижать закупочные цены, по которым они платили за сырье фермерам. И все равно денег не хватало.
Король созвал очередной парламент 3 ноября в Бери-Сент-Эдмундсе. Сам он к открытию не успел и явился на заседание лишь несколько дней спустя. Лорды, рыцари графств и представители городов скрепя сердце согласились предоставить ему очередную субсидию на гасконскую экспедицию. Ее размер был определен в одну двенадцатую от имущества землевладельцев и одну восьмую от имущества горожан.
В отличие от светской части парламента с его духовной частью на этот раз договориться не удалось. Прелаты и представители низшего духовенства наотрез отказались поддержать предложение Эдуарда I о выделении ими на покрытие предстоящих военных расходов пятой части имущества. Во многом отказ был спровоцирован жесткой позицией Роберта Уинчелси архиепископа Кентерберийского, по своему обыкновению выступившего против инициатив короля.
Архиепископ был вынужден признать очевидное — война с Францией справедлива. Но при этом он сослался на изданную в апреле 1296 года папой Бонифацием VIII буллу Clericis laicos (лат. «Клирикам мирян»). Она запрещала священнослужителям платить любые налоги светской власти без разрешения Святого престола. Таким образом папа хотел прекратить практику постоянного обращения к церковной казне персонально королей Франции и Англии. Апеллируя к авторитету наместника Петра, Роберт Уинчелси убедил клириков не предоставлять Эдуарду I никакой финансовой помощи: «Вам хорошо известно, господа мои, и об этом невозможно умолчать, что под Господом всемогущим у нас есть еще два владыки — а именно, духовный и светский; духовный владыка — папа, а светский — наш владыка король. И хотя мы обязаны послушанием им обоим, однако в большей степени — духовному, а не светскому»[121].
Но миновали те времена, когда папы могли заставить земных владык стоять босыми на снегу, вымаливая прощение. Эдуард I знал, что в его силах подавить церковный бунт в своей стране, и не преминул это сделать. Со свойственной ему проницательностью он выбрал наиболее эффективный способ для борьбы с противодействием церкви. Те, кто отказывается нести свою долю бремени по поддержанию государства, не имеют права обращаться к государству за защитой, — резонно рассудил он. Об этом спокойно, но твердо 30 января 1297 года заявил представителям священнослужителей верховный судья Суда общих тяжб Джон де Метингем: «Вы, господа поверенные архиепископов, епископов, аббатов и приоров, а также других представителей духовенства! Передайте вашим господам, что отныне в суде господина нашего [короля] ни по какому делу не будет вершиться для них правосудие, даже если им был бы причинен ужаснейший ущерб. Однако же правосудие будет оказано всем, кто принесет жалобу на них и пожелает того»[122].
Другими словами, Эдуард I объявил всех английских священников вне гражданского закона. Он послал своих уполномоченных по стране, чтобы реквизировать их светскую собственность. Каждый клирик, который не мог представить подтверждение уплаты налога, так и не одобренного церковью, подлежал судебному преследованию. Более того, светские арендаторы церковных земель получили право не платить ренту и не исполнять следуемых с них повинностей. Часть священнослужителей решила не вступать в спор с королевской властью и в частном порядке внесла в казну требуемые деньги, после чего персонально в их отношении было восстановлено право на защиту королевским законом.
Архиепископ Кентерберийский попытался нанести ответный удар. Он провозгласил, что все нарушители папской буллы будут немедленно отлучены от церкви. Но это не произвело должного впечатления ни на клириков, ни на королевских уполномоченных.
Ни один из взбунтовавшихся прелатов не получил приглашения на великопостный парламент, который Эдуард I собрал 24 февраля 1297 года в Солсбери. Оказавшиеся вне действия королевского закона не могли претендовать на право участвовать в обсуждении государственных дел. Королю предстояло решить очень сложную задачу — заставить своих лордов воевать в Гаскони, пока сам он будет вести боевые действия на севере Франции. Как показывала практика, добиться этого было почти невозможно. Рыцарство готово было сражаться где угодно, но только под непосредственным командованием короля. Самостоятельно воевать на чужбине оно не было обязано ни по закону, ни согласно обычаю, ни по зову долга.
Для большинства магнатов далекая провинция не представляла никакого интереса, однако король совершенно не желал терять ее, как это случилось, в частности, с графством Анжу. Об этой утрате он помнил постоянно, и она наполняла его гневом: там, близ Шинона, в аббатстве Фонтевро покоились останки его предков. В герцогстве же Аквитанском началось приобщение Эдуарда I к реальной власти, именно здесь он начал постигать науку государственного управления. Поэтому король был полон решимости настоять на своем и сломить упрямство магнатов. Прежде всего он обратился к высшим сановникам, начав с лорд-маршала Роджера Бигода графа Норфолкского.
«Он повторно потребовал от граф-маршала идти. Тот заявил:
— Я с удовольствием пойду впереди, о король, впереди тебя, в первых рядах войска, как положено мне по унаследованному праву.
— Ты пойдешь и без меня, вместе с остальными, — ответил король.
— Я не обязан и не желаю, о король, идти без тебя, — сказал он.
Король, разъяренный этими словами, провозгласил:
— Клянусь Господом{109}, граф, ты или пойдешь, или будешь повешен!
— Клянусь им же, я не пойду и не буду повешен, — ответил он.