дыхание жизни в груди, а также отражать врагов моих, ненавистных скоттов, вот уже в четвертый раз тревожащих меня, своего господина»[139]. Горячий по натуре, Эдуард I не мог простить архиепископу столь несвоевременного и бесцеремонного вмешательства. С этого момента он отбросил всякую дипломатию и стал вести себя откровенно враждебно по отношению к примасу.
Конечно же, папе король отписал в более дипломатичных, хотя и весьма ехидных местами выражениях. Он не преминул снабдить свое послание длиннейшим и подробнейшим перечнем аргументов, подготовленных его юристами еще десять лет назад: «Всевышнему, читающему в сердцах, ведомо, что это записано нестираемым пером на табличке вашей памяти. Наши предшественники и прародители, короли Англии с древнейших времен, насколько только можно заглянуть в прошлое, были владыками королевства Шотландия и всех его королей по праву высшей и непосредственной суверенной власти. И они получали от тех королей, а также от знатных людей этой земли, от которых желали получить, законный оммаж и надлежащие клятвы в верности за королевство Шотландия. Именно поэтому мы, продолжая владеть этим правом и властью в нынешнее время, получили таковые же клятвы как от короля Шотландии, так и от знати королевства… Исходя из вышеупомянутых свидетельств, становится ясно и общепонятно, что указанное Шотландское королевство, равно как и все, что к нему прилежит, принадлежит нам по полному праву. И поскольку мы никогда не совершали ничего, что могло бы каким-либо образом аннулировать наши права в отношении этого, то мы смиренно умоляем Ваше Святейшество взвесить вышеизложенные аргументы и соизволить принять по ним то решение, каковое подсказывает ваш разум. Никоим образом не придавайте веры противным доводам тех, кто нам в этом завидует, но сохраните и одобрите наши вышеуказанные государственные и королевские права, если это будет вам благоугодно, с отеческой благосклонностью»[140].
Открытый разрыв с Бонифацием VIII Эдуарду I был нежелателен. В переговорах с Францией о мире все еще было рано ставить точку, а у папы, как у посредника, на руках имелись сильные козыри, розыгрыш которых мог сильно осложнить позицию Англии. Поэтому король предусмотрительно запросил оба университета и известных ученых-теологов представить ему копии документов, которые могли бы пролить свет на проблему правомерности папских требований.
Рождество 1300 года Эдуард I провел с молодой королевой в Нортхемптоне, а в начале нового года отправился в Линкольн на сессию парламента, куда были вызваны юристы из Кембриджа и Оксфорда, подготовившие свое заключение по поводу папской буллы Scimus fili. Парламент с большой неохотой одобрил субсидии в пятнадцатую часть имущества на военные цели, но после выступления юристов единодушно поддержал короля, отвергнувшего притязания Бонифация VIII. В декларации, скрепленной личными печатями семи графов королевства, девяносто семи лордов и рыцарей, заявлялось:
«Вышеуказанное королевство Шотландия с древних времен находилось в феодальном подчинении как у королей Англии, прародителей нашего вышеупомянутого короля, так и у него самого. Никогда короли или королевство Шотландия не подчинялись и не являлись вассалами каких-либо других суверенов помимо королей Англии. Никогда английские короли не отвечали, и никогда они не были обязаны отвечать, уважая свои права в отношении вышеуказанного королевства или любых других своих владений, перед каким бы то ни было церковным или светским судьей по причине превосходства их королевского достоинства и обычая, нерушимо соблюдавшегося во все века. А потому, обсудив и обдумав содержание вашего послания, мы все единодушно решили следующее, и милостью Божией таковым наше решение останется и на будущие времена. В отношении прав на королевство Шотландия или других светских прав, наш вышеупомянутый господин король не отвечает перед вами и никоим образом не подчиняется вашему суду. И эти его права никоим образом не могут быть поставлены под сомнение ни по чьему требованию. И вы не можете посылать с этой целью своих дознавателей или нунциев, ибо подобное разбирательство будет означать открытое нарушение прав короны Англии и королевского достоинства, открытое несоблюдение порядков королевства, а также ущемление свобод, обычаев и законов, которые мы унаследовали от наших отцов, которые мы клялись соблюдать и отстаивать и которые мы будем поддерживать в меру наших сил и с Божьей помощью защищать. Мы также не позволяем и ни в каком случае не позволим в дальнейшем нашему господину королю (ибо мы действительно имеем такие намерения и возможности) подчиняться вышеуказанным требованиям, поскольку они странны, неправомерны, вредны и в целом беспрецедентны. И мы не позволили бы этого, даже если бы он сам был склонен поступить так или хотя бы попытаться это сделать»[141].
Чувствуя, что его влияние тает, а духовные и светские лорды все больше склоняются на сторону короля, Роберт Уинчелси архиепископ Кентерберийский сделал последнюю попытку взять реванш. Он пошел по самому предсказуемому пути, вступив в сговор с двумя традиционно мятежными графами — Норфолкским и Херефордским. Не учел упорный прелат лишь одного — в графском тандеме произошли серьезные изменения. Роджер Бигод граф Норфолкский оставался все тем же старым волком, всегда готовым выступить против короля в защиту вольностей магнатов. Но вот его компаньон, Хамфри де Боэн граф Херефордский год назад скончался, передав все титулы и должности сыну, также носившему имя Хамфри. Боэн-младший не был так уж сильно привержен идеям своего отца, и мысль об искреннем примирении с королем не вызывала у него отторжения.
Тем не менее на сей раз Роджеру Бигоду и Роберту Уинчелси удалось уговорить графа Херефордского поддержать выдвинутое ими требование — передать в ведение парламента назначение лорда верховного канцлера, лорда верховного судьи и лорда верховного казначея. Эдуард I, естественно, воспротивился такому откровенному посягательству на свои права. Он обратился к прочим лордам с гневной речью:
«Вы желали вашими решениями, принятыми малым числом, вашего короля ослабить, поставить его в положение слуги, ибо в том, что положено каждому из вас, ему было отказано. Почему же тогда вы не потребовали корону, чтобы каждый из вас ее носил, а мы лишь именовались словом „король“? Ведь каждому главе дома разрешено кого угодно в доме своем, того или другого слугу, возвышать, принижать или выгонять. В то время как вашему несомненному господину, королю вы задумали безрассудно в этом отказать. Поэтому если ни канцлера, ни юстициария, ни казначея по своему благоусмотрению король не сможет назначить или поставить, то он не будет королем»[142].
Красноречие Эдуарда I не пропало втуне — январская сессия парламента 1301 года отказалась поддержать мятежных лордов и архиепископа Кентерберийского в этом вопросе. Не удалась смутьянам и другая их затея — заставить короля отправить в отставку и предать суду лорда верховного казначея Уолтера Лэнгтона, которого яростно ненавидел Роберт Уинчелси и который не пользовался популярностью у баронов.
Естественно, архиепископ не был столь глуп, чтобы лично выступить против любимца и главного советника короля. Эту роль он поручил некоему Джону де Лавтоту, обвинившему епископа Ковентрийского и Личфилдского в колдовстве, убийстве его, Лавтота, отца и прелюбодейном сожительстве с его же, Лавтота, матерью. Дело дошло до папы Бонифация VIII, который после долгих проволочек и под неослабным давлением Эдуарда I вынужден был признать недостаточность улик против Лэнгтона и передать дальнейшее разбирательство под английскую юрисдикцию. Таким образом, окончательное решение в конце концов пришлось выносить все тому же архиепископу Кентерберийскому.
Король к тому времени уже с трудом сдерживал свою ненависть по отношению к Роберту Уинчелси, и тот не желал прочувствовать на собственной шкуре всю тяжесть страшного королевского гнева. Он вынужденно признал полную невиновность своего врага по всем пунктам.
Эдуард I пожаловал своему старшему сыну Эдуарду Карнарвонскому титулы принца Уэльского, графа Честерского и графа де Понтье, после чего распустил парламент. Король, вероятно, надеялся на то, что наследник трона, вынужденный озаботиться управлением полученными землями, остепенится и оставит свои юношеские чудачества. Однако он просчитался — своими новыми владениями Эдуард Карнарвонский интересовался мало. Принц взял с собой Пьера де Гавестона, возведенного им в ранг оруженосца, свою бесшабашную свиту и отбыл в Уэльс, чтобы продолжить там развлекаться, а заодно получить от вассалов полагающиеся клятвы верности.
Летом 1301 года истек срок перемирия с Шотландией и Эдуард I возобновил кампанию по покорению мятежной северной страны. Король Англии бросил на врага две армии. Первой номинально командовал вернувшийся из Уэльса Эдуард Карнарвонский, а фактически — ветеран Генри де Лейси граф Линкольнский. Она насчитывала около восьми тысяч пехотинцев, включая сильный контингент валлийцев и ирландский отряд, приведенный юстициарием Ирландии Джоном Уоганом. Армия вышла из Карлайла, пересекла границу и двинулась на северо-запад.
Второе войско численностью 7500 человек под командованием самого короля собралось в Берике, откуда двинулось вдоль Туида и 21 июля переправилось у Колдстрима на северный берег реки. Оттуда через Селкёркский лес мимо Келсо и Тракейра Эдуард I дошел до Пиблза. Там он разделил армию. Меньшая часть отправилась к Эдинбургу, а основные силы совершили марш до Глазго, куда прибыли 23 августа. Их целью был мощный замок Босуэлл, подготовка к осаде которого началась немедленно.
Босуэлл считался одной из сильнейших шотландских крепостей. Его отличительной чертой был высокий круглый донжон — по всей вероятности, образцом для него служил французский замок Куси. Босуэлл стоял в 15 километрах к юго-востоку от Глазго на высоком крутом берегу в излучине Клайда. Он занимал стратегически важное место, охраняя переправу через реку. Английские плотники построили большую деревянную осадную башню на колесах, покрытую толстыми шкурами для защиты от стрел. «Колокольня», как прозвали это сооружение солдаты, на тридцати телегах в разобранном виде была доставлена к стенам замка. С ее помощью англичане 24 сентября прорвались через стены, и сопротивление гарнизона было сломлено.