К злополучному замку свезли немалый запас хлопковых нитей, серы и селитры — ингредиентов, крайне необходимых, как известно, для создания «греческого огня». Из Брихина спешно приехал бургундец Жан де Ламуйи, заведовавший там осадными орудиями. Он изготовил некоторое количество пороховой смеси, которую осаждающие в глиняных горшках швыряли за замковые стены.
Шотландцы предприняли отчаянную попытку снять осаду, собрав по всей стране те отряды, которые только смогли. Они были разбиты и отброшены от замка солдатами Хамфри де Боэна графа Херефордского. Но даже при отсутствии каких бы то ни было надежд на помощь извне гарнизон отважно сопротивлялся, несмотря на то, что громадные осадные машины «Сегрейв», «Форстер», «Робинет», а также требюше «Парсон», «Белфри» и «Уорвулф» методично обстреливали укрепления замка. Правда, живой силе ущерба нанести они не смогли — защитники Стерлинга прятались от летящих снарядов в глубоких пещерах, пронизывавших скалу, на которой стоял замок.
Эдуард I превратил осаду в увлекательное зрелище. К одному из городских домов, выходивших фасадом на замок, специально для этой цели пристроили балкон. Оттуда королева со свитой наблюдала за тем, как ее отважный муж штурмует вражескую крепость. А король действительно не прятался за спинами своих солдат. Однажды в него попал дротик, пущенный защитниками замка. По счастью, он не ранил Эдуарда I, а застрял между пластинами доспехов. В другой раз его конь был сбит с ног камнем из катапульты, установленной на стене.
Наконец, 20 июля 1304 года последний островок шотландской независимости капитулировал. К удивлению многих, Эдуард I обошелся с пленными не так жестоко, как ожидалось. Защитники вышли из замковых ворот, демонстрируя крайнюю степень покорности: босые, с посыпанными пеплом головами, они просили его о милосердии. Король поначалу ответил достаточно резко: «Никоим образом вы не получите моей милости, поскольку вы ее не заслуживаете. Вас приму, но на своей воле»[147]. Однако в конце концов он снизошел к их мольбам и даровал защитникам замка пощаду. Падение Стерлинга фактически завершило завоевание Шотландии.
Полагая, что теперь-то поставленных целей он добился, Эдуард I в августе 1304 года отправился в Англию. Перед отбытием король приказал, чтобы к Рождеству любым способом изловили и доставили к нему Уильяма Уоллеса. Казначейству и суду также было приказано оставить Йорк, где они пребывали с 1298 года, и вернуться в Вестминстер.
Освободившись от тяготивших его мыслей о Шотландской кампании, Эдуард I немедленно вернулся к вопросу, который крайне его заботил, — к очередному всплеску преступности. Как всегда, он совпал с тем временем, когда король и его лорды были заняты войной. Насилие проникло во все области жизни, уже не ограничиваясь бесчинствами, которые учинялись множеством организованных банд. Ареной преступлений, направленных частенько и против королевских слуг, стали даже ярмарки и рынки.
К примеру, некий Томас де Эстон и двое его братьев публично избили королевского бейлифа на рынке в Стаффорде. В Линкольншире некий Ральф Токел ворвался в дом Адама Суонсона, сломал его сыну руки и три ребра и отрубил ему самому мечом ступни ног. Джон Бранскот в Стаффордшире неоднократно обвинялся в избиении людей, а однажды даже сломал свой меч об очередную жертву, причем имел наглость потребовать с несчастного два шиллинга, в которые оценил стоимость ремонта оружия.
В ноябре 1304 года Эдуард I приказал создать новую судебную комиссию помимо уже существовавших ойе и термине и комиссии по очистке тюрем. Она получила название трейлбастон. Считается, что это слово произошло от бастона — палки или посоха, которое служило оружием для банд грабителей. Впрочем, хронист Ившемского аббатства придерживался иного взгляда на этимологию этого слова: «Трейлбастон — инструмент сапожников, часто использовавшийся для избиения воров, от него и пошло это слово»[148].
Уполномоченные вновь созданной комиссии в поисках вооруженных злоумышленников порой демонстрировали излишний энтузиазм, который приводил к задержанию невинных. Так, некий Джон из Лондона подозревался ими в тяжких преступлениях лишь на том основании, что часто покидал город на две-три недели, хорошо одевался и щедро тратил деньги, хотя не занимался ремеслом или торговлей. А Уолтеру Фойлу было предъявлено обвинение из-за того, что он уходил за городские стены с оружием и своей борзой во время вечерни, а возвращался только утром.
Неудивительно, что трейлбастон не пользовался популярностью в народе. Среди простых людей гуляла поэма, известная как «Песнь преступника о трейлбастоне». В ней рассказывалась история о солдате, верно служившем в войнах и строго наказанном за то, что дал всего-навсего пару оплеух своему слуге. В «Песни» были такие слова:
Трейлбастона суд беспощадный таков.
Пусть проклят тот будет во веки веков,
Кто выступить в нем комиссаром готов —
В защиту его не найти добрых слов[149].
Автор «Песни» возмущался тем, что любой простолюдин, который знал, как пользоваться луком, только за одно это рисковал подвергнуться аресту по обвинению в принадлежности к банде. Каждому, кто хоть немного разбирался в законах, могло быть предъявлено обвинение в планировании заговора жестокими судьями, с которыми у автора существовали свои счеты:
В трейлбастон игре обучил бы их вмиг —
Сломал им хребет как засохший тростник,
Потом раздробил руки, ноги, кадык,
Отрезал бы губы им, нос и язык[150].
И все же, несмотря на явные утеснения, чинимые судейскими чиновниками простому люду, благодаря трейлбастону в стране удалось за короткое время навести относительный порядок. Сократилось число случаев посягательства магнатов на наследство бедняков, банды мародеров не разгуливали уже по полям и лесам столь же вольготно, как по собственному дому. Бандиты не терроризировали ни население, ни местных судей в графствах, боявшихся применять к ним положенное наказание в полной мере. Этот закон показался современникам настолько важным и действенным, что автор «Хроники мэров и шерифов Лондона» даже обозначил его названием год: «Уильям Косин и Реджиналд Тандерли, шерифы. В год трейлбастона»[151].
В начале декабря Эдуард I пересек Хамбер, отметил со своим двором Рождество в Линкольне, а в феврале 1305 года торжественно вступил в Лондон. Аккурат к его прибытию в Вестминстере собрался парламент, куда были призваны в том числе и представители Шотландии, чтобы совместно с ними обсудить, как будет управляться их страна. В число этих представителей вошли сэр Джон де Моубрей{119}, Роберт Уишарт епископ Глазгоский, а также Роберт Брюс граф Каррикский и лорд Аннандейлский — его отец, сохранивший верность данной английскому королю присяге, умер годом ранее.
Было решено, что десять представителей от всех сословий Шотландии — два графа, два епископа, два аббата, два барона и два человека от горожан и арендаторов — будут заседать в английском парламенте. Они также войдут вместе с двадцатью англичанами в Совет Севера, которому поручалось управлять страной, пока не будут изданы исчерпывающие законы по функционированию в Шотландии королевской власти.
Собравшиеся в Вестминстере вспомнили и о тех, кто все еще продолжал активно противодействовать английскому господству и сражаться за независимость страны. Главным героем сопротивления был Уильям Уоллес, который вновь выступил на первый план после принесения подавляющим большинством шотландских лордов оммажа Эдуарду I. За голову мятежника было назначено денежное вознаграждение в 300 марок. Его искали не только англичане, но и шотландцы. Уоллес был схвачен полгода спустя, 5 августа 1305 года недалеко от Глазго благодаря предательству одного из своих друзей — шерифа Дамбартона сэра Джона де Ментита. Стража застала лидера сопротивления спящим в объятиях любовницы. Под сильным конвоем Уоллес был отправлен в Лондон. Все, кто имел отношение к его поимке, получили обещанные награды. Человек, который первым заметил и опознал мятежника, получил 40 марок. Те, кто в этот момент находились рядом с ним, разделили между собой еще 60 марок. Сэру Джону де Ментиту король пожаловал земельные владения стоимостью в 100 фунтов.
Суд над Уильямом Уоллесом состоялся 23 августа 1305 года в Вестминстер-холле. В нем заседали Джон лорд Сегрейв, Питер Мэлор, Ральф де Сандвич, Джон Бэйкуэлл и мэр Лондона Джон Ле Бланд. Вопрос о том, чтобы преступник предстал перед парламентом, не ставился в принципе, поскольку обвиняемый не являлся лордом и не имел права на «суд равных». Уильям Уоллес стоял перед судьями в венке из лавровых листьев — таким образом ему напоминали его похвальбу, что он будет-де ходить по Вестминстеру в короне.
Список обвинений был длинным, и открывался он перечнем зверств, которые творились в Нортумберленде и Камберленде — там Уоллес и его люди грабили и вырезали всех, кто говорил по-английски, не щадя ни монахов, ни женщин, ни детей. Доходило до курьезов: подсудимому поставили в вину слух о том, что он якобы собрал хор из обнаженных англичан и англичанок, которые были подвергнуты жестоким пыткам после того, как усладили его слух пением. Правда, в суде это дело не рассматривалось. Дальше шли убийства королевских слуг — шерифа Ланарка Уильяма Хезлрига и казначея Хью де Крессингема.
Но главным и самым тяжелым обвинением стала, конечно же, измена. Восстание против феодального лорда и нарушение принесенного оммажа карались весьма сурово. Уоллес полностью отрицал свою вину по этому пункту. Он заявлял, что никогда не клялся в верности английскому королю и, таким образом, его поступки не могут квалифицироваться как измена. Однако же суд не принял во внимание никаких оправданий. Судьи заявили, что все обвиняемые в государственной измене, как правило, избирают точно такую же линию защиты. Их совсем не интересовало, что многие из этих несчастных, вероятно, говорили истинную правду.