– До вашего с ним знакомства у Стрельцова в прошлом была не только тюрьма, но и первая жена, дочь…
– Жена подала на развод сразу, как только беда с ним приключилась. Фактически предала. Он с ней после колонии никаких отношений не поддерживал. Помню, когда мы только поженились, пошли раз в кино, и я заметила, что какие-то две молодые дамы, севшие на несколько рядов сзади, как-то очень уж оценивающе меня разглядывают. Спрашиваю у Эдика: «Они – твои знакомые?» Он мне на ухо: «Не оборачивайся, пожалуйста. Одна из них – моя первая жена». Очень нужно, думаю, мне оборачиваться. Больше я её никогда не видела.
С дочкой, конечно, всё обстояло сложнее. Она родилась без него, и он жил, видимо, с чувством вины перед ней. Когда Милочке исполнилось 7 лет, Эдик почему-то тайком от меня решил поехать купить ей школьную форму. Причём об этом узнали жёны других торпедовских футболистов – и давай у меня за спиной шушукаться. Я-то понимала, что он хочет оградить меня от своего прошлого, только делает это совсем неуклюже. Обиделась и сказала, что нечего таиться, коли речь идет о ребёнке, который ни в чём не виноват и нуждается в отцовской заботе. И позже, когда он стал с командой выезжать за границу, всегда старалась напомнить, чтобы привёз что-то для дочери.
– Он, вернувшись домой, сразу начал тренироваться с командой мастеров?
– Нет, конечно. Поначалу об этом и речи не шло. Он тренировался вместе с ребятами из цеховых команд, играли они на первенство завода. Но однажды – в 63-м или 64-м году, точно не помню, – торпедовцы взяли его с собой на какой-то товарищеский матч в Горький. На поле сразу не выпустили, но народ-то увидел и узнал Стрельцова. И такой, как рассказывали потом, болельщики скандал учинили! Пригрозили стадион спалить, если Эдик не выйдет. Дирекция стадиона перепугалась и уговорила торпедовских тренеров выпустить Стрельцова хоть на несколько минут. Иначе, говорят, точно спалили бы.
– От кого зависело его возвращение в большой футбол?
– От самых верхов, думаю, от ЦК. Вольский был туда вхож и, как я полагаю, сыграл главную роль. Кроме того, Аркадий Иванович добился – это мне известно доподлинно, – чтобы «невыездного» Стрельцова взяли вместе с «Торпедо» осенью 1966 года в Италию на матч Кубка европейских чемпионов с «Интером». Очевидцы рассказывали, что, когда самолёт оторвался от шереметьевской бетонки и начал набирать высоту, Эдик заплакал…
– Он никогда не говорил вам, почему в том же 66-м не поехал в составе сборной СССР на чемпионат мира в Англию?
– Не помню, чтобы мы эту тему с ним обсуждали. Может, просто тренеров не устраивал. А может – боялись, перестраховывались, поскольку речь шла всё-таки не о клубе, а о сборной. Его через год Якушин в сборную пригласил. К тому моменту проблема выезда уже была снята.
– Если мне память не изменяет, дважды подряд – в 1967 и 1968 годах – по опросам спортивных журналистов Стрельцов становился лучшим футболистом страны. Как он на это реагировал?
– С большой долей удивления. Конечно, доволен был, но вместе с тем признавался, что стать лучшим после 7-летней разлуки с футболом даже не мечтал.
– У него были поклонницы, к которым вы ревновали?
– Наверное, были. До 58-го года. Но когда мы поженились, я всех поклонниц отшила. По крайней мере, их присутствие не ощущала.
– Он находился у вас под каблуком?
– Что-то вроде этого. Иначе не получалось. Эдик был насколько талантлив в футболе, настолько же беззащитен, беспомощен в обычной жизни, не приспособлен к ней. Добрый и доверчивый, как ребёнок. Никому не мог отказать, если предлагали составить компанию, обидеть боялся. А по какому поводу у нас чаще всего стихийно возникают компании, вы знаете. Я соседку просила, когда уходила на работу: мол, за моим последи и в случае чего – позвони. Бывало, она звонила. Мои ЦУМовские девчата – а я в ЦУМе, страшно сказать, уже сорок второй год работаю – относились к моим проблемам с пониманием и всегда отпускали. Прилечу домой – благо мы уже недалеко от Курского вокзала жили, – гостей разгоню, да ему самому по первое число выдам.
– Обижался?
– А то нет. Обижался, конечно. Подуется полдня – и обида проходит.
– По дому вам помогал?
– Окна мыл, полы. О большем я его не просила.
– Обед мог сам приготовить?
– О чём вы говорите?! Яичница – самое сложное блюдо, которым ограничивались его кулинарные способности. Мало того, что всё самой нужно было приготовить и в холодильнике оставить, следовало ещё записочку написать, чтобы он не перепутал: это – на завтрак, это – на обед.
– После лагерей он, наверное, в еде был не очень привередлив?
– Как раз наоборот. Шутил: если в футболе не получится, то хотя бы по гастрономической части надо наверстать упущенное. Что попало, не ел. Любил хорошую отбивную. Обожал салат из крабов и рыбу под маринадом.
– А чем увлекался кроме футбола?
– Много читал. Он в зоне одно время библиотекарем работал. Предпочтение отдавал книгам по истории. А когда «видики» появились, мог сутками напролёт фильмы смотреть.
– Вредные привычки, против которых даже жена оказалась бессильна, у Стрельцова были?
– Только одна, самая распространенная – очень много курил. По две – две с половиной пачки в день. Когда я в очередной раз возмущаться начинала, говорил: «Пить могу бросить, курить – никогда». Эта привязанность к табаку у него от лагерных времен осталась.
– Что курил?
– Когда вернулся оттуда, кроме «Беломора», ничего не признавал. Потом как перешёл на «Яву» явскую, так ей верен до конца и остался. Всякие там «Мальборо» или «Филип Моррис» не признавал, привозил из-за границы, но исключительно для угощения.
– Трудно вам было с ним?
– Как с большим ребёнком – причём непослушным. Как-то, помню, собрала ему сумку – на сборы поехал. Сборная СССР почему-то тогда в Мячково их проводила, на торпедовской базе. Проходит два или три часа, звонит Якушин: «Рая, где Эдик?» – «Как где? К вам уехал». – «Его здесь нет».
Перепугалась я, что и думать, не знаю. Подняла на ноги дружка его, Славку-таксиста: может, ты знаешь? Пожимает плечами. Едем вместе искать. И находим – почти рядом с Мячковом, на Рязанском проспекте. Оказывается, заманили его в картишки перекинуться. Забираем, везем к Якушину, чтобы сдать из рук в руки. Я – как мама, приведшая за руку непутевого сына, который стоит с опущенной головой и канючит: «Михаил Иосифович, простите, пожалуйста, больше не буду». Другой бы, может, и не простил, но Якушин оставляет на сборе. А меня злость гложет и смех разбирает одновременно: то ли лучший футболист страны он, то ли детсадовец – этот мой Стрельцов.
– Из футбола он тяжело уходил, я имею в виду из «Торпедо»?
– Плохо он уходил. Даже не проводили, как следует. Сезон вовсю шёл, когда однажды Валентин Иванов, уже работавший главным тренером, сказал, чтобы завтра Эдик на тренировку не приходил, он ему больше не нужен.
– Это правда, что прочная на футбольном поле связка Иванов – Стрельцов в жизни таковой совсем не являлась?
– Она и на поле-то прочной была только до 1958 года. Когда же Эдик после семилетнего перерыва вновь надел торпедовскую футболку, он уже не мог утверждать, что Валентин рад этому возвращению.
– Почему?
– Точно не знаю. Но какая-то чёрная кошка между ними пробежала. Может, случившееся со Стрельцовым в 58-м и было той кошкой. По словам Софьи Фроловны, мамы Эдика, она не ощутила сострадания или просто хотя бы сочувствия к беде её сына со стороны многих торпедовских звёзд, игравших рядом со Стрельцовым.
– Вы считаете, что вашего мужа в33 года, раньше времени, вынудили покинуть большой футбол?
– Я в этом не сомневаюсь. Он хотел и мог бы ещё поиграть на стрельцовском уровне, но – увы. Назначили стипендию 130 рублей – чтобы имел возможность доучиться в институте физкультуры в Малаховке – и сделали ручкой. После института Эдик пошёл работать в торпедовскую футбольную школу – уже до конца жизни.
– Однако мне помнится, что какое-то время он работал вторым, рядом с Ивановым, тренером «Торпедо».
– Было такое. Совсем недолго. Когда назначили, Эдик-то рассчитывал заниматься тренерским делом, а на него возложили функции администратора команды. Он рассказывал, что как-то раз Иванов попросил его выехать в Сочи и зарезервировать для «Торпедо» номера в гостинице. Причём непременно на одном этаже. Стрельцов поехал, номера забронировал – только на разных этажах, иначе не получилось. Прибыла команда, расселилась, и Валентин поручает Эдику следить за игроками и ему докладывать, кто, когда приходит в номер. Стрельцов посчитал такое поручение для себя унизительным, и работать с Ивановым отказался. Валентин, по-моему, именно этого и ждал.
– Как складывались у них отношения в дальнейшем?
– А никак. Разошлись как в море корабли. Даже по праздникам, не помню, чтобы перезванивались. Единственный раз за много лет я увидела Иванова в почётном карауле у гроба мужа на стадионе «Торпедо» во время гражданской панихиды.
– Чем занимается ваш сын? Одно время, лет десять-двенадцать назад, поговаривали о возможном появлении в футболе ещё одного Стрельцова.
– Игорь, разумеется, не мог вырасти безучастным к футболу, имея такого отца. Но по большому счету у него не сложилось. Отчасти, я считаю, в этом виноват Эдик: маловато он ему внимания в детстве уделял, не брал с собой на сборы, не посвящал в тонкости футбольной кухни, как это делал, например, со своим сыном Валентином тот же Иванов. Наш Игорь поиграл немного в торпедовском дубле, потом с отцовской протекцией отправился на Украину, где год выступал за хмельницкое «Динамо». Я испереживалась, места себе не находила, а когда случился Чернобыль, категорически потребовала, чтобы он вернулся. В Москве ещё немного пробыл в дубле «Динамо», и на этом его футбольная карьера закончилась. Теперь Игорь – капитан муниципальной милиции. Растит сына, моего внука – Эдика Стрельцова, которому сейчас 6 л