– После заключения насколько сложно было отцу вернуться в футбол?
– После тюрьмы он первый гол долго не мог забить. Но это где-то психологическое. Пеле сколько не мог свой тысячный (гол) забить, но в итоге заковырял его. Месси несколько матчей не мог отличиться перед своим 500 голом.
– Раз уж вы упомянули Пеле, то наверняка слышали такие сравнения, как «Русский Пеле», «Футбольный Шаляпин».
– Да, в основном его «Русским Пеле» называли. Пеле – это король футбола, считаю, вполне себе справедливо. Он тоже в 17 лет засветился и сразу стал чемпионом мира, забив два гола в финале. Один из голов у меня до сих пор в голове сидит, где он перебросил игрока, развернулся и сразу пробил – просто шедевр.
– Для отца кто был авторитетом по жизни?
– Сложно сказать, наверное, как такового не было. Он сам прожил очень яркую жизнь, я не чувствовал, что он под кого-то подстраивался или на кого-то хотел быть похож.
Отец пригрозил Симоняну, что выбросит его медаль
– Эдуард Анатольевич был же скромным по натуре человеком?
– Одеваться ярко он не любил, хотя мать работала в ЦУМе на спецскладе, и там одевалось всё правительство. Когда она домой что-то приносила, отец всегда говорил: «Да не буду я это носить». Он предпочитал простые костюмчики, не любил выделяться, дай ему телогрейку – он бы и в ней ходил.
– В этой связи, наверное, стоит вспомнить эпизод, когда Симонян после финала Олимпиады-1956 хотел отдать ему свою золотую медаль, но Эдуард Анатольевич, сыгравший во всех матчах кроме финала, её не принял?
– Был турнир на «Динамо», посвящённый годовщине победе наших олимпийцев в Мельбурне, и они сделали копии медалей и вручали их врачу и тем, кто её тогда не получил. Симонян тогда говорил: «Отцу давал, тот не взял, хоть тебе дубликат отдаю, на сердце полегче теперь». Он же тогда не один раз подходил и отдавал медаль отцу, но тот на второй раз сказал: «Ещё раз подойдешь, я её выброшу».
– Какие качества вы переняли у отца?
– Отношение к людям и доброту, говорят, ещё стал на него похож, но это с годами произошло. Если что-то делаешь, особенно для других, надо делать на совесть. Отец был безотказный, всегда пытался всем помочь даже не самым близким людям. Если он кому-то что-то обещал, то выполнял.
– Говорят, что он с любым работягой мог поговорить, если встречал на улице.
– Был у нас дворник дядя Гриша, так отец ему чуть ли не на подносе каждый праздник рюмочку выносил. А там уже тётя Маша, жена его, бежит: «Опять ты пьёшь, такой-сякой».
Стрельцов, Симонян и Нетто
Когда увидел Высоцкого дома, глаза полезли на лоб
– То есть Эдуард Анатольевич был достаточно простым человеком. Может, поэтому он всегда попадал во всяческие передряги, никогда сухим из воды не выходил?
– Может, он думал, что ему всё простят. Может, думал, что раз они попались со мной, то я буду за всех отвечать. Отец был мягким человеком, если бы был потвёрже, то тренировал бы не только детей. Про него говорили, что он как пластилин, из которого можно что угодно слепить. Но на поле выходил и всё по-своему делал, ни под чью дудку не играл, никому не уступал.
– Отец мог сам объяснить, как он технически выполнял свои приемы? Ту же игру пяткой?
– Я не знаю, как он начал пяткой играть, но говорят, что он первым это сделал. Он просто всё делал так, как будто у него сзади были глаза. Он мне несколько раз показал три варианта, как нужно бить: через ногу, отпором и откидкой. Потом смотрел на меня и говорил: «Делаешь все правильно, но здесь ещё чувство мяча нужно». А чувство это только у него было.
– То есть все было скорее на даре, а объяснить словами это было сложно?
– Словами всего не передашь. У отца и дар был, и голевое чутье, оно тоже не каждому дано. Нападающий без чутья не может. Например, стоишь перед угловым, тебе сказали: «Все бегут на переднюю», а ты не хочешь туда бежать и идёшь на дальнюю, к тебе прилетает мяч, и ты забиваешь.
– Говорили, что он в любом состоянии мог быть лучшим на поле. Слышал историю, что однажды его не могли найти всю ночь, а на следующий день был матч, и его полдня в бане отпаривали, а вечером он вышел и забил два.
– Да, я слышал эту историю. Это ещё до тюрьмы, кажется, было, но и после такие номера были.
– То есть правильной жизнью в общем понимании Эдуард Анатольевич не жил?
– Ну, скучной его жизнь точно не назовёшь: и попил, и погулял, и поиграл неплохо, раз до сих пор помнят и ценят. Не исчезни из жизни эти года…
– Матери сложно с ним было?
– Да, особенно когда закончил (карьеру). У них своя любовь была, своеобразная. Как говорят в России: бьет – значит любит. Но это я, образно говоря, так он руку не поднимал, конечно. Они друг друга уважали и любили, друг без друга не могли. После того, как он закончил играть, то на люди уже не любил выходить, не любил шумные компании, а предпочитал дома смотреть футбол по телевизору. Видимо, нагулялся.
– К вам домой часто известные люди заходили?
– Бывало, известные артисты заходили. Помню, прихожу домой – Розенбаум сидит, Филатов был, Высоцкий один раз приходил. Я как его увидел, то глаза на лоб полезли, жаль, ничего не спел. Тогда песни Высоцкого все слушали, а он отцу ещё подарил стопку фотографий, которую потом украли вместе с наградами. Награды-то вернули потом кроме одной, а фотографии уже нет, как и редкие значки.
Отец был слишком добрым для работы тренером
– Отец когда-нибудь ремень доставал?
– Ни разу такого не было, максимум подзатыльники отвешивал, но это было, можно сказать, по-отцовски. Он всегда хотел всё решить не руками, не ремнем, а нормальным разговором. Даже когда я разбивал машины, он говорил: «Сын жив, да и чёрт с ним с этим железом».
– А много разбивали?
– Да, уже после 10-го класса была машина сразу, было две шестерки. Первый раз я как-то в поворот не вписался, потом где-то не так на обгон пошёл. Одну мне парень с дубля «Торпедо» разбил, другую – друг из институтской группы, дал покататься своей девушке, а та въехала прямо в трибуну.
– Сколько в итоге разбили?
– Как отец говорил, штук 20, там и служебные были. Но на самом деле примерно 10, свои раз по 5–6 каждую, кроме последних. Они всё-таки на свои деньги были куплены, как-то жалеешь, да и с головой уже в порядке было, не гонял так.
– То есть всегда всё у вас в семье решалось разговорами?
– Когда дома нет никого, он придет, сядет и откровенно поговорит, не при матери или бабке, а один на один. При всех он не любил обсуждать какие-то недостатки. Когда он тренировал детей, то я замечал, что он не стыдился подозвать кого-то к бровке и объяснить, что не так. А когда в перерыве всех собирал, то никогда перед всеми человека не унижал, не топил. Мог сказать: да, там ошибся, будь внимательней, больше не теряй, но вину ни на кого не перекладывал, чтобы дети не замыкались.
– Почему, на ваш взгляд, Эдуард Анатольевич не пошёл тренировать мужиков?
– Это тоже не всем даётся. Может, отец был слишком добрым, а наши же футболисты не понимают такого подхода, всё нужно делать только из-под палки. Вот у Иванова пошло, хотя он тоже сначала не хотел идти, а в итоге стал таким тренером. Помню, он на заводе с кем-то поцапался, и его на три месяца из команды убрали. Кого-то там поставили вместо него – и вот новый тренер приходит на первое поле на базе, а ребята подошли к нему и встали на бровке. Он и говорит: «Пошли заниматься». А в это время из будки выходит отвечающий за поля и спрашивает: «А ты у меня разрешения спросил? Иди на…, я его только полил». Там поле было засеяно венгерской травой, из одного семечка – одна травинка. Там было ещё два поля в лесу, пришлось туда идти. Там даже Козьмич спрашивал разрешения, можно ли побегать за воротами, он сам уважал труд людей, за это его все и уважали.
В месяц крали по 2–3 ондатровые шапки
– Из командировок всегда ждали его до поздней ночи?
– Иногда я его сам забирал на машине, тогда было легко до любого аэропорта добраться, пробок же не было. Когда поменьше был, то его обычно привозили на автобусе самого последнего в команде. Мы с матерью обычно выходили, встречали. Если не выходили, то он всегда сразу ко мне шёл, если я спал, то будил и что-нибудь рассказывал, значки показывал, статуэтки, которые ему дарили. После каждой поездки мой первый вопрос был: «Пап, ты забил?». А он говорил: «Да всё нормально, ну забил и забил, ты лучше значки смотри». Эти значки потом уже вешать было некуда.
– Какие-то подарки в память запали
– Не помню откуда, но однажды он привёз деревянного медведя с мячом, очень качественно был сделан.
– А мамонт этот откуда?
– А это они на север куда-то ездили – то ли на Колыму, то ли ещё куда-то. Они часто по шахтёрским городам ездили, я из дома штук 10 касок шахтёрских выбросил. Их ещё очень хорошо принимали на Украине, в Горловке, Донбассе. Каски и тюбетейки. Их в Средней Азии дарили. Десятками дома складировались. Когда у нас дома узбеки ремонт делали, я им раздаривал. А чего они пылятся? Так у работяг глаза на лоб вылезали. «Откуда у вас такие? У нас в таких только уважаемые люди ходят». Отцу ведь дарили дорогие, с узорами, с особым покроем.
– Наверное, с отцом не так часто виделись из-за постоянных разъездов?
– Я почти дома не был, он же – ещё меньше. Я в школу уходил, а он – на тренировку и до самого вечера, иногда только вместе домой возвращались. В час пик он ездить не любил, так что иногда ещё ждал допоздна. А с него шапку снимали не один раз, по голове дадут на Курском вокзале – и нет ондатровой шапки. В метро его узнавали, а там темно было, так что никто не жалел, в месяц 2–3 шапки уходило.
В красногорский архив так и не пустили