Конечно, такой прием применяли не только они. Но комментаторы, журналисты, болельщики отмечали его как фирменный торпедовский прием. «Замаскированность намерений» связывали с превосходством в технике и классе игры. Подготовительный маневр в таких случаях указывал направление паса или удара. Но мгновение спустя выяснялось, что мяч улетал совсем в другую сторону. Эдуард Анатольевич отмечал распространенную ошибку защитников – наблюдение за мячом: «Нередко и опытные защитники «гипнотизировали» мяч возле моей ноги и не улавливали, как он оказывался у Кузьмы, который, бывало, успевал уже и гол забить…»
СТИЛЬ ИГРЫ, СЛОЖИВШИЙСЯ К ТОМУ ВРЕМЕНИ У СТРЕЛЬЦОВА И ВО МНОГОМ БЛАГОДАРЯ ЕМУ У «ТОРПЕДО» ВООБЩЕ, НАЗЫВАЛИ ТОГДА «ЗАМАСКИРОВАННОСТЬЮ НАМЕРЕНИЙ».
Тактика «замаскированности намерений» активно применялась в финальном поединке чемпионата с одесским «Черноморцем» 15 ноября и, подчеркнув преимущества «Торпедо», привела московскую команду к победе – 2:1. А после окончания матча, как сообщил «Советский спорт», Эдуарду Стрельцову был вручен приз газеты «Комсомольское знамя» как лучшему игроку матча второго круга «Динамо» (Киев) – «Торпедо» (Москва). К слову, первый матч с киевским «Динамо» автозаводцы играли еще в июне. В сентябре команды встретились повторно, и Стрельцов при счете 0:3 сумел отыграть два мяча и спасти «Торпедо» от сухого проигрыша. «Мог быть и третий гол, – сокрушался Эдуард Анатольевич. – Я обязан был поставить точку в этой игре, но не сумел: вышел один на один с вратарем, кинул в дальний угол – и попал в штангу…»
И все равно: с пятьюдесятью одним очком автозаводцы вышли на первое место чемпионата СССР. А это значит, что возвращение Стрельцова прошло триумфально. Правда, он был еще не совсем прощен, потому что уже 28 ноября, а затем 1 декабря «Торпедо» играло товарищеские матчи в Японии, в то время как Стрельцов с Раисой отдыхали в пансионате на Валдае. Но он был спокоен и уверен в себе. На командной фотографии 1965 г. Стрельцов стоит в верхнем ряду – полысевший, погрузневший, выглядящий лет на десять старше своего возраста, но счастливо улыбающийся.
1965 г. выдался трудным, поскольку нужно было доказать свою пригодность и полезность футболу, нужно было вернуть форму, понять, удастся ли прижиться в команде среди новых и незнакомых игроков. К тому же, как сообщает А.П. Нилин, «своим возвращением Стрельцов застал заинтересованных лиц врасплох». Другими словами, не все были одинаково рады его возвращению в команду и не всем понравилось, что Стрельцов немедленно перетянул на себя внимание болельщиков. Конечно, Стрельцов видел и понимал это недовольство, подчас никак не проявляющееся, наверняка опасался возможной трещины в команде. Но пока радость возвращения перевешивала все неприятное и неудобное. Началась вторая жизнь в футболе, и хотелось думать уже о следующем сезоне. Тем более что в № 2 журнала «Футбол» от 9 января 1966 г. на последней странице была помещена заметка «Новые мастера». Среди прочего в заметке говорилось: «В связи с выполнением нормативов и требований Единой Всесоюзной спортивной классификации президиум Федерации футбола СССР присвоил звание мастера спорта по футболу группе игроков: московскому торпедовцу Э. Стрельцову (за 1-е место в чемпионате) и столичному динамовцу Вад. Иванову (за 5-е место)…» Возвращение было подтверждено официально.
Но после эйфории всегда наступает если не депрессия, то хотя бы эмоциональный спад. Праздник обязательно сменяется буднями. В начале весны сборная СССР, капитаном которой был в то время Валентин Иванов, уехала в Югославию готовиться к чемпионату мира 1966 г. Все шло прекрасно, Иванов участвовал во всех матчах. Как вдруг появившийся откуда ни возьмись недоброжелатель смутил тренера Н.П. Морозова вопросами: «И Иванов играет? А что, помоложе вы никого найти не могли?» После первого тайма ближайшей затем игры Иванова заменили, и больше в сборной Валентин Козьмич, которому в 1966 г. исполнялось 32 года, не появлялся. Он вернулся в «Торпедо», где тоже был капитаном, и старался ничем не выдавать своего состояния. Но футболисты в голос подтверждают: никому еще не удавалось безболезненно пережить окончание спортивной карьеры, особенно когда ты чувствуешь, что мог бы еще играть и приносить пользу, но твои услуги, увы, не нужны. Отлучение от национальной сборной отражается и на клубной игре – такой футболист не только подавлен, но и лишен мотивации. А в команде апатия одного, особенно капитана, неизбежно передается остальным.
К тому же, как рассказал об этом сам Валентин Козьмич, «цепная реакция идет с поразительной быстротой». И вот уже торпедовский тренер В.П. Марьенко стал осторожно намекать Иванову на целесообразность перехода в тренеры, на то, что о лучшем помощнике Марьенко и мечтать бы не мог. Конечно, это не могло не отразиться на игре Иванова и на его настроении. В начале чемпионата 1966 г. 2 мая в игре с куйбышевскими «Крыльями Советов» он стал автором двух голов. Больше мячей он уже не забивал. Из тридцати шести игр он участвовал только в одиннадцати. Все это время «мучился, колебался, раздваивался, терзался сомнениями». Ему казалось, что тренеры смотрят на него враждебно. Под этими взглядами необходимая уверенность исчезала, он начинал играть со срывами; все, что раньше давалось легко, перестало получаться вообще. И вдруг, как следствие, против него восстали болельщики. Можно только представить, что он чувствовал, когда слышал с трибун свист и крики: «Иванова с поля!», «Пора на пенсию!». И тогда он окончательно решил уйти. Ему устроили грандиозные проводы: команда несла своего капитана на плечах, болельщики после всех нападок рукоплескали, сыпались подарки. Но несмотря на утешение, он не мог не сознавать, что прощание могло бы состояться много позднее.
НА КОМАНДНОЙ ФОТОГРАФИИ 1965 Г. СТРЕЛЬЦОВ СТОИТ В ВЕРХНЕМ РЯДУ – ПОЛЫСЕВШИЙ, ПОГРУЗНЕВШИЙ, ВЫГЛЯДЯЩИЙ ЛЕТ НА ДЕСЯТЬ СТАРШЕ СВОЕГО ВОЗРАСТА, НО СЧАСТЛИВО УЛЫБАЮЩИЙСЯ.
По итогам года «Торпедо» оказалось на 6-м месте. Стоит отметить, что в сезоне 1966 г. Эдуард Анатольевич окончательно стал самим собой в футболе. Если, присматриваясь и наслаждаясь возвращением в 1965 г., он вел себя смирно и законопослушно, то в 1966-м получил несколько предупреждений и даже удаление с последующей дисквалификацией. 4 июля во время игры с московским «Локомотивом» в «Лужниках» он сподобился красной карточки за умышленный удар игрока противника по ногам. В журнале «Футбол» О.С. Кучеренко написал тогда: «…Был удален Стрельцов, который в последнее время часто допускает «вольности». Одно складывается с другим. Неудачи коллектива, ошибки партнеров и даже «мелочи» сначала вызывают просто раздражение, потом раздражение переносится на соперников и судей, и, наконец, футболист совершает неэтичный поступок. Большой спортсмен так никогда не сделает». Следующую игру – с ленинградским «Зенитом» – Стрельцов пропустил.
Но самое яркое событие того сезона ждало команду в конце сентября. Поскольку «Торпедо» стало чемпионом СССР в 1965 г., в 1966-м команде предстояло участие в Кубке европейских чемпионов (Лига чемпионов УЕФА с 1992 г.). Играть предстояло с итальянским «Интернационале» – одной из сильнейших европейских команд. Но на Стрельцова пока что власти страны посматривали с подозрением, вернее – выпускать его за границу побаивались. Когда сегодняшние поклонники Стрельцова возмущаются этой несправедливостью, они либо не знают, либо делают вид, что не знают, по какой причине осторожничали советские чиновники. Мы уже выяснили, что в те годы любой повод мог быть использован в холодной войне. На всякий случай напомним, что, например, в Директиве Совета национальной безопасности США № 20/1 от 18 августа 1948 г. говорилось, что «наша конечная цель в отношении Советского Союза – война и свержение силой Советской власти <…> Речь идет прежде всего о том, чтобы сделать и держать Советский Союз слабым в политическом, военном и психологическом отношениях по сравнению с внешними силами, находящимися вне его пределов». А в Директиве № 4/А от 14 декабря 1947 г., возложившей ведение психологической войны на ЦРУ, отмечалось, что психологическая война – это «ведение пропаганды, в том числе с использованием анонимных, фальсифицированных или негласно субсидируемых публикаций; политические действия с привлечением лиц без гражданства, изменников и поддержка политических партий; квазивоенные методы, включая помощь повстанцам и саботаж; экономические действия, связанные с валютными операциями…».
Это сегодня можно отмахнуться от всех директив, а для тех лет это была реальность, в соответствии с которой и выстраивалась политика государства. Никто не станет утверждать, что политика эта, как равно и политика любого другого государства, была безупречной. Но нам сейчас важно не судить, а понять: почему что-то происходило так, а не иначе. В тех условиях появление Стрельцова за границей могло вызвать, что называется, нездоровый ажиотаж. Во-первых, могла бы отреагировать пропагандистская машина, начав распространять информацию, что в Союзе некому играть, кроме уголовников. Во-вторых, что более вероятно, Стрельцову могли очень настойчиво предложить остаться на Западе, чтобы затем та же пропагандистская машина подхватила лозунг «Он выбрал свободу», представив обиженного Советами спортсмена как очередного пострадавшего от произвола тоталитаризма. Конечно, был бы скандал, и, конечно, отвечать бы пришлось тем, кто выпустил его за границу.
А.И. Вольский вспоминал, что вопрос о поездке Стрельцова решался на заседании бюро Московского горкома партии. Мнения разделились, а страсти накалились. Дошло до крика, но все-таки решение было найдено. Сошлись на том, что Вольский возглавит команду в поездке, а Стрельцов поступает под его ответственность. И если Стрельцов сбежит или что-то натворит, отвечать будет Вольский. Но самому Аркадию Ивановичу эта идея не очень понравилась. Он отказался. Когда же обо всем узнал завод, то Вольского дружно осудили. Директор ЗИЛа П.Д. Бородин заявил, что не узнает Вольского. «Ты всегда такой решительный, – сказал директор, – а тут сдрейфил». Аркадий Иванович вспоминал, что слово «сдрейфил» все и решило. Почему-то не захотел Вольский быть «сдрейфившим» и дал свое согласие опекать Стрельцова. Через два дня они улетели в Милан. Вторая жена Стрельцова Раиса рассказывала впоследствии с чьих-то слов, что, «когда самолет оторвался от шереметьевской бетонки и начал набирать высоту, Эдик заплакал…».