— Все очень просто: я не могу допустить, чтоб ты прямо в лавке изменяла мужу. Почему? Причина тоже очень проста: мне будет стыдно смотреть в лицо Чжоу Юаню, вашим родителям и всем соседям по улице Шуйтацзе. Ты сама меня вынудила произнести это! Не хотела я тебя позорить, но ты бессовестная!
— Изменять? — опешила Фэн Чунь. — Да что я такое сделала?! Это, по-твоему, называется изменой?! — Фэн Чунь по-прежнему не признавала свою ошибку.
Сестрица Ми обычно всего добивалась добрым словом, но сейчас она рассвирепела. Отшвырнула в сторону сигарету и сказала:
— Ты меня еще поучи тут! Твою ж мать! Да, физически ты не изменяла, но в душе-то у тебя разве ничего не произошло?! Вы флиртовали у меня перед носом, как будто меня не существует. Он тебе без всякой причины подарил две сотни юаней — просто за то, что ты ему ботинки почистила? Совсем ненормальный, что ли? А ты, видимо, всем сердцем прикипела к моей лавке, раз заявилась ночью и спать мне не даешь? Да ты боишься, что я тебя выставлю и лишу возможности снова увидеться с этим парнем! Ты же его ждешь, чувствуешь, что он вернется. Уже придумала себе красивую сказку, сама для себя фильм сняла. Считаешь, что сумеешь скрыть от меня эти свои романтические порывы?! Вы с ним не обменялись контактами, так что моя лавка — единственное место, где вы можете снова увидеться, разве нет? Фэн Чунь, вот что я тебе скажу, и хочу, чтобы ты зарубила это себе на носу: мы обе должны быть прямолинейны, но в меру. Я к тебе отношусь как к здравомыслящему человеку, а ты ведешь себя черт-те как. Твою мать, ты вздумала мне тут нотации читать, а сама-то еще малявка! Сколько пудов соли ты съела? Сколько мостов перешла? Сколько убытков претерпела? Свидетельницей скольких романов была?!
На самом деле мысли Фэн Чунь путались, она сама еще не разобралась в том, что с ней происходит, а сестрица Ми разом ее разоблачила. Фэн Чунь было ужасно стыдно, лицо ее нестерпимо горело, она хотела оправдаться, но нужных слов не нашла и облачила гнев в высокопарные слова, процитировав «Шицзин»[20]:
— Утки, я слышу, кричат на реке предо мной,
Селезень с уткой слетелись на остров речной…
Тихая, скромная, милая девушка ты,
Будешь супругу ты доброй, согласной женой[21].
И продолжила:
— Несколько тысяч лет назад древние люди уже все отлично описали. Ты понимаешь, что восхищение мужчины женщиной — естественные, здоровые, нормальные отношения? Так зачем все опошлять? Недаром говорят, что самое ядовитое — женское сердце. У самой не было любви, и ты не хочешь, чтобы она была у других. Я всегда считала, что ты хорошая женщина, а оказывается, у тебя черное сердце!
Сестрица Ми не ожидала, что Фэн Чунь покажет острые зубы. Слова девушки глубоко ранили ее. Она с силой хлопнула по перилам и взревела:
— Что за вздор! С чего ты взяла, что у меня не было любви?! Может, ты с моим мужем спала и была его любовницей?!
— Сестрица Ми, ну зачем оскорблять! Кто не знает, каким человеком был Сун Цзянтао? Вся улица знала! Я же не глухая и не слепая. Да, среди друзей он был душой компании, а к тебе-то как относился? Он любил вкусно поесть, выпить, а еще считался игроком и ходоком — кому это не известно? В вашем магазине штор он открыто заигрывал с покупательницами всех возрастов — то за грудь трогал, то за попу щипал. Ты что думаешь, глаз у соседей нет?!
— Хватит! — осадила Фэн Чунь сестрица Ми. Она прикрыла глаза, вздохнула, поднялась на пару ступеней по темной и крутой лестнице и повторила: — Хватит. Я-то думала, ты у нас университет окончила, а грубишь, как базарная торговка. Я тебя презираю. Почему Чжоу Юань на тебя забил? Теперь я наконец понимаю. Достаточно ты на меня помоев вылила? Считай, мы квиты. А теперь пошла вон!
С этими словами сестрица Ми оттолкнула Фэн Чунь. Застигнутая врасплох, девушка упала прямо на лестнице. Сестрица Ми безо всяких колебаний перешагнула через Фэн Чунь со словами:
— Если ты не уйдешь, то я уйду! Устроит тебя?
Фэн Чунь расплакалась, как обиженный ребенок. Дверь наверху открылась, и возникшая в проеме свекровь сестрицы Ми позвала невестку.
Сестрица Ми застыла на месте, потом повернулась и пробормотала:
— Мама, прости, мы тебя разбудили.
Свекровь велела:
— Помоги Чунь подняться ко мне.
Сестрица Ми на мгновение замешкалась, но все же послушалась свекрови и наклонилась, чтобы помочь. Стоило ей дотронуться до девушки, как та вскочила сама и поспешно воскликнула:
— Спасибо!
В ее словах звучало сожаление. Она хотела перестать плакать, но не могла сдержать рыданий.
Сестрица Ми не стала возражать свекрови и отвела Фэн Чунь наверх. Добрая восьмидесятишестилетняя старуха была немногословной, и лицо ее тоже обычно ничего не выражало — такой уж она человек. Оказалось, что свекровь успела расстелить на втором этаже толстые матрасы для сестрицы Ми и Фэн Чунь и приготовила два тонких одеяла, поэтому в комнате теперь ступить было некуда. Старуха сняла верхнюю одежду, не дав невестке и Фэн Чунь помочь себе, и улеглась. Сестрица Ми и Фэн Чунь не решились спорить — да и о чем говорить? Так что они последовали примеру пожилой женщины. Молча плюхнувшись на матрасы, они быстро набрали сообщения родным, а потом забрались под одеяла.
Этот день и так слишком затянулся. Даже ночь они уже упустили. Когда они легли, за окном забрезжил рассвет.
(12)
Причина, по которой Фэн Чунь так разволновалась, заключалась в том, что она не хотела увольняться из лавки сестрицы Ми. Да, она пришла сюда со злости, чтобы прикинуться страдалицей и вызвать у мужа сочувствие, но жизнь меняет людей, у жизни — своя сила. Первый день, первая неделя были для Фэн Чунь самыми сложными. Приходилось отводить глаза при встрече со знакомыми. Но прошел месяц, и потихоньку ситуация сама собой изменилась. Чем лучше Фэн Чунь справлялась с работой, тем чаще сестрица Ми выражала удовлетворение и признательность, и сердце Фэн Чунь наполнялось радостью. Сестрица Ми пожелала, чтобы Фэн Чунь начала выходить в самые оживленные часы, и та ликовала. Фэн Чунь попросила родителей забирать сына у ворот начальной школы после обеда, а сама работала с двенадцати до восьми.
Родители Фэн Чунь ужасно злились и на зятя, и на его родителей, но поделать ничего не могли — они боялись, что, досаждая Фэн Чунь разговорами, лишь усугубят конфликт молодых. Родители Фэн Чунь были простыми честными людьми. Фэн Чунь не могла поговорить с ними по душам. Они с самого детства мало общались с дочкой. До замужества если мать о чем и спрашивала ее, так об уроках, либо интересовалась, какую оценку дочка получила на экзамене, а еще советовала, как выстраивать отношения с одноклассниками и однокурсниками, и наставляла: не гулять с мальчиками, сосредоточиться на учебе, не влюбляться, остерегаться дурных людей по вечерам на улице, да и вообще приходить пораньше. В компании однокурсников Фэн Чунь сыпала остротами, но рядом с родителями молчала в тряпочку. Когда она вышла замуж, мать восприняла это просто как переезд дочки — та теперь стала ночевать в нескольких улицах от родительского дома. Когда она родила, родители, разумеется, обрадовались, но и к этому событию отнеслись как к чему-то само собой разумеющемуся. Устроившись в лавку сестрицы Ми, Фэн Чунь постепенно ощутила, что иметь родителей совершенно необязательно и без них, может быть, даже лучше. Вот у сестрицы Ми нет родителей — только свекровь. У ее сына нет отца — только бабушка и мать. Их семья — скорее редкость. Поработав в лавке, Фэн Чунь оценила двух этих женщин. Здесь трудились несколько девушек, приехавшие из деревни, и сестрица Ми со свекровью заботились о них как о родных, словно они не наемные работницы, а гостьи.
Девушки чистили обувь с двенадцати дня до восьми вечера, и сестрица Ми обеспечивала им двухразовое питание, причем ужин был плотнее, чем обычный прием пищи. За еду отвечала свекровь сестрицы Ми. Они наняли помощницу, но старуха собственноручно готовила горячее и раскладывала по контейнерам для каждой девушки, а те нахваливали ее стряпню. Обеды и ужины для сотрудниц лавки и правда были очень вкусными. Сестрица Ми никогда не заказывала доставку готовой еды. Некоторые магазины по соседству делали именно так, закупая для работников простую лапшу быстрого приготовления, а после выкидывали одноразовые коробки в мусорку, чтобы не мыть посуду и не платить дополнительно за воду. К тому же готовый обед стоил на удивление дешево. Но сестрица Ми не соблазнялась на такой вариант. Она твердо верила, что дешевое хорошим не бывает. Сколько бы девушек ни работало в лавке сестрицы Ми, она и ее родные относились к ним как к большой семье, и каждый день она платила за обеды из своего кармана. Сестрица Ми понимала, что здоровье — самое важное в мире. А отведать блюда, которые ее долгожительница-свекровь приготовила своими руками, — настоящее благословение. Сестрица Ми умела играть на чувствах других. И при этом могла говорить правду. Окружающих трогали ее слова. Сестрица Ми платила работницам не очень много, но кормила их и постоянно нахваливала свои семейные обеды, так что все чистильщицы обуви были преданы и делу, и начальнице. Сама она, разумеется, пользовалась привилегированным положением. Свекровь накладывала ей добавку в отдельный контейнер. Работницы ели первыми, а потом сестрица Ми уходила в подсобку или поднималась в жилую комнату, чтобы поесть не спеша. Когда Фэн Чунь проработала в лавке около месяца, сестрица Ми и ей выделила отдельный контейнер — такой же, как у нее самой, только цветом они отличались: один светло-голубой, а другой светло-розовый. С тех пор как Фэн Чунь получила светло-розовый контейнер, еду ей стали класть точно такую же, как сестрице Ми: пару мясных блюд, овощи, иногда еще ложку яичницы-болтуньи или кусок тушенного в соевом соусе окуня. Это свекровь готовила лишь для родных, не в общем котле. Старуха особо не баловала Фэн Чунь ласковыми словами, но относилась к ней как к собственной дочери, называла ее «Чунь»