— Нет! Ни за что!
Для нее это уже был не просто вопрос денег — она расценивала произошедшее, да и весь ремонт в целом, как настоящую аферу, обман, только внутри большой аферы с ремонтом притаилась маленькая. Безответный старый носильщик нанес ей обиду вслед за бригадиром — и этого она не могла пережить; а смирившись, как ей казалось, она потеряет остатки самоуважения. Мне и слова не удавалось вставить, поскольку Не Вэньянь, придя в страшную ярость, рвала и метала:
— Да! Конечно, Чжан Хуа нам помогала, нельзя ее винить, да и нет оснований в ней усомниться! Но сейчас, когда дошло до такого, — кто поручится, что она не получает тайком откаты? Почему же все кругом такие бессовестные? Стоит достичь каких-то успехов в карьере, как других людей это лишает покоя, они на тебя возводят поклеп, пытаются разрушить все, чего ты добился, и непременно хотят свести тебя в могилу. Дома стена разрушилась, надо ремонтировать — и тут все подряд обманывают, пытаются на тебе нажиться, даже простой носильщик с улицы и тот норовит обидеть. Они себя кем вообще возомнили, что решаются мошенничать напропалую?! За кого они меня принимают? Думают, меня легко можно обижать? В этот раз я не намерена склонять голову перед сбродом!
Не Вэньянь попросила меня не лезть в это дело и позволить им с мужем самим все решить. Я должна согласовывать свои действия с ними и ни в коем случае не платить старому носильщику за работу. Не Вэньянь, сильно нервничая и ломая пальцы, умоляла:
— Пожалуйста, пообещай мне, что ты нас не предашь. Сейчас я уже никому не верю — только тебе. Ты обязана мне пообещать!
Мне ничего не оставалось, кроме как пискнуть «обещаю». Меня вынудили дать слово, и когда я услышала собственный голос, сердце мое екнуло. Все это ужасно смутило меня — и сама ситуация, и мое обещание; мне казалось, что мы смешные и жалкие, но при этом печемся о своей репутации и о самоуважении.
Утром за дверью раздался крик. Оказалось, это кричал носильщик. Старик снова пришел и встал на площадке перед нашими квартирами, прижимая к себе коромысло. Одет он был в какие-то лохмотья, и от него ужасно разило по́том. Не Вэньянь, выскочившая на лестницу в пижаме, перепугалась до чертиков и завизжала, а потом схватилась за грудь, влетела обратно в квартиру и плотно затворила дверь. Затем с ней приключилась истерика.
— А ну вали прочь! Вали! — кричала она.
Ван Хунту с налившимися кровью сонными глазами, в трусах и в майке, вывалился на площадку и без лишних слов накинулся с кулаками на старого носильщика. Все это происходило в воскресенье, когда сын и дочь Ван Хунту вернулись домой на выходные. Они оба тоже выбежали из квартиры и принялись прогонять старика. Тот покорно сносил удары, молчал, но при этом не уходил. Сын Ван Хунту заорал на него:
— Ты почему не уходишь? Жить надоело?
Ему вторила сестра:
— Ах ты, деревенщина! Бесишь! Беспокоить людей в их личных квартирах противозаконно — ты в курсе?!
Девушка говорила точно так же, как и ее мать, — снисходительным тоном, полным презрения. Мне пришлось сбегать за Чжан Хуа. Сначала та отказалась помогать, сказав:
— Ремонт закончился, я уже накликала на себя беду, с трудом отмылась, так что не беспокойте меня больше. Пусть впредь меня не трогают ни Не Вэньянь, ни жена профессора. Они лучше меня все знают. А я не буду хлопотать!
Но через некоторое время Чжан Хуа сама предложила:
— Так и быть, сделаю еще одно доброе дело, чтобы уж точно попасть на западные небеса[63].
Когда она поднялась к нам, носильщик внезапно очень четко произнес:
— Хозяин квартиры меня ударил.
Ван Хунту переспросил:
— Я ударил? Да это я еще вежливость проявил, даже полицию не вызвал! Посмотрим, что с тобой сделают в участке, если ты и дальше будешь донимать жильцов.
— Я всего лишь хочу получить свои деньги, — сказал носильщик.
На площадку снова выскочила Не Вэньянь. Она так и не сняла пижаму и по-прежнему прижимала руку к груди. Уставившись на старика, она заорала:
— Нет у нас денег! Нет! Нет!
Тут вмешалась Чжан Хуа:
— Так, хватит! Давайте позже спокойно поговорим. В чем проблема? Если столкнуться лбами, то договориться ни о чем не получится. Учитель Ван, учитель Не, идите к себе! Дети, отведите домой маму с папой. Приведите себя в порядок, умойтесь, причешитесь, переоденьтесь, чтобы провести воскресенье свежими. А ты… — она обратилась к носильщику, — пойдешь со мной, поешь у меня супа из зеленой фасоли. Ничего ужасного не произошло, мы все обсудим.
Не Вэньянь ткнула пальцем в Чжан Хуа и процедила:
— А ты вообще кто такая? Тоже мне важная птица! Тебе не кажется, что ты суешь нос не в свое дело? Что-то удумала?
Не Вэньянь вышла из себя, она больше не могла себя контролировать и заплакала. Когда ее злые слова вырвались наружу, все вдруг очень смутились. Ван Хунту поспешно извинился перед Чжан Хуа:
— Простите, простите, она не хотела.
Чжан Хуа посмотрела на Не Вэньянь и сказала спокойным тоном:
— А то вы не знаете, что я за человек? Я бедная вдова, которая присматривает за велопарковкой. И ничего я не «удумала». Мне это не нужно. Я порядочная честная женщина и не схожу с ума из-за нескольких жалких медяков. Мы уходим!
Когда они оказались на велопарковке, Чжан Хуа воздела руки к небу и принялась распекать на повышенных тонах старого носильщика:
— Ты меня подставил! Нечего жаловаться, что я на тебя напускаюсь. Дело не в том, что таких, как ты, городские в грош не ставят, — вы сами к себе так относитесь. У вас на уме только деньги и ничего, кроме денег! Работаете спустя рукава, да еще и нарываетесь. Поделом тебе! Велика ли разница между четырьмя с половиной мао и двумя с половиной или тремя? Ну заплатят тебе твои четыре с половиной — и что, разбогатеешь? А без них обнищаешь вконец? Носильщики, которые таскали материалы на первый этаж, получали от двух мао до трех, так почему ты артачишься?! И меня подставил, и себе навредил.
Старик долго молчал, а потом все равно упрямо буркнул:
— Всем платили эту цену. Если я пойду на уступку, то как со мной в будущем станут поступать?!
Чжан Хуа больше ничего не захотела выяснять. С напряженным лицом она налила ему суп из зеленой фасоли и с грохотом поставила миску на стол. Они молча ели суп. Затем Чжан Хуа наконец подняла глаза и выругалась:
— Ах ты ж сукин сын!
Неподалеку на площадке Толстушка играла в бадминтон с какой-то маленькой девочкой. На лице ее застыло отрешенное выражение. Чжан Хуа посмотрела на дочку и снова выругалась, словно продекламировала стихотворение, — в ее голосе различались нотки переживания о тяготах мира. Когда я услышала ее, на душе у меня стало тягостно, я не понимала, как поступить.
Конфликт в итоге продолжал усугубляться. Однажды днем старый носильщик заявился к нам на восьмой этаж, но не с коромыслом, а с топором! Топор был острый и со следами крови. Костлявый старик в лохмотьях, с всклокоченными засаленными волосами и бородой, да еще и с топором в руках — зрелище не для слабонервных. Все, кто видел его, напряглись, и два наших местных охранника побежали друг за дружкой вслед за стариком, уговаривая его не совершать глупостей. Чжан Хуа только что откуда-то приехала. Она бросила велосипед, взлетела на восьмой этаж и забрала у старика топор, приговаривая:
— Это еще что такое? Это еще что такое?
Потом обратилась ко мне:
— Сходи к Не Вэньянь. Пусть просто ответит, будет платить или нет. Если нет, то я сама заплачу.
Услышав слова Чжан Хуа, старик вскинул голову, затем снова понурился, повернулся и ушел из нашего ЖК, даже не потребовав вернуть топор. Я пошла не к Не Вэньянь, а к Ван Хунту, предложила ему отдать старику деньги и забыть обо всем. С каждой квартиры выходило по сто пятьдесят юаней. Ван Хунту согласился и добавил:
— На самом деле Не Вэньянь так кипятится не из-за денег. Она нетерпимо относится к любой несправедливости, это у них семейное, я ничего поделать не могу, так что не вините ее.
Однако вечером того же дня, когда мы обо всем договорились с Ван Хунту, к ним в квартиру кто-то вломился. Старого носильщика никто не видел, да и вообще никто не заметил ничего подозрительного, но супруги, вернувшись с работы, обнаружили, что их железная дверь срезана с петель, а все стекла перебиты. Утром мы с Ван Хунту решили, что после работы он передаст мне деньги, а я отнесу их Чжан Хуа, чтобы она вручила старику. Но увидев разгром, Ван Хунту взбеленился и не только не отдал мне деньги, а еще и вызвал полицию.
Вскоре полицейская машина въехала с сиреной во двор, всполошив всех жителей. Из нее выскочили несколько человек в форме. Часть из них отправились допросить охранников и записать показания, под которыми охранники должны были поставить свою подпись. Оказалось, что у Не Вэньянь в полиции и правда работает младший брат, только не родной, а двоюродный.
(8)
Через несколько дней полицейские пригласили нас с Не Вэньянь на медиацию. Мне казалось, что ситуация уже дошла до абсурда; я не хотела идти в участок, а потому решила во что бы то ни стало потащить с собой Чжан Хуа. Когда мы пришли, увиденное превзошло все наши самые смелые фантазии. Старый носильщик с голым торсом, в одних лишь драных грязных брюках, валялся на полу и стонал, зажмурившись. Его поколотили. Один из полицейских — не тот, что приходился братом Не Вэньянь, — с деловым видом ткнул старика носком ботинка и сообщил:
— Пришли потерпевшие, вставай, извинись перед ними.
Старик не поднялся. Полицейский рассердился и с силой пнул его. Тогда старый носильщик прохрипел:
— Хозяйка! Честное слово, я в ваш дом не вламывался…
Полицейский снова со злостью пнул его и процедил:
— Ты ж признался, а теперь опять отнекиваешься? Закон — это не игрушки!
Носильщик ахнул, свернулся калачиком и застонал.
Нам, трем женщинам, было невыносимо смотреть на такую жестокость, но мы не могли отказаться от помощи полицейских и в панике лепетали: