? Моя история должна быть жалостливой, а не занудной.
Наконец Док вернулся. Выглядел он неважно, руки дрожали, а взгляд блуждал. Я в первую минуту перепугалась, все, думаю, раскусили враги наши хитрости, но тут же успокоилась. Выглядел Док паршиво оттого, что опять оседлал своего любимого конька и теперь стыдился, что говорил заведомую ложь (можно подумать, что не бандиту врал, а батюшке на исповеди), а также пытался докопаться до смысла затеянной мною игры. Я ему раз сто уже говорила: нет ни в чем смысла, нет, а он все ищет.
Док выпил холодненькой водички, сел в кресло и задумался. А я стала бродить по комнате и насвистывать.
— Ты знаешь, — сказал он со вздохом, — по-моему, он неплохой человек.
— Кто? — хмыкнула я.
— Этот Владимир Иванович.
— Папа? Папа неплохой. Ты досье на него читал, которое приносил Орлов? Точно, неплохой. Я тебе больше скажу: он хороший человек. Будь у меня талант, я бы про него книгу написала и озаглавила просто и со вкусом — «История хорошего человека». Или лучше «Жизнеописание», как считаешь, а, Док?
— Перестань паясничать! — разозлился он.
— Ты хоть сделал, что я просила? — тяжко вздохнув, поинтересовалась я, хотя ответ уже знала, но Док не любит, когда я копаюсь в его мозгах, а я чужие желания уважаю, потому и стала задавать ему вопросы.
— Конечно, — тоже вздохнув, ответил он и добавил с недоумением:
— По-моему, он к тебе привязался…
— Док, не отвлекайся, а?
— Я пришел и сказал примерно следующее: Владимир Иванович, я единственный близкий Варе человек, девушка больна, я всячески стараюсь оградить ее от внешнего мира и потому знакомство с вами не приветствовал. Но так как не усматривал в нем ничего особенно вредного, не возражал. Но вчера Варя вернулась от вас в сильном волнении, а это как раз то, что ей категорически противопоказано. Я вас убедительно прошу прекратить эту дружбу и все такое прочее.
— Ты сказал, что я чокнутая?
— Я сказал, что ты больна.
— Но понял-то он правильно?
— Надеюсь. — Док покачал головой с крайним недовольством и уставился на меня. Сейчас начнет свою любимую песню.
— Все отлично, — заверила я и торопливо исчезла в своей комнате. Теперь следовало ждать, как поступит Владимир Иванович. Скорее всего внемлет просьбе, тогда придется организовывать мой побег от Дока и разыгрывать душераздирающую сцену. Я поморщилась. Трагедии почему-то неизменно вызывали у меня глупую улыбку, наверное, что-то нервное. Все-таки я надеялась, что до трагедий не дойдет и игру в шахматы мы продолжим.
Поначалу казалось, что я ошиблась. Утром никто не позвонил. Я слонялась по трем жилым помещениям и косилась на телефон без всякого толка. Следующее утро прошло примерно так же.
Тогда я переместилась к ограде. Расстелила одеяльце, прихватила шахматы и стала играть с котенком. Он набегался, устал и вскоре уснул со мной рядышком, а я чутко прислушивалась: не раздастся ли звук шагов с той стороны. В конце концов раздался, но увидела я не Владимира Ивановича, а Резо. Он посмотрел на меня, потом на шахматы, потом опять на меня и сказал:
— Привет.
— Здравствуйте, — ответила я. В своем стремлении выглядеть маленькой девочкой я малость пережимала: бравый охранник был старше меня от силы лет на пять, да и то вряд ли. Просто у него такая физиономия, что точный возраст определить невозможно. Я было сунулась, но, по-моему, он и сам его не знал.
Шахматы Резо заинтересовали, он присел на корточки, тараща на них глаза. Тут надо сказать, что до сей поры я видела его неизменно в темных очках и светлым взором могла полюбоваться впервые. Глазки у него были маленькие, глубоко посаженные и весело блестевшие. Цвет их определению не поддавался, скорее желтые, чем карие. Без очков он здорово напоминал любопытную обезьяну, впрочем, ранее он тоже напоминал обезьяну, но в очках.
Сейчас этот достойный представитель человекообразных подпер подбородок здоровущим кулачищем и затих, вожделенно глядя на шахматы. Думал. Я легла и стала ждать, что будет дальше, то есть смотрела на шахматы и тоже думала.
— Интересно, — наконец кивнул он.
«Да неужто? — чуть не съязвила я. — Шел бы ты, парниша… Я жду твоего хозяина, а тебе здесь совершенно нечего делать».
Он перевел глазки на меня и с улыбкой проронил:
— Может, получится что-то интересное.
Редкое везение: передо мной примат, свихнувшийся на шахматах.
— Вы ко мне не пролезете, — с грустью сказала я, — а мне к вам ходить не велели.
— Кто? — удивился Резо.
— Леонид Андреевич.
— Это тот тип, с которым ты живешь?
— Да.
— Всегда можно найти выход из положения, — заявил он вполне серьезно. Смотри, какой умный. — Пододвинь шахматы, — предложил он. Я пододвинула, мысленно обругав его крепко и нецензурно, и мы начали играть.
Резо продолжал сидеть на корточках и называл свой ход, а я переставляла фигуры. Теперь я точно знала: больше всего на свете я ненавижу шахматы. Вооруженная этой мыслью, я разбила Резо в пух и прах. Он остался доволен, протянул руку сквозь прутья ограды, аккуратно пожал мою ладонь и сказал:
— Молодец.
— Спасибо, — ответила я. Вот тут и появился Владимир Иванович.
— Доброе утро, — произнес он бодро, я кивнула, отводя взгляд, а Резо незамедлительно исчез: был — и уже нету.
Владимир Иванович прикидывал, что бы мне такое сказать, а я торопливо собирала свои вещи, нервничала, уронила шахматы, и фигурки рассыпались.
— Как твои дела? — додумался спросить он.
— Спасибо, хорошо, — ответила я, подхватила котенка, который с перепугу громко мяукнул, и направилась в глубь сада.
— Варя, — не удержавшись, позвал сосед. Я остановилась и даже посмотрела на него, а он досадливо замолчал, не было у него для меня нужных слов. Я закусила губу, отвела взгляд, а потом спросила:
— Леонид Андреевич к вам приходил?
— Да, — пожал он плечами.
— И сказал, что я сумасшедшая?
— Варя…
— Поэтому вы больше не зовете меня играть в шахматы? — Я поудобнее перехватила вопящего кота и отправилась к своему дому.
— Варя, — опять позвал он.
Я обернулась, сказала тихо:
— Вы из-за меня не расстраивайтесь, — и заплакала, а потом зашагала прочь, а Владимир Иванович стоял и мучился.
Странные существа люди. Вот, к примеру, этот Папа. Док ведь прав: человек он неплохой и дурочку, меня то есть, жалеет искренне. Тут я увидела себя его глазами: котенок под мышкой, две косы, нелепый ситцевый сарафан, лицо без возраста, глаза, в которых стоят слезы и жуткое одиночество. Лист на ветру, песчинка в море, если напрячься, поэтических сравнений можно набрать с десяток.
Но меня интересовали не поэтические сравнения, а его мысли. Они делали честь такому типу, как Владимир Иванович, и внушали гордость за род человеческий в целом.
Через час у нас в гостиной зазвонил телефон. Док посмотрел вопросительно, а я сняла трубку. Голос Владимира Ивановича слегка дрожал, было ясно, что он все еще под впечатлением встречи и эмоции, так сказать, переполняют его.
— Варя? Я хотел… вот что, ты приходи ко мне, когда захочешь. В шахматы поиграть или просто чайку попить. Я почти всегда дома. И звонков моих не жди, приходи, и все.
— Спасибо, — ответила я и повесила трубку.
Само собой, ни в этот, ни на следующий день никуда я не пошла и у ограды не появлялась. Владимир Иванович позвонил еще раз. Трубку снял Док и по-умному с ним беседовал минут пять. На следующий день со стороны ограды послышался голос моего соседа.
— Варя, — настойчиво звал он. Я робко приблизилась. — Чего не заходишь? — спросил он. Я пожала плечами. — Тебе твой Леонид Андреевич не разрешает?
— Он хороший, — промямлила я, — и он говорит, что нельзя надоедать людям. К тому же я могу поставить вас в неловкое положение, как в прошлый раз, с вашим другом. Только он не друг вовсе, я это знаю точно и промолчать не могла. А Леонид Андреевич меня ругал.
— Вот что, давай-ка перебирайся ко мне, — вздохнул сосед. — Только лучше через калитку.
— Нет, — покачала я головой. — У вас там ребята, они, наверное, про меня уже знают… будут смеяться.
— Перелазь сюда, — нахмурился мой старший друг. — И не волнуйся, никто над тобой смеяться не будет.
Через тридцать секунд я была в его саду, он взял меня за руку и повел к дому. Если Владимир Иванович всерьез мной заинтересуется, задаст пару вопросов знающим людям и получит на них пару ответов, я окажусь в весьма щекотливом положении: например, мой возраст должен слегка озадачить его. Хотя, раз я сумасшедшая, некоторая отсталость в развитии вполне объяснима. Все дурачки выглядят почти детьми лет до тридцати. В общем, раньше времени переживать не стоит.
Мы устроились на веранде, но в шахматы почти не играли, просто разговаривали. С этого дня наши отношения приняли другой характер. Владимир Иванович все больше интересовался моей особой и все меньше — шахматами. Док его тоже очень интересовал. Мне пришлось на ходу придумывать историю дружбы Дока с моими родителями.
— Он сейчас не работает, вот и взял меня на каникулы.
— Откуда? — не понял Владимир Иванович.
— Из больницы. Леонид Андреевич врач, он считает, что в больнице мне быть необязательно.
— Правильно считает, больница та же тюрьма, — брякнул мой друг. — А у Леонида Андреевича семья есть?
— Нет, — покачала я головой. — С женой он давно развелся.
— Значит, он тебе… вроде отца?
«Хороший вопрос, — хмыкнула я. — Скорее уж я ему вместо матери».
— Нет… — Это «нет» я умудрилась произнести таким тоном, что мысли Владимира Ивановича вихрем завертелись в голове.
— Варя, он что, пристает к тебе? — собравшись с силами, спросил он, а я испуганно покачала головой.
— Нет, что вы… просто он строгий. Что плохого в том, что я с кем-нибудь поговорю? Или схожу в кино? Леониду Андреевичу некогда, он диссертацию пишет, а одну меня не пускает.
Сосед кивнул.
— Если за забором целый день сидеть, выходит та же самая больница.