— Нет, — покачала я головой. — В больнице плохо.
— А потом куда? — помедлив, спросил Владимир Иванович. — После этих каникул?
— Леонид Андреевич документы оформляет, меня отправят в дом инвалидов.
— Какой же ты инвалид? — растерялся он.
— Ну… это так называется…
— А-а, — ошалело произнес Папа и посмотрел на меня. — Слушай, Варя, тебе не надо ехать ни в какой дом инвалидов, ты совершенно здоровая девушка… Да что тебе там делать?
Я слабо улыбнулась.
— Я не могу жить одна. Чтобы жить одной, надо работать, а меня никуда не возьмут, и еще за мной должен наблюдать врач. Родственников у меня нет, а Леонид Андреевич не может держать меня постоянно… Да вы не расстраивайтесь, — улыбнулась я. — Мы в этот дом уже ездили, там хорошо. Большой сад, рядом село, буду работать на ферме. Я туда заходила, телята такие смешные. И с девушкой одной разговаривала, она сказала, у них нормально, воспитатели хорошие, не бьют. Леонид Андреевич обещал брать меня на каникулы… Я вас совсем расстроила, — опомнилась я. — Давайте лучше в шахматы играть.
В шахматы ему не игралось, он все больше смотрел на меня и тяжело задумывался.
Через пару дней, сидя утречком на веранде, мы с соседом взялись отгадывать кроссворд. Во времена безделья я в них здорово поднаторела, ну и принялась щелкать, как семечки. Владимир Иванович только диву давался да успевал записывать.
— А это ты откуда знаешь? — засмеялся он, когда я с ходу назвала весьма мудреное словечко.
— Просто люблю кроссворды, — пожала я плечами. — А еще в морской бой играть. В институте на лекциях мы с подружкой часто играли…
— Ты училась в институте? — спросил Владимир Иванович, прикидывая — это он чего не понял или у меня мозги крен дают.
— Да. В педагогическом. Потом в школе работала год.
— А… — Владимир Иванович посидел немного пеньком и начал осторожно:
— Как же так, Варя?
— Вы о том, почему я в больницу попала? Что-то со мной случилось…
— Что?
— Я не помню. Что-то плохое. Леонид Андреевич говорит, что я загоняю свои воспоминания внутрь, и они меня держат. Если бы я смогла рассказать, возможно, избавилась бы от страха и вообще… вылечилась. Он меня часто расспрашивает, иногда сердится, думает, что я нарочно молчу, а я правда ничего не помню.
«Сукин сын этот Леонид Андреевич, — рассвирепел мой друг, правда, мысленно. — Взял девчонку и опыты ставит, потом еще диссертацию напишет…»
В подобных беседах прошла неделя. В среду в гостях у Владимира Ивановича вновь появился джинсовый Андрей, я заторопилась уходить, но хозяин махнул рукой, мол, сиди, пей чай. Джинсовый смотрел на меня безрадостно, но силился улыбнуться. Я устроилась в уголке веранды, а они грелись на солнышке и негромко разговаривали. Тихой мышкой просидела я минут сорок, прислушиваясь не к разговору, конечно, а к мыслям джинсового. Наконец Андрей отбыл восвояси, а мы с Владимиром Ивановичем отправились в сад гулять.
— Ты что молчаливая такая? — весело поинтересовался он.
— Так… — пожала я плечами, погрустила и добавила:
— Плохой у вас друг.
— Чем не понравился? — искренне удивился Папа. — Ты, Варя, не права, — помолчав, заговорил он серьезно. — Андрей парень стоящий, мы много лет с ним дружим и друг друга не раз успели проверить. Знаешь поговорку про пуд соли?
— Знаю… Я не хочу, чтобы вы сердились, и про Андрея вашего ничего говорить не буду. Только я чувствую, он плохой человек.
«И тебя, дурака старого, подсиживает, — очень хотелось добавить мне. — А ты про пуд соли болтаешь. Укокошить я тебя, конечно, не дам, но и сам ворон не лови».
Прошла неделя. Владимир Иванович так привык ко мне, что завтракать без меня не садился. Все чаще мысленно называл дочкой и находил между нею и мной необычайное сходство. За последнее время на кладбище он ездил только дважды, а вернувшись, тут же звонил мне.
Парни из охраны тоже ко мне привыкли, мыслей я у них почти не вызывала, с мыслями у них вообще было туго, если и мелькнет что-то по поводу моих достоинств, то тут же и исчезнет: ребята знали, что у меня не все дома, а с дурой свяжись, так непременно сам в дураках окажешься. Вскоре интересоваться их мыслями я вообще перестала.
В одно тихое утро я сидела на веранде Владимира Ивановича и пила чай в одиночестве, потому что хозяин в гостиной разговаривал по телефону. Возле ступенек торчал парень из охраны, звали его Володя, тут на веранде возник Резо. Последнее время мы с ним «почти что» подружились, говорю почти что, потому как голова у Резо совсем пустая и что-то знать о нем наверняка невозможно. Хотя парень он непростой, у него даже есть принципы. Опять же болтать при Папе он очень не любит, потому что получает деньги не за болтовню, а за охрану, это как раз один из его принципов. По большей части он молчит и поглядывает вокруг, точно что-то ищет. Не знай я его мыслей, непременно начала бы бояться: в своем темном костюме и при очках он выглядит крайне внушительно, особенно к вечеру, если второй раз не побреется: щетина на нем произрастала прямо-таки с фантастической скоростью, а бриться дважды в день не всегда удавалось, и к вечеру он частенько имел зверский вид. Только Резо и еще один из охранников, блондин по имени Толя, жили в доме постоянно, остальные менялись.
Так вот Резо возник на веранде и хмуро подумал, глядя на дружка возле лестницы: «Чего это Вовка последние дни дерганый?»
«Действительно, чего?» — подумала я и решила узнать.
Вовка парень крепкий, я бы на его месте не только что дергалась, я б давно на стенку полезла. А он держался молодцом, правда, все вбок смотрел, избегая взглядов дружков, а главное, хозяйских очей. А зря. Вот Резо уже заинтересовался, и хозяин тоже может обратить внимание, потому что вовсе не дурак, это он с виду мужичок-простачок, а мысли в его голове очень даже непростые.
Володя, кстати, это хорошо понимал, отчаянно боялся и портил все еще больше. А я, честно сказать, порадовалась, потому что просто сидеть на чужой веранде мне уже надоело, надо было переводить наши с хозяином отношения в новую фазу, а повода для этого не было.
Я быстренько придумала небольшой план и после обеда принялась его осуществлять. Мы все еще сидели на веранде, Владимир Иванович мне что-то о своей жизни рассказывал, попутно выведывая о моей. Я взглянула на часы и поднялась.
— Мне пора.
— Рано еще, — заметил он. — Или заскучала?
— Нет. Просто дела… вещи надо собрать. Мы уезжаем. Я ведь с вами проститься пришла. — В этом месте я улыбнулась робко и напустила в глаза слез. Не то чтобы они по щекам катились, но зримо присутствовали.
— Куда уезжаешь? — не понял Владимир Иванович. Я пожала плечами.
— Я ведь вам рассказывала…
— Постой, как же так? — заволновался он. — Когда уезжаешь, почему?
— Завтра, в восемь утра.
— Ты мне ничего не говорила…
— Не хотела расстраивать… Я ведь знаю, вы ко мне хорошо относитесь, я чувствую…
— Варя… — начал он и запнулся. — Где этот дом находится? — Он разозлился и даже не пытался скрыть этого.
— Недалеко, километров пятьдесят. Только вы ко мне не приезжайте, — попросила я. — Вы добрый, вам меня жалко станет, только расстроитесь. До свидания, Владимир Иванович, спасибо вам за все. Я пойду, ладно? Мне тяжело прощаться, я потому и молчала… До свидания. — Тут я спустилась по ступенькам и почти бегом направилась к ограде.
— Варя! — крикнул он вроде бы испуганно, а я, не оборачиваясь, помахала рукой.
Протиснулась в наш сад и с трудом отдышалась. «Лицедейка», — хмыкнула я мысленно и пошла к Доку.
— Если будет звонить, трубку не бери, — предупредила я, однако никто не позвонил. Владимир Иванович хоть и сильно переживал, но мужиком был нормальным, в том смысле, что не психом, и понимал, что против судьбы не попрешь. Я устроилась на диване, а Док рядышком и начал приставать с вопросами. Так как в моем плане ему отводилась не последняя роль, пришлось все объяснить. Он слушал, хмурился, но вынужден был согласиться, что ничего другого предложить не может, и только кивнул.
К вечеру я стала смотреть на часы с большим томлением, попробовала читать и не смогла, волновалась я чрезвычайно: если сегодня у меня ничего не выйдет, завтра придется уезжать, а другой возможности подобраться к Папе у меня не будет.
Через полчаса пошел дождь, сначала теплый, неспешный, потом поднялся ветер, стал гнуть березу под окном, небо сделалось свинцовым, полыхнула молния, и начался настоящий ливень.
Я выглянула в распахнутое окно и покачала головой: буйство природы мне в общем-то на руку, как фон для рвущей душу сцены. В этом нет ему равных, лишь бы ливень не спугнул моего старшего друга, и он не остался дома.
В 21.10 я сказала Доку: «Молись за меня, если верующий» — и бросилась вон из дома, причем в своем ситцевом сарафане и босиком, для большей убедительности. Из-за боязни опоздать возле крыльца дорогого друга я появилась рановато, и мне пришлось спрятаться возле соседского забора в густых ветвях сирени, впрочем, улица была совершенно пустынна, вряд ли кто меня заметит.
Я ежилась от холода, топала ногами в образовавшейся луже и с тоской думала: «Точно не поедет», но в этот момент ворота открылись, и появилась огромная черная машина, марки которой я не знала, должно быть, что-то американское, а я бросилась машине наперерез, размахивая руками и крича во все горло: «Владимир Иванович!»
Все-таки он успел ко мне здорово привязаться, потому что машина не только остановилась, но он сам, несмотря на дождь, вышел из нее и даже не подумал о своем костюме, когда я мокрая, точно курица, бросилась к нему на шею.
— Владимир Иванович, — синими губами зашептала я, трясясь и слегка заикаясь (все взаправду, трясучка и синие губы от холода, но он решил, что от волнения, и правильно, я на это очень рассчитывала). — Владимир Иванович, пожалуйста, не уезжайте, я вас очень прошу…
— Варя, — растерялся он и даже попробовал немного отстраниться, но я вцепилась насмерть.