— Я видела тебя, — говорит она.
— Где? Когда? — спрашиваю я.
— В мире смертных. Ты стояла на холме, глядела на Получателя, высоко подняв голову. Ты не дрогнула, не тряслась. Ты смотрела в его глаза как равная.
Я помню фигуру в плаще в лесу, за Аидом. Не в плаще. В перьях.
— Это была ты?
— Да.
— Ты принесла меня сюда? — спрашиваю я.
Алекто смотрит на меня блестящими глазами и качает головой.
— Нет. Но мы хотели тебя тут. Мы надеялись, что ты придешь. Мы смотрели и ждали. Мы ждали так долго.
Я замечаю, что Мегера и Тисифона слушают нас. Мегера уже не трогала волосы, Тисифона закрыла крылья, села, как ее сестра, свесив ноги с края своей ниши. Обе смотрят на нас ониксовыми глазами.
— Она не знает, — говорит Мегера.
— Что я не знаю? — спрашиваю я.
Они не отвечают, смотрят друг на друга.
Холод, как холодные пальцы, играет на моей спине, и я дрожу, а потом понимаю, что дрожу не от страха, а от того, что была в Стикс и в небе, и моя одежда мокрая. Мои джинсы тяжелые, липнут к ногам, джемпер под плащом мокрый. Как только я замечаю это, зубы начинают стучать, и я обвиваю себя руками.
— Ей холодно, — говорит Тисифона. — И она мокрая.
Она взлетает со своего места и опускается рядом с Алекто. Через миг Мегера присоединяется к ним, в ее руке охапка черной ткани.
— Мы поможем тебе, — говорит Алекто.
Они подходят ко мне, и я пытаюсь пятиться, но идти некуда, за мной гора, впереди — пропасть. Я понимаю, что еще держу обмякший нарцисс, когда Алекто забирает его у меня, смотрит на него большими глазами, нежно опускает. Потом шесть ладоней начинают тянуть за мою одежду, нежно, но настойчиво, борясь с молнией плаща.
Я не двигаюсь, замираю от страха перед змеями Мегеры, но когда они расстегивают плащ, снимают его с меня и бросают на пол, открытость вдруг включает мои инстинкты выживания, и я отступаю, отбивая их руки.
Я будто бью по ветру. Фурии игнорируют меня, и Тисифона ведет когтём по моему джемперу, разрезая его, ее сестры снимают его с моих рук, оставляя меня полуголой.
— Хватит! — кричу я, пытаясь оттолкнуть их и закрытья.
Змеи Мегеры шипят от громкого звука, и я сжимаюсь у камня, зажмурившись.
— Что это? — говорит Мегера.
Я открываю глаза, они глядят на шрамы от молнии с шоком.
Мегера скалится.
— Кто сделал это с тобой? Зе…
Тисифона зажимает ладонью возмущенный рот сестры.
— Не говори это имя тут. Ты разозлишь другого, и он придет.
Мегера отталкивает Тисифону, ее змеи поднимаются, их рты открыты в угрозе.
— Не затыкай меня.
— Тогда не глупи, — рявкает Тисифона.
— Тише, — говорит Алекто сестрам, поднимая руки к ним. Она смотрит на меня. — Мы просто хотим согреть тебя. Мы не хотим вреда. Не тебе. Кто это сделал? — спрашивает она, кивая на шрамы.
Лучше соврать.
— Никто. Просто погода. Порой такое случается.
Они переглядываются.
— Это сухое, — Мегера протягивает черную тряпку. — Для тебя. Рука болит?
— Я… нет. Все хорошо. Спасибо. Я могу одеться сама. Прошу, — говорю я.
Они отходят и бесстрастно смотрят, как мои дрожащие пальцы расстегивают пуговицу джинсов, опускают молнию, сдвигают их до колен. Вряд ли я когда-то так стеснялась своего мягкого человеческого тела, даже с Али. Моя кожа багровая и красная, в пятнах, это вызывает мысли о трупах. Я начинаю плакать.
Они тут же подходят, гладят мою кожу и волосы, все урчат, воркуют. Алекто опускает мою голову на свое плечо, прикрывает крылом мою раненую руку, пока две другие прижимаются к моей спине и боку, их руки обвивают мою талию. Я ощущаю прохладную сухую чешую Тисифоны, слышу тихое шипение змей Мегеры где-то над моей макушкой. Когти нежно гладят мой скальп, ритмично массируют, будто я — испуганный зверек.
Когда я вдыхаю, я ощущаю запах Алекто, пыль в ее перьях, тот же кисло-сладкий запах, который я знаю — и я вспоминаю, что пахла так, когда перестала мыться после Фесмофории. Та же смесь дикого и девушки. Они пахнут как я, или я пахла как они, и от этого мне становится лучше. Не так страшно знать, что что-то в нас похожее.
А потом они отталкивают меня.
Я сжимаюсь на полу ниши, снова боясь, не могу понять, что я сделала не так, что они вдруг ударили меня.
— Мы не позволяли тебе приходить сюда, — шипит Алекто, и я ошеломленно поднимаю взгляд. Три Фурии отвернулись, создав стену между мной и пещерой. Они говорят не со мной.
— Мне не нужно ваше позволение, Алекто, — доносится спокойный голос. — Это мое царство.
Моя кровь холодеет.
Его ты любишь? Или она разбила твое сердце?
Это он. Аид. Он тут.
— Эребус — наши владения, — говорит Тисифона. — Ты согласился. Ты подписал договор. Ты остаешься в своих местах, а мы в своих. Это наше.
— Я хочу увидеть девушку, которую вы забрали с берега Стикс.
— Мы первые ее нашли.
— Мегера, — предупреждает Аид. — Спусти ее, или я поднимусь.
— Тогда ты нарушишь договор. А ты знаешь, что это значит.
— Вы уже нарушили его, принеся ее сюда. Ты знаешь, что это означает.
Я хватаю тряпки, которые дала Мегера, встряхиваю их, нахожу воротник и дыры для рук, натягиваю одеяние через голову. Оно ниспадает до ног, черная версия белого одеяния из сна, как у Оракула. Я снимаю джинсы, швыряю их в угол и нахожу порванный джемпер, набрасываю его как кардиган, прикрывая ударенную молнией руку. Я приглаживаю волосы и успокаиваю выражение лица.
— Посмотрим, хочет ли она говорить с тобой, — отвечает Алекто, оглядываясь. — Ты хочешь говорить с тем, кто зовет этот мир своим? — спрашивает она у меня.
Я качаю головой. Нет, если у меня есть выбор.
— Она не хочет, — сообщает Фурия Царю Подземного мира.
— Так тому и быть, — говорит он.
Я охаю, когда он появляется между мной и Фуриями, спиной ко мне. Он выше, чем я помню, его плечи шире, тени развеваются вокруг него, как дым.
Фурии поворачиваются, раздраженно шип, змеи, чешуя и перья поднимаются, но они не нападают на него, даже не пытаются снова встать между нами, а смотрят, злясь, что он не послушал их, но не в состоянии что-нибудь с этим сделать.
Он поворачивается ко мне.
— Здравствуй, — говорит он холодно и бесстрастно, будто я просто девушка с берега Стикс, и мы не виделись раньше. А мой язык приклеен к нёбу, а сердце грохочет между легкими.
За ним ждут Фурии, их черные глаза внимательны. По сравнению с ними, Царь Подземного мира кажется обычным.
Вблизи и без маски на части лица я вижу, что Аид не красивый. Его кожа белая, просвечивает, он выглядит почти болезненно, как тот, кто избегает солнца, что не удивляет, учитывая, кто он. Он похож на человека сильнее, чем Гермес, у него нет красоты серебристого бога. Брови Аида густые, глаза холодные, без огня, дарящего им тепло. Его нос чуть скошен влево, словно его ломали и плохо вправили. Его угловатое лицо окружают темные спутанные волосы, дикие, как тени, обрамляющие его, тянущиеся от его одежды, словно часть наряда. Только тени в нем примечательны.
И еще одно. Мой взгляд падает на его губы, в этот раз не золотые, и я отвожу взгляд. Его рот красивый. А не должен быть.
— Как ты попала сюда? — спрашивает он, глядя над моей головой.
Я стараюсь звучать ровно, отвечая:
— Я сорвала цветок и оказалась в Стикс, — он хмурится, и я ищу мокрый нарцисс, протягиваю ему. — Я не хотела сюда приходить, — добавляю я, на всякий случай.
Выражение мелькает на его лице, приподнятая рука опускается.
— Тебе не нужно больше страдать в моем мире, — он протягивает руку, отворачиваясь от меня. — Идем.
Я напрягаюсь от его тона. С каждого слова капает власть бога, привыкшего, что все вокруг слушается его. От этого возникает извращенное желание сказать ему, что я сама найду выход, спасибо, и посмотреть, что он сделает, но я беру себя в руки в последний миг.
Я тянусь к нему, и он качает головой.
— Нет, — он вздыхает.
Я застываю.
— Нет?
Он поворачивается ко мне.
— Ответ на вопрос, о котором ты думала. Нет.
Я растерянно моргаю.
— Я не знаю, о чем ты. У меня нет вопроса.
— Прошу, — он смотрит на меня темными глазами, верхняя губа изгибается. — Ты хочешь спросить, можно ли вернуть твою подругу.
— Нет.
— Этого все хотят, когда приходят сюда, — он улыбается горько, с пониманием. — Тебе не нужно притворяться.
Дела с бессмертными всегда кончаются плохо для людей. Нам не хватает сил. Я дрожу из-за правды того, что он пугает меня.
Но теперь я и злюсь.
Это обжигает меня: его наглость, их наглость. Зачем отвечать на молитвы, не помогать, когда нужно, когда сердце разбивается, и я не могу есть, спать или перестать плакать? Когда мне одиноко, и я хочу умереть? Тогда не нужно приходить. Зато когда я стала приходить в себя, он явился и делал меня злодейкой.
Он думает, что я отчаянно желаю, чтобы все вернулось к тому, как было: ходить в школу и смотреть, как Бри и Али держатся за руки под партой, и его большой палец трет ее, как делал со мной? Он думает, что я хочу оставаться после звонка, делая вид, что мне нужно поговорить с мистером МакКинноном, чтобы не идти домой за ними по дороге, замирая каждый раз, когда они целуются, чтобы не проходить мимо них? Он думает, что я хочу жить в маленьком месте, откуда не смогу уйти? Он мог хотя бы подождать, пока я скажу это вслух, а потом звать меня лгуньей. Он мог хоть дать мне говорить.
Мои ладони сжимаются в кулаки от его наглости.
— Прекрати это, — рявкаю я.
Тени вокруг него, тихо тянущиеся ко мне, застывают на месте, словно они не уверены. Глаза Аида расширяются, удивление мелькает там на миг, пока он смотрит в мои глаза, и я понимаю, что он не ожидал, что я буду спорить. Он читает не все мысли.
— Хватит читать мой разум и решать, что ты знаешь, что я хочу, — продолжаю я.
Он приподнимает бровь, и это раздражает меня еще сильнее. Я так не могу. Бри умела, а я никогда не могла, как ни пыталась.