Я качаю головой.
— Где я, по их мнению?
— С твоей мамой. Они верят, что тебе нужно время вдали от Острова после произошедшего, так что ты уехала к ней.
— Как такое возможно? — но я уже знаю ответ. — Ты сделал это. Зачем? — зачем он помогал мне? Почему проявлял доброту?
— Было не честно, что они переживали за тебя.
— О, но честно держать меня тут?
Его глаза сверкают.
— Ты выбрала остаться. Ты могла в любое время попросить выпустить тебя.
— Я просила! — я поворачиваюсь к нему.
Он говорит тихим голосом:
— Я запомнил бы, если бы ты приходила ко мне.
Я подавляю румянец.
— Ладно, не лично, но Алекто приходила к тебе раз шесть, чтобы попросить вернуть меня домой, и ты отказал.
Аид глядит на меня.
— Кори, Алекто не приходила ко мне. Ни разу.
— Приходила.
Говоря это, я ощущаю знакомый трепет. Я ощущала такое, когда убежала от Оракула во второй раз, потому что она сказала то, что я не хотела слышать. Я подавляла это чувство, когда бежала домой из бухты в день, когда Али порвал со мной, а Бри не отвечала на телефон.
— Зачем мне врать тебе? — Аид шагает ближе, впиваясь в меня взглядом.
— А ей? — говорю я. Но я знаю, зачем. Они сказали прошлой ночью. Они думают, что у меня есть сила, и я могу стать одной из них.
Я закрываю лицо руками, грудь сдавило так, что я не могу вдохнуть.
Она врала мне. Притворилась моей подругой. Все они.
Это снова произошло.
Глаза и горло горят от слез. Я не могу дышать. Я дрожу так сильно, что кажется, что земля движется под ногами.
Это снова произошло.
этосновапроизошлоэтосновапроизошло
— Кори, — говорит Аид, тянется ко мне, и я мотаю головой, глядя на него, мысленно прося не трогать меня, ведь, если он сделает это, если он будет добр со мной, я разобьюсь. Он смотрит в сторону, и его лицо становится таким, каким я его еще не видела. Открытое и беспечное. Он похож на человека.
Он нежно берет меня за плечи и разворачивает.
— Смотри, Кори, — его дыхание задевает мое ухо. — Посмотри на свой сад.
Я забываю, что расстроена. Забываю обо всем.
Двенадцать зеленых ростков тянутся из земли, и пока я смотрю, крохотные листики раскрываются, стебли медленно двигаются к пустому небу.
— Ты сделала это, — говорит Аид, и, когда я смотрю на него, его глаза ярко пылают, глядя на меня.
Я сделала это.
21
ПРОРАСТАНИЕ
Я тихо подхожу к росткам, боясь, что если я буду громкой или тяжелой, они спрячутся в землю. Я осторожно опускаюсь на колени.
Я хорошо умею выращивать. Это мой навык, как некоторые хорошо учат языки, могут рисовать или петь. Я не могу такое, но умею выращивать. Все, что я садила, вырастало. Все. Я всегда думала, что правильно учитывала все условия, обращала внимание.
Теперь я задаюсь вопросом.
Аид опускается рядом со мной, его штаны оказываются в пыли.
— Такое еще не происходило? — шепчу я, глядя на них.
— Никогда. Ни разу… — он замолкает и сглатывает. — Я не могу так. Не могу дарить жизнь. Тут еще не было жизни. До тебя.
Ему не по себе, плечи напряжены, почти у ушей.
— Такое с тобой уже происходило? На твоем Острове? — спрашивает он.
Я хочу покачать головой, но вспоминаю день перед похоронами Бри. Я думала, что капуста Мерри была маленькой, запустила ладони в землю, пока папа говорил. Я злилась на него, старалась сдержаться, и когда я посмотрела на капусту, она стала больше, чем была, и я думала, что ошиблась до этого. Когда я случайно уснула в саду через пару ночей после того, как Али и Бри бросили меня, я проснулась следующим утром и обнаружила, что все мои, так называемые, зимние кабачки поспели за ночь. Все созрело. Я не думала, что это было из-за меня. С чего бы?
— Как я могу это делать? — спрашиваю я у него. — Как такое возможно? Это дар от одного из вас?
Аид молчит, смотрит на меня.
Я смотрю на растения, пытаясь понять их. А потом в голову приходит другое, и я начинаю смеяться.
— Что смешного? — спрашивает Аид.
— Фурии, — объясняю я. — Они сказали, у меня была сила, они это чувствовали. Потому хотят оставить меня тут, потому врали, из-за моей великой силы. Что им делать, когда они узнают, что она — только это?
— Только это?
— Выращивание, — я смеюсь, но это не смех. — Моя суперсила — садоводство, — я убираю волосы с лица обеими руками. — Мегера будет злиться. Ха. Фурия. В ярости.
— Кори…
— А мой бывший говорил, что это было глупо. Скучно. Потому он изменил мне с Бри. Я была скучной, — я поворачиваюсь к Аиду. — Ей тоже было все равно. Если я заказывала новые семена и рассказывала ей, она изображала зевки, пока я…
Аид вдруг поднимает руку и убирает прядь волос мне за ухо. Я замолкаю от потрясения.
— Думаю, умение растить цветы в мире мертвых — особый навык, — его черные глаза встречаются с моими, его пальцы задерживаются за моим ухом.
Я отвожу взгляд и кашляю, хмуро глядя на растения, а он отодвигается.
— У них шипы, — говорю я.
— Это розы? — спрашивает он, протягивая длинные пальцы к шипу. Я очарованно смотрю, он давит на шип так, что плоть должна быть проколота, но кровь не появляется. Ихор, вспоминаю я. У богов нет крови. Золотой ихор течет по их венам. Если его плоть пронзить, потечет жидкое золото.
— Семена, что ты мне дал, не были розами. Что это?
Я с ужасом ощущаю на себе его взгляд, он рассматривает мой профиль.
— Не знаю. Гермес купил их.
— Ты пялишься, — выдавливаю я.
— Прости, — отвечает он, но не прекращает.
Раздражение искрится.
— Что? — я поворачиваюсь к нему, выдавливая слово. — Серьезно? — говорю я сквозь зубы. — Чего ты хочешь?
Он не отводит взгляда, пялится, и я гляжу в ответ, не собираюсь отступать первой. Мои глаза горят — я будто могу плакать огнем — но он готов смотреть вечность, глубокие черные ямы без дна. Если я упаду в них, буду падать вечно.
Он отворачивается первым, но я не ощущаю себя победившей.
— Теперь я понимаю, — говорит он. — Смотри.
И я смотрю.
Ростки выросли, пока мы смотрели друг на друга, листья теперь на уровне моих глаз. Шипы пропали, словно их не было, и теперь у каждого растения был длинный зеленый бутон.
Я встаю, и Аид тоже поднимается, повернувшись ко мне.
— Ты закрываешь себя. Или что-то подавляет тебя. Когда ты теряешь контроль над эмоциями, замок пропадает, и твоя сила освобождается.
— Погоди. Ты глазел, чтобы разозлить меня? Для этого?
Он игнорирует вопрос.
— Если ты научишься убирать замок и управлять силой, ты сможешь выращивать по своей воле. Всюду.
Всюду…
Я вдруг вижу, как я выношу цветы в Подземный мир и показываю всем, что я сделала. Я хочу открыть дверь и пригласить их внутрь. Я хочу дать всем теням цветок, заправить в их волосы, за уши, дать им краски и эту жизнь. Никогда, говорил Аид. Этого никогда не было раньше, ничто еще тут не росло, но для меня выросло. Я принесла жизнь на землю мертвых. Я могла изменить все это место, и никто не мог меня остановить.
Я отхожу от него к двери, упираюсь в нее руками, гадая, осмелюсь ли я. Она уже не прохладная, но той же не меняющейся температуры, что и все тут. Небо сверху все такое же серое.
— Почему это так? — бормочу я.
— Что так? — говорит он, появляясь рядом со мной.
Я вздрагиваю.
— Это место. Отсутствие всего. Нет солнца на небе, но свет все время. Облаков нет, нет ночи. Нет ветра. Нет деревьев, растений, кроме этого, — я киваю на цветы за нами. — Ни домов, ни убежищ. Тут бывает дождь? Снег? Ураган? Почему? Почему ничего нет?
— Зачем теням погода? Или дома? Или деревья? — спрашивает Аид.
— Потому что… это часть жизни. Я знаю, что тут нет живых, — рявкаю я раньше, чем это говорит он. — Не в том смысл. Смысл в том, что тут ничего нет. Вечность из ничего. Ты мог бы так существовать?
— Да.
Жалость жалит.
— Так твой замок пустой, как все остальное? — спрашиваю я.
— Хочешь увидеть? — отвечает он, удивляя меня.
Да.
— Нет. Я не к этому веду. Я говорю о людях, проводящих вечность в подобии парковки для машин, — говорю я. — Это ужасно, не видишь? Пытка, — я замолкаю, думая о Фуриях, которые сейчас там, осуществляют наказания. — Я знаю, что ты не можешь растить, но зачем ты сделал место таким?
— Я не делал.
— Тогда кто?
— Старые. Я не строил это место, а унаследовал. Три соломинки, три царства.
Я знаю это. Зевс получил Землю, Посейдон — моря, а Аид — Подземный мир.
— Почему ты не меняешь это место?
Он смотрит на меня, как на глупую.
— Тут ничего не меняется, — говорит он. — До этого, — он смотрит на цветы. Я все еще не знаю, какие они. — До тебя.
Он тянется к моей руке.
— Что ты делаешь? — я убираю руку.
— Изменения, — он протягивает руку. — Доверься мне.
Поражает осознание, что он — единственный тут, кому я доверяю. Я беру его за руку.
Он поднимает их на уровень наших глаз, прижимает наши ладони, будто мы — дети, проверяющие, чья ладонь шире. Он побеждает, его пальцы длиннее. Он переплетает пальцы с моими, сжимает мою ладонь. Я сгибаю пальцы в ответ. Его кожа прохладная, нежная, как было на Фесмофории, и я ощущаю во рту мед. Я смотрю, как он глядит на наши соединенные ладони, заинтересованный, словно он не влияет на происходящее, словно наши руки сами себя так ведут, а мы — лишь зрители.
Он шагает ближе, и между нами расстояние ладони. Теперь я смотрю, во рту пересохло, сердце трепещет за ребрами, как птица.
— У тебя другие руки, — говорит он.
— Что? — я смотрю на него.
— На Фесмофории. У тебя кожа была в мозолях. Твердой.
Я пытаюсь отодвинуться, но он не дает.