Я предпринимаю попытку мысленной коммуникации, надеясь донести до нее следующее:
Я тоже мать и понимаю вашу реакцию. Одно яйцо я вам оставила, чтобы вы могли вывести потомство.
Соколиха все тянет шею, все верит головой, зыркая то одним, то другим глазом.
Поняла или нет?
Сомнение и осторожность заставляют меня без промедления продолжить путь. Если я хочу отыскать моих спутников, то лучше не терять время.
На топком берегу реки ищу их следы и при этом размышляю.
Как выяснилось, я способна сочувствовать существу другого вида и даже испытывать некоторую гордость от того, что спасла его. Это мой первый опыт активного сопереживания.
Во мне явно произошла перемена. Теперь я понимаю, что для связи с природой нужно любить всех ее чад, даже если от них нет никакой пользы.
Проще говоря, я должна возлюбить других, хотя бы для того, чтобы эффективнее с ними общаться. Штука в том, что до сих пор я не любила никого и ничего, кроме себя самой. Даже Анжело. Даже Пифагора. Даже Натали. Даже свою мать. Я видела в них лишь средство для получения или усиления собственного удовольствия. Поэтому мне было все равно, что они чувствуют.
Пифагора я заставляла страдать, постоянно напоминая ему, что у него нет на меня никаких прав. Анжело страдал от моей невнимательности к нему. Натали – от того, что я не была тем домашним любимцем, той живой плюшевой игрушкой, которую ей хотелось иметь.
Или взять кошек и людей на острове Сите, проявивших ко мне доверие: именно из-за меня они сейчас страдают от голода. Я – эгоистка, не способная испытывать благодарность.
Чем больше я думаю, тем лучше вижу, в чем состоит польза этого нового чувства, сострадания. Восприятие всего, что есть вокруг меня, мигом изменяется: даже змеи, слизняки, муравьи, мотыльки, мошкара, комары теперь для меня не просто чужаки, которых я могу пощадить, а могу и слопать.
Не иначе само небо спешит наградить меня за это просветление. Луч солнечного света указывает вдруг на место, где отчетливо видны свежие следы подметок и кошачьих лап.
Они близко!
Недавняя богатая энергией трапеза – соколиные яйца – позволяет мне пуститься бегом. Через некоторое время замечаю, что две цепочки следов разделяются.
Наверное, они пошли в разные стороны, чтобы поскорее меня найти.
Я выбираю кошачьи следы. Вскоре у меня за спиной раздается какой-то шорох. Я озираюсь и прислушиваюсь. За мной кто-то крадется.
Вдруг одна из крыс выжила?
Я ускоряю бег, но чувствую, что меня настигают. Оглядываюсь – и что же я вижу?
Норвежец! Невероятно, на что могут оказаться способны те, кому просто необходимо доставить нам неприятности.
Я выгибаю спину, кот тоже. Топорщу шерсть – он делает то же самое. Он крупнее меня как минимум вдвое. У меня нелегкий период, врагов не счесть, не хватало враждовать еще и с кошками!
Норвежец прыгает, сильно кусает меня в плечо и валит навзничь, пользуясь своей тяжестью. Я пытаюсь его сбросить, но где там! Котяра с серебристой шерстью справится со мной играючи.
И тут я вижу его, Пифагора.
– На помощь! – мяукаю я что есть мочи.
Но сиамец застыл, как в столбняке. Только не это! Нашел время следовать своим принципам пацифиста!
– Помоги, Пифагор! – надрываюсь я. – Сделай хоть что-нибудь!
Огромный норвежец принимается меня душить. Я не могу даже шелохнуться.
– В атаку! – пищу я из последних сил.
Но сиамец продолжает наблюдать за происходящим, решая, очевидно, дилемму: устраниться или броситься в бой.
Сейчас самое время изменить взгляды, Пифагор! Ситуация требует действий. Вперед – из любви ко мне!
Я должна найти убедительные слова:
– Ты обвинял сфинкса в трусости. Докажи, что ты лучше его!
Наконец сиамец решается напасть на моего врага, хотя тот вдвое больше его. Норвежец отбрасывает его ударом лапы, но я пользуюсь моментом, чтобы пустить в ход зубы. Теперь нас двое против одного, шансы уравнялись.
Пифагор дерется не слишком умело, зато с душой. Вцепившись норвежцу в голову, он временно его ослепляет.
Я наношу врагу отвлекающий удар в живот.
Потом мы молотим толстяка лапами. Норвежец наполовину оглушен.
– Прикончи его! – требую я.
Пифагор колеблется.
– Он выследил меня, невзирая на расстояние, значит, он умелый следопыт, – настаиваю я. – Нам нельзя рисковать, с него станется привести остальных котов. Я даже не говорю о третьем коте, прыгнувшем в реку, он тоже может быть неподалеку. Придется его убить, Пифагор.
– Убить кота? Никогда еще такого не делал, – возражает сиамец. – Он… он наш брат.
– Хорош брат! Ты забыл, что он собирался отдать нас на растерзание нашим худшим врагам?
– Он просто выполнял приказание сфинкса.
– Если мы его не обезвредим, то поплатимся за это своими жизнями.
Вот черт! Неужели мне придется сделать это самой?
Видя, что от моего раскисшего компаньона мало толку, я готовлюсь самостоятельно устранить опасность. Как я говорила, меня отличает прагматизм. Мои проекты так величественны, что нельзя рисковать их крушением, уступая капризу малодушного соплеменника.
Я убиваю кота, собиравшегося убить меня. Пифагор отворачивается, как будто это позволит ему не считаться сообщником.
– Хорошо уже то, что ты мне помог. Я боялась, ты отдашь меня на милость этому норвежцу во имя своих пацифистских принципов.
– Я… Думаю, нам лучше найти Натали, – бормочет он, избегая смотреть на останки нашего общего врага.
Он дистанционно связывается с Натали, и вскоре та предстает перед нами. Она хватает меня на руки, радостно прижимает к себе, гладит, твердит мое имя:
– Бастет! О, Бастет, Бастет…
Следуют фразы на ее человечьем языке, выражающие, по-видимому, чувство счастья от единения со мной.
Бедняжка, она, должно быть, до смерти за меня тревожилась. Чувство, которое она испытывает, теперь для меня не загадка: это сострадание. Я лижу ее в щеку, показывая, что тоже рада встрече.
Пифагор держится на расстоянии – наверное, ему стыдно, что он медлил с помощью, а потом не осмелился прикончить смертельного врага. Но я не держу на него зла. Вступить в бой с другим котом для него и так большой шаг вперед.
И вообще, он спас мне жизнь.
Все это меня несколько утомило, и я залезаю своей служанке на плечо. Мяуканьем я стремлюсь дать ей понять, что мы потеряли много времени и что теперь нужно спешить с поиском помощи нашим друзьям.
Мы идем вдоль реки на юг и натыкаемся на заброшенную виллу, где можно передохнуть. Натали находит в ящике консервы, кормит нас – Пифагор считает, что это рагу, – и заваливается спать.
Оставшись с глазу на глаз с Пифагором, я смущенно спрашиваю:
– Ты все еще сердишься на меня за инцидент со сфинксом?
– Нет, – врет он.
Надо найти другую тему, чтобы добиться примирения.
– Однажды ты читал мне отрывок из «Энциклопедии относительного и абсолютного знания» под названием «Сотрудничество – Взаимоуважение – Прощение», там объяснялось, что самый плодотворный способ взаимодействия с другими – систематическое предложение сотрудничества: если другой прибегает к обману, надо все равно действовать, прощать и снова предлагать сотрудничество. Вот я и предлагаю тебе, Пифагор, простить и возобновить сотрудничество.
Говоря все это, я отлично знаю, что мне совершенно не в чем каяться, однако предпочитаю обращаться к нему на самом понятном ему языке.
Он, кажется, начинает сомневаться, поэтому я поступаю по наитию: запрыгиваю на него и навязываю совокупление, как будто самец – я. Бывают моменты, когда инициативу приходится проявлять нам, женскому полу, иначе ожидание затянется на неопределенный срок.
Он уступает, подчиняется, даже доволен, похоже, моим поведением и проявлением властности.
Выходит, он только прикидывается суровым, а на самом деле вполне согласен на роль ведомого.
В итоге мы одновременно получаем огромное удовольствие.
Есть только одна помеха: прямо при оргазме меня посещает непрошеная мысль. Я вижу гладкую морду сфинкса с синими глазами, его широкие высокие уши, розовые и почти прозрачные.
Почему мы фантазируем о тех, кто с нами небрежен, а не о тех, кто нас любит? Вот она, великая загадка кошачьей мысли! Я, по крайней мере, готова признать, что меня заводят коты, которые мне отказывают.
Ладно, знаю, это не очень морально и не вызывает сочувствия, но, признавая собственные желания, ты уже добиваешься некоторого облегчения. К тому же, строго между нами, разве вы сами не такие же?
Разумеется, я не намерена признаваться в своем грехе Пифагору. К тому же он кот, а вы ведь знаете всех этих котов: они примитивы. Разве поймет мужчина сложную женскую натуру? А уж когда наша сестра находится в самом разгаре преображения, как я, то и подавно.
Мы оба засыпаем с чувством, что все возвращается в нормальное русло.
Мне, правда, немного страшно. Меня волнует новое чувство, которое я узнала, – сострадание. Мне нельзя слишком раскисать, не то я превращусь, наподобие Пифагора, в пацифистку, а потом, чего доброго, в ленивую и трусливую пофигистку и утрачу право на всякое уважение к себе.
32. Сотрудничество, взаимоуважение, прощение
В 1979 году Роберт Аксельрод, американский профессор-политолог, устроил соревнование автономных компьютерных программ, моделировавших процесс принятия решений согласно разным стратегиям.
Роберт Аксельрод получил 14 программ от университетских коллег (математиков, физиков, психологов и других), заинтересовавшихся конкурсом. Каждая программа содержала разные правила поведения; но общая цель состояла в накоплении максимального количества очков.
Правилом некоторых «враждебных» программ было максимально быстрое использование соседей, завладение их очками с помощью силы или хитрости, быстрая смена партнеров для продолжения накопления очков, не подразумевающая никакого сотрудничества. Другие, «доброжелательные», программы предполагали самостоятельность, сохранение своих очков и недопущение контакта с потенциальными похитителями. Были и «сумасшедшие» программы, предававшие других или сотрудничавшие «наобум».