Не считая запаха, не осталось никаких следов виновников этой катастрофы.
Мы медленно бредем по своему бывшему Раю, теперь полностью разоренному. Мы жадно ловим любые звуки, но не слух и не обоняние, а именно способность видеть катастрофические последствия нашествия крыс приводит нас в полное уныние.
На паперти собора нас ждет самое ужасное. Я замираю, пораженная кошмарным зрелищем.
На сколоченных в виде буквы «Т» досках распят лев Ганнибал. Его широко раскинутые лапы привязаны веревками – такое впечатление, что он раскрывает нам объятия.
Бедный хищник весь в ранах, а вдобавок у него выдрали клыки и когти. Крысы предупредили нас, на что они способны, разоружив и унизив главного нашего воина. Пифагор воспринимает их послание так же, как я.
– У крыс была потребность выместить свой страх на этом суперкоте, отомстить за свое поражение на Лебедином острове.
По бокам от Ганнибала висят замученные этим же способом другие кошки. Я узнаю Вольфганга. Его грудная клетка чуть заметно приподнимается. Припав к ней ухом, я вскрикиваю:
– У него еще бьется сердце!
Мы снимаем его с креста и опускаем на траву. Пушистый синевато-серый кот бывшего президента дрожит, вывалив язык.
– Пить… – чуть слышно шепчет он.
Я зачерпываю немного воды в соседнем фонтанчике и даю ему, потом трусь носом о его нос. Мне удается разобрать его мяуканье:
– Их было слишком много…
Я пытаюсь его напоить. Он содрогается, вспоминая пережитый кошмар, ловит ртом воздух.
– Они внезапно напали на нас сегодня утром… Они овладели огнем… Подожгли деревянный забор… Ворвались и всех перебили… Ганнибал геройски сражался, сначала он их сдерживал… Он дрался до последнего вздоха…
Вольфганга колотит нервная дрожь.
– С ними была маленькая белая крыса?
– Их было так много, что ничего нельзя было разобрать… Сплошной серый шерстяной поток.
Вот как все было – войско врага надвинулось единой плотной массой. Вольфганг закашливается и не может остановиться. Теперь от него вряд ли чего-то добьешься.
Натали и Роман пытаются отыскать живых среди покрывающих площадь юных тел, но тщетно.
Меня охватывает новое чувство: это я во всем этом виновата! Он погибли из-за меня.
Если бы не моя победа на Лебедином острове, мы имели бы дело только с Камбисом – менее опасным противником. А моя идея собрать столько народу на отдельном островке? Я мечтала о королевстве, а получилась тюрьма.
Вольфганг с трудом выдавливает одно слово. Я наклоняюсь к нему и слышу:
– Анжело…
– Что с Анжело? Что с моим сыном? Говори!
Вольфганг хрипит, собираясь с силами, чтобы продолжить:
– Анжело, Эсмеральда, еще несколько кошек и молодых людей… – Он запинается, брызжет кровавой пеной. – Они смогли сбежать.
Анжело жив!
– Куда они направились?
– В тоннель метро. – Вольфганг изгибается в судороге и говорит нечто, звучащее в данной ситуации полнейшей нелепицей: – Бастет… умоляю… ты должна снова попробовать шампанского. Только уже не отхлебывай, а выпей полный фужер. Так ты нащупаешь новые решения.
Какое еще шампанское в такой момент?!
Его фраза при столь трагических обстоятельствах так неуместна, что я не нахожусь с ответом. Припоминаю, что главными удовольствиями были для Вольфганга еда и питье. Чувствуя близость конца, он, наверное, думает о тех радостях, которые бывали в его жизни.
– Я выпью шампанского, обещаю, – говорю я ему. – Выпью с мыслью о тебе.
Вольфганг куда-то ползет. Я не пытаюсь ему помочь. Знаю, он, подобно сфинксу, подыщет местечко, чтобы скрыть там свою агонию от посторонних взглядов.
Я мысленно провожаю его:
Прощай, Вольфганг, до встречи в следующей из наших девяти жизней.
Больше нельзя терять времени. Я обязана направить свою энергию на сохранение жизни, а не на попытки удержать то, что уже невозможно удержать.
Я ищу свою служанку Натали. Расхаживая среди развалин и трупов, я, наконец, ее вижу рядом с телом шаманки Патриции. Оно все в ранах от крысиных зубов. Подозреваю, что она дралась голыми руками с сотнями крыс и в итоге потерпела поражение. Значит, шаманский талант не помог ей наладить контакт с этим зверьем и убедить его пощадить ее.
Патриция! Патриция! Сохранилась ли в этом теле хотя бы частичка души, которая уловит мое мысленное послание?
Но нет, ее телесная оболочка опустела. Натали горько плачет. Я торопливо лижу ей щеки.
Потом, постепенно понимая, что такое грусть, связанная с состраданием, я устраиваюсь рядышком с ней и устраиваю сеанс утешительного урчания (24 герца).
Знаю, даже если нам надо спешно отправиться на поиски моего сына и остальных выживших, придется потратить некоторое время на восстановление энергии, чтобы потом максимально использовать каждую минуту.
У меня на глазах рыдает служанка, дома превращаются в дым, кот Вольфганг уползает, чтобы спрятаться и умереть. У меня странное чувство: щиплет глаза.
Что за бессмыслица? Мы, кошки, не умеем плакать. Или все-таки умеем?
Жжение в веках становится невыносимым.
Нет, не сметь плакать, только не сейчас! Плакать нельзя. Нельзя считать себя жертвой.
Это не по-кошачьи. Мы – хищники, мы сами на кого угодно нагоним страху.
И все же в уголках моих глаз наворачиваются слезинки.
Мое тело меня предает.
Не желаю себя жалеть! Но после первой слезинки наворачивается вторая. Я считаю плач слабостью, тем не менее он приносит мне облегчение.
Как было раньше со смехом, я перестаю сопротивляться и даю волю чувствам.
Тем хуже для меня, вот я и плачу, совсем как человек.
Но пока из моих глаз изливается жидкость, я обдумываю стратегию дальнейших действий – это способ не расклеиться окончательно.
И я принимаюсь урчать громче прежнего, уже для самоутешения.
54. «Мурлыкотерапия»
Термин «мурлыкотерапия» предложил в 2002 году ветеринар из Тулузы Жан-Ив Гоше.
Он заметил, что кошачьи вибрации на низких частотах (20–50 герц) оказывают умиротворяющее воздействие, а также ускоряют (в три раза!) срастание сломанных костей, рубцевание ран, заживление порванных мышц.
Дело в том, что кошачье урчание вызывает у человека выработку серотонина – гормона, благоприятно влияющего на качество сна и на настроение.
Жан-Ив Гоше обнаружил также, что мурлыканье кошки уменьшает усталость и позволяет лучше восстанавливать силы после полета на самолете.
По утверждению ветеринара, кошки улавливают по феромонам (особые молекулы, рассеиваемые нашим потом), когда мы неважно себя чувствуем, и у них появляется желание улучшить наше состояние. Мурлыканье абсорбирует всю нашу негативную энергию, заметно поднимая нам настроение. Оно же вызывает выработку мозгом эндорфинов (через рецепторы под названием «тельца Пачини»), а также напрямую намагничивает гены (влияя, в частности, на гены кортизола, нашего природного обезболивающего, повышая выработку стволовых клеток, регенерирующих ткани).
В настоящее время многие кинезиотерапевты прибегают к мурлыкотерапии для лечения тендинитов и болей в позвоночнике, а также для заживления костей. К мурлыкотерапии все чаще прибегают в домах престарелых. По словам Жан-Ива Гоше, особая волна вибрации кошачьей гортани позволяет престарелым людям на первых стадиях старческого слабоумия сосредоточиваться и лучше организовывать свои мысли.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания. Том XII
55. Лабиринт
Уверена, Пифагор видел, как я плачу.
Не знаю, что об этом думаете вы, но по мне, так эмоции иногда идут на пользу, хотя порой они – пустая трата времени.
Лично я – сторонница того, чтобы сначала действовать, а уж потом начинать задаваться вопросами.
Скажу больше: я по-прежнему убеждена, что активность приносит душевный комфорт, тогда как самоанализ лишь порождает движение по бесконечной адской спирали самобичевания.
Таково мое личное мнение. Вы не обязаны его разделять.
Я слизываю собственные слезы, отряхиваюсь и предлагаю приступить к поискам Анжело и остальных выживших, убежавших, по словам Вольфганга, в тоннель метро.
Я и мои товарищи по приключениям – Пифагор, Натали, Роман и Шампольон – спускаемся по лестнице метро и утыкаемся в дверь, которую сами же установили после ночной атаки крыс, повылезавших из этого самого тоннеля. На двери цифровой замок, упрощающий запирание и отпирание.
На наше счастье, крысы пока не разбираются в цифрах.
Мы движемся по темному тоннелю. Натали и Роман светят себе под ноги смартфонами. Я соблюдаю осторожность, ориентируясь по запахам, оставленным кошками и людьми.
Запахи свежие. Это – единственное, что сохранилось от нашего погибшего сообщества.
Мои напряженные усы готовы уловить малейшее движение воздуха.
Через некоторое время мы начинаем различать новый, не кошачий запах.
Здесь побывали крысы.
Возможно, они до сих пор здесь.
Вдруг они гонятся за беглецами?
Мы крадемся по черному лабиринту метро, ориентируясь только по запахам. У меня опять возникает предчувствие, что скоро со мной что-то случится.
Крепнет ощущение, что вот-вот появятся крысы. Тогда мы вряд ли сможем спастись.
Крысиный запах усиливается. Я не смею остановиться, боясь показаться другим трусихой.
Откуда-то с потолка доносится свист. Я замираю как вкопанная.
Крысы?
Снова свист. Я уже готовлюсь к бою, но тут свист сменяется хлопаньем крыльев.
Мимо нас проносятся сотни летучих мышей.
Мы идем дальше. Из канализационной решетки тошнотворно несет нечистотами. Я поворачиваюсь к сиамцу.
– Держись ближе ко мне.
Даже если он боится, пусть в случае нападения прикроет меня. Пока крысы будут расправляться с ним, я при удачном раскладе успею улизнуть.
– Выходит, я тебе небезразличен? – совсем некстати спрашивает он еле слышно.