Глава 3
В босоножки постоянно забивались какие-то камешки. Катя пробовала ходить в закрытой обуви, но жара в сорок градусов этого не позволяла. Ее собственная квартира находилась в Тель-Авиве, почти на первой линии у моря. В первый свой приезд, много лет назад, она все свободное от оформления документов время проводила на пляже.
Здесь же, вдали от моря, поводов выходить из дома она не видела. Георгий покупал все сам – в их поселении Рамот нормальных магазинов не было, только виллы, карабкающиеся в гору, поэтому все привозили из Иерусалима.
Ездить на пляж не хотелось – все-таки далеко. Было скучно. Катя много читала. В Москве на это не хватало времени, здесь его было навалом. Только не было русских книг, пришлось переходить на электронные.
Быстро привыкнув к суррогату, Катя ныряла в чтение ранним утром, иногда даже пропуская традиционную гимнастику на балконе. Ограничивалась тем, что выходила постоять, посмотреть на утреннюю благодать Самарийских холмов.
Ближе к экватору все природные процессы во много раз усиливались – тьма была здесь гуще, солнце – горячее, утро – нежнее.
Только она сама, Катя, оставалась прежней. Ничего не менялось, и невозможно было врать ни себе, ни Георгию.
Он очень быстро отошел за кулисы ее жизни, хотя она жила в его доме, но почти не замечала его, не слышала, что он говорил ей, не отвечала на вопросы, не находила смысла даже обманывать его.
Он же, явно считая ее больной, терпел, мучился, возил по психологам, не смея ничего просить, тем более – требовать. Слишком был для этого горд и не приспособлен.
Так они и существовали в одной постели – два одиноких гордеца.
Но Катя быстро вернулась на знакомый сайт, всю ночь проводила с планшетом, свет Георгию мешал, поэтому он перекочевал спать на диван.
Утром за ним приезжал водитель, и Катя снова оставалась с планшетом одна на весь день.
Удаление от предмета своей страсти, разумеется, не помогло ей его забыть. Она даже не посчитала нужным прекратить с ним общение.
Он отвечал, переживал, тосковал. Да, тоже тосковал. И заглядывал на сайт уже не только ночью – знал, что днем его подруга одна, общаться ей удобнее. Звонить избегал, ему казалось, что ее голос сделает ему больно, как нож.
В Москве шли бесконечные дожди, съемки срывались, Митя болел. Часами ждали, пока выглянет необходимое солнце. Все это время он сидел в углу, уткнувшись в телефон, в Катю, и сатанел, когда его отрывали от этого занятия.
Снимали далеко от города, обратный путь занимал часа полтора, если без пробок. В это время он всегда старался звонить Соне – то ли стресс снимал, то ли просто привык.
Звонил и молчал, чувствуя ее раздражение. Но сказать часто было нечего, да и сил не оставалось.
Она терпела, находила какие-то утешительные фразы, призывала к мужеству, выслушивала его исповеди. Свой душевный мусор на него не сбрасывала – чувствовала, что он не в состоянии ей даже посочувствовать. Приходилось часами обсуждать Катю – ее отношения с Георгием, с Митей, ее здоровье, мысли и чувства. Строить предположения, защищать ее и уговаривать Митю успокоиться, потерпеть.
Между тем, все о Кате она узнавала из первых рук – Катя регулярно ей звонила. И с тяжелым вздохом Соня выслушивала все то же самое, но с обратной стороны.
Иногда Катя попадала на сигнал «занято» и вздрагивала – она знала, что это может быть Митя. Почти физически ощущала его в этот момент, хотя не слышала даже голоса.
Обсуждала все то же самое она и с Георгием. Он слушал про Митю с изумлением – как только она не понимает, что ему неприятно о нем говорить? Она что, думает, что он деревянный, не может ревновать? Но ни о чем другом говорить она не хотела, поэтому приходилось терпеть.
Так дотянули до Нового года. Российского, европейского Нового года. Еврейский он опять отметил в кругу своей семьи, а Катя даже не заметила его отсутствия.
Зато в декабре он, пытаясь ее порадовать, достал елку, игрушки, установил это сооружение на балконе, где Катя часто проводила самые приятные часы.
Балкон был закрыт от дождя, поэтому Георгий решился даже на электрическую гирлянду. Он постоянно помнил прошлогоднюю Катю, ее детское ожидание праздника, разочарование, слезы, его попытки ее утешить.
Ему все приходилось делать самому. Поначалу каждый день приходила домработница, но Кате явно было неприятно присутствие посторонних. Она постепенно перестала есть, только пила разные жидкости.
Георгий волновался, пробовал вытащить ее на прогулку – зима в этом году стояла тихая и влажная. Все вокруг наполнялось светом, зеленью, было совсем тепло, но Катя упорно не хотела выходить даже к врачу.
Оживлялась она только во время разговоров о Мите. Да, она совершенно не чувствовала, что не должна бы о нем говорить.
– Понимаешь, – начинала она свой ежевечерний монолог, – оказалось, что расстояние ничего не меняет. Но жену он по-прежнему любит и не скрывает этого. Как можно любить двух женщин одновременно, ты можешь мне сказать?
Георгий не мог. Он вообще больше ничего не мог.
– Давай спать.
– Понятно, тебе завтра на работу.
– Нет, я возьму выходной, даже отпуск, чтобы круглые сутки внимательно слушать про этого мерзавца! – Георгий мгновенно сатанел и уходил на диван, волоча за собой плед.
Катя никак не реагировала на «мерзавца», забирала планшет и выходила на балкон. На западе догорали последние всполохи заката, море искрилось и шумело внизу.
Когда ссоры стали каждодневными, она стала уходить из дома. Бродила до утра по холмам, ущельям, даже в абсолютной темноте.
Георгий нервничал, понимал, что совершил ошибку, но поводом для окончательного разрыва послужил банальный перелом ноги в районе щиколотки – очередной овраг стал для Кати роковым.
Встать сама она не могла, кричала так, что за сутки совершенно охрипла.
Георгий нашел ее полуживой, но озлобленной, и тогда решил, что хватит притворяться, насиловать себя и ее.
«Пусть приезжает этот человек и забирает ее, пусть делает, что хочет, раз ей нужен только он».
Ревности в его решении почти не было, но была злость – на себя, на бездарно потраченное время, на капризную девчонку, вообразившую себя центром мироздания. Просто опустились руки. Надо было звонить в Москву.
Тем временем, там хватало и своих проблем.
– Ты понимаешь, Маша чувствует, может, замечает что-то, – Митя трагически закрыл лицо руками.
Он сидел на краешке ванны в Сониной квартире. Она стояла рядом, красила ресницы тушью, старательно выпучивая глаза.
– Да, женщины всегда чувствуют измену.
– Но сейчас же ничего нет!
– Чувства есть. Есть? – строго спросила Соня, оторвавшись от зеркала.
Митя еще больше понурился, сгорбился.
– Есть, – виновато произнес он.
– Ну, так и все. Хана тебе.
– Хана…
– Маша тебя просто расколет и прижмет к стенке.
– Не надо к стенке!
– Не надо его к стенке… Не надо сидеть на сайтах знакомств и давать необоснованные надежды несчастным одиноким девушкам!
Митя не нашелся, что ответить.
– А ко мне она тебя не ревнует? Она обо мне что-то знает?
– Знает. Думает, что ты – по работе.
– А ее не удивляет, что мы с тобой не только рабочие вопросы обсуждаем? Иногда часов по пять?
– Нет, что ты, она не слышит. Но она знает, что ты мне друг. Я ведь ей предложение сделал, – встрепенулся Митя.
– Ого! А она?
– Она сказала, что мне кто-то хорошо промыл мозги. Я честно признался, что это ты. Это же ты, – он неуверенно улыбнулся.
Звякнул Митин телефон.
Митя вздрогнул, не решаясь подойти.
– Это она!
– Кто – она?
– Катя!
– С чего ты взял?
– Я чувствую. Я всегда чувствую, когда от нее приходит эсэмэска.
– Иди и посмотри.
– Нет. Посмотри ты.
– Хорошо, посмотрю, я не боюсь ни Кати, не телефонов, – Соня бесстрашно взяла телефон в руку. – Да, она просит позвонить. Сама почему-то не может.
– Из гордости, она всегда так, – Митя отодвинулся от телефона. – Такая уж порода.
– Да какая порода! – разозлилась Соня. – Она – простая дворняжка!
Но тут пришла вторая эсэмэска.
– Что пишет?
– Пишет, что надо срочно поговорить. Спрашивает, могу ли я позвонить. Сухо так.
– Так позвони.
– Я боюсь.
– Раньше надо было бояться. Теперь иди на кухню, закрой дверь и звони.
Митя не мог собраться. Чувствовал боевой Катин настрой. Один звонить он не мог – Соня стояла рядом с корвалолом наготове.
Телефон зазвонил сам.
Соня вышла и плотно закрыла дверь. За дверью по-женски ахал Митя.
«Сейчас скажет, что беременна, – догадалась она, – а этот кретин поверит».
Митя рванул ручку двери, вышел в коридор с круглыми глазами.
– Она сломала ногу.
– Кто – Катя? А причем тут ты? Это она звонила?
– Нет, это ее этот… Георгий. Она бросила его, – Митя робко ткнул в Соню трубкой, – он говорит, что она совершенно беспомощна и хочет, чтобы я прилетел туда!
– А почему ты мне трубку-то даешь?
– Скажи ему, что это невозможно! Он сейчас на линии, он ждет.
– А почему это невозможно? Да, алло… Привет… Какой кошмар… Сама упала?
Митя отошел к окну – он даже смотреть на эту трубку не мог. В голове не могло все это уложиться. Ему было жаль Катю, страшно за нее, ему не хотелось ее совсем потерять – да, он был ею очарован и даже немного ревновал к Георгию.
В глубине души он не мог поверить, что такая девушка влюбилась в него – заурядного неудачника, да еще и труса. Да, труса. Самым главным его чувством давно стал страх.
Он понимал, что Маша рано или поздно все узнает, и уберечься от назревающей опасности никак нельзя. Он чувствовал себя виноватым, даже стал молиться каждый день, в надежде на то, что высший разум совершит какое-то чудо. Он попробовал помолиться и сейчас, не замечая, как нервно обкусывает какой-то Сонькин цветок в горшке.
Очнулся, только увидев ее рядом – она протягивала ему трубку.