Главным же было помещение – плати они аренду, давно бы разорились, клиентов было мало. Катя сразу сообразила, что танцоры и фигуристы не ворочают сами миллионами, на пошив каждого нового костюма копят годами, на всем экономят и не всегда понимают, почему в обычном ателье не могут сшить то же самое.
Настоящих звезд было мало, костюмы меняли раз в сезон, чаще всего приходили мамы танцующих детей, шили простенькие платья, работать было неинтересно и неприбыльно. Но вовремя подвернулся чиновник, немолодой спортивный бог, поклонник Катиной красоты и одаренных рук.
Начались государственные заказы. Бизнес расширился, появился и простор, и квартира в том же доме на Пятницкой, в котором и располагалось ателье.
Последний этаж провоцировал к экспериментам, захотелось сделать камин, какие-то особенные окна с витражами – творческий человек всегда найдет применение деньгам. Оказалось, что нужна и машина – развитие бизнеса все чаще требовало новых знакомств и встреч, захотелось купить квартиру и в Тель-Авиве – Катя предполагала заработать побольше денег и вернуться жить на обетованную землю.
Теперь же, вернувшись, она опять остро чувствовала то, от чего уехала почти десять лет назад – одиночество. Только подруг с их семьями уже не было рядом. Не было рядом и Георгия – она, не задумавшись, предпочла ему Митю, с Митей же, поссорившись, не захотела снова даже разговаривать, и он с облегчением уехал, снова оставив ее одну. Оставалось только море, белоснежные песчаные пляжи и дневник, к которому она снова пристрастилась.
«Мое одиночество напоминает мне спираль – на каждом новом витке оно выглядит также, но на более высоком уровне. Здесь почти нет одиноких людей, тепло располагает к доброте, поэтому мне так особенно больно каждый вечер выходить на прогулку одной. На закате набережная наполняется влюбленными парами, и мне все труднее встречаться с каждой скамейкой – до самого порта не осталось, кажется, ни одной, на которой я не сидела бы еще недавно с М. Нет, я не жалею о нашем разрыве – я не умею делить мужчину с другой женщиной. Моя болезненная привязанность легко объяснима, надеюсь, также легко и излечима. Вот, где мне не хватает Антона с его вопросами – даже примитивный самоанализ лечит со временем раненое сердце».
Так она и бродила одна, уже не хромая, с удовольствием ощущая власть над своим телом. Дома становилось невыносимо – все напоминало о живых и теплых людях, находящихся сейчас от нее за тысячи километров. Сначала она повыкидывала Митины полотенца, подушки, чашки – все то, чем он пользовался, пока жил с ней. Потом в мусор полетели неуместные Сонькины баночки и салфеточки – они напоминали о нормальном человеческом доме, семейном уюте, о том, что на свете есть люди неравнодушные к своему быту.
Сонька звонила. Но чаще Катя писала ей письма. Она постепенно разучилась разговаривать вслух, да еще и по-русски. Знала, что они общаются с Митей, но не спрашивала, старалась забыть.
Подруга все понимала, была деликатна, обходила все острые углы в разговорах, призывала к мужеству, успокаивала и втайне радовалась, что Катя больше не говорит часами о своем возлюбленном. Считала это короткой передышкой, в окончательный разрыв не верила – уже знала хорошо их обоих.
Сама она большого внимания этому общению не уделяла – хватало и других проблем. Жизнь без спорта оказалась такой, словно внезапно после детского сада, до отказа наполненными песнями и утренниками, Соня оказалась среди взрослых людей на экзаменационной сессии какого-нибудь мехмата: другие задачи, условия и правила игры.
Найти себя не удавалось. Поначалу она всерьез надеялась на то, что Георгий не справится с управлением ателье, и доверит это ей. Она даже готовилась к этому шагу, что-то смотрела, читала, приметила недешевые курсы. Но отношения испортились – роман с Катей больно ранил его.
Гордость его никогда ни от чего раньше не страдала, он не привык, чтобы женщина вот так, не обращая на него внимания, уходила из его жизни, как из кинотеатра, в котором закончилось кино. Этот фильм ей не запомнился и не понравился, она выкинула его из головы.
Раздражение Георгия как-то отражалось и на Соне, хотя та не была виновата ни в чем. Курсы не пригодились, с деньгами была полнейшая неопределенность. Немного помогал бывший муж, можно было рассчитывать и на родителей, которые были еще в полной силе, но это была не совсем настоящая жизнь – скорее, ожидание подходящего момента.
И он наступил.
Предложение поступило из неожиданного места, но было интересным и перспективным. Митя, вдохновившись одной прекрасной бывшей гимнасткой, самостоятельно написал об этом сценарий. Он рассчитывал на помощь Кати, но она ревновала его к работе и всему, что было связано с кино, у нее не хватало терпения и времени разбирать подробно каждую сцену, поэтому помогала ему совсем другая гимнастка.
У Сони обнаружился прекрасный слог, она понимала особенности драматургии, чувствовала повороты сюжета – вообще, оказалась разумной и грамотной. Но, главное – рядом с ней Митя чувствовал себя спокойно и защищенно, как кенгуренок в сумке у мамы. От нее веяло спокойствием и уверенностью, что все его неврозы – пустяк, а роман с Катей – не драма, рушащая его жизнь пополам, – а лишь приятная прогулка, осложненная взрывным темпераментом одной стороны и женатым положением другой. Такой земной и трезвый взгляд, лишенный трагизма, действовал на него гипнотически.
В Сонином присутствии Митя чувствовал себя уверенно, переставал бояться неприятных последствий, вздрагивать от каждого звонка и курить одну сигарету за другой. Новый фильм открывал огромный простор для работы, в команде требовался помощник, ассистент, правая рука. И он не сомневался, что только один человек на свете может занять это место – Соня.
Ей и самой тоже нравилась эта перспектива. Все-таки новая профессия, которой так остро не хватало. И было интересно, а, главное, получалось.
Митя восхищался каждым ее словом, каждым поворотом сюжета, и с горьким сожалением вырезал то, что не влезало в отведенный объем текста.
Фильм обещал получиться небанальным, были намечены и актеры, быстро нашелся вменяемый продюсер. Все складывалось и получалось, смущало лишь одно – формально автором сценария считался Митя. Оформить Соню в съемочную группу он мог только на правах редактора, но до начала съемок она работала, фактически, бесплатно.
«Что поделать – другого выхода у меня нет. И у Мити нет. Он пообещал, что все будет хорошо, значит, придется потерпеть и работать ради перспективы».
Работать ради перспективы иногда приходилось с утра до вечера, не отвлекаясь. Митя часто возвращался к началу текста, пересматривал значение каждой сцены, слова, жеста. Менялись кандидатуры актеров, под кого-то требовалось срочно дописать новый эпизод или что-то изменить. Сидели на кухне, толкаясь возле ноутбука, не замечая смены дня и ночи за окном. Раза три приезжал Сонин бывший муж, он когда-то тоже был профессиональным спортсменом, а сейчас комментировал на двух каналах игровые виды спорта. Понимал предмет, разбирался, и к сценарию отнесся с интересом, вникал, давал советы. Радовался за Соню, наблюдая эту кипучую деятельность. Митя ему нравился, вызывал доверие. Курили так, что не успевали проветривать, ели какую-то пиццу прямо из коробок. Глубокой ночью Соня провожала своего «без-пяти-минут-начальника» до такси, но они еще долго стояли под фонарем, громко споря, обсуждая мотивацию поступков какого-нибудь второстепенного героя. Одним словом, работа шла.
Параллельно Митя заканчивал съемки сериала, который вымотал ему всю душу и, откровенно говоря, был интересен только с финансовой стороны. Но он был дотошен и профессионален, привык выполнять свою работу добросовестно при любых обстоятельствах, поэтому все время, свободное от нового сценария, он проводил на площадке. Оставались считаные дни, предстоял еще монтаж, но мысли его были целиком заняты только новым фильмом.
С трудом дожидаясь перекура, он набирал Сонин номер и с нетерпением дожидался, когда долгие гудки оборвет ее низкий красивый голос.
Она рассказывала о написанном за утро, часто завязывался очередной спор, но он точно знал – написанная сцена будет отличной. Сам по себе текст, диалоги героев, острые и точные фразы – текст перекрывал суть написанного.
Несколько раз она приезжала на съемки, усаживалась в его кресло, пила паршивый чай из пластикового стаканчика, пока он ходил вокруг, переводя буквы с распечатанных листков в зрительные образы.
Он был в этом профессионал, но здесь не приходилось напрягать воображение, чтобы увидеть то, чего еще нет, но что обязательно будет.
Еще до самого первого кастинга он видел лица героев, слышал их голоса, споры, слезы, чувствовал то, что чувствовали они до смешного – иногда, после сцены, в которой героиня получает травму, он морщился от боли.
Соня с волнением наблюдала за ним, особенно за его рукой с ручкой наготове.
В рамках обучения она оставалась на площадке до конца смены.
Вечером он накидывал ей на плечи свою косуху под ошалелыми взглядами съемочной группы и постоянно оборачивался, подходил, спрашивал:
– Как тебе? Не слишком вот здесь было, справа, а?
Она прищуривалась и часто отвечала что-то вроде:
– Тебе честно, или некогда переснимать?
Но он переснимал. Иначе не спал всю ночь, сомневался. Бесконечно прокручивал в голове спорные кадры. И наутро снова под любым предлогом тащил ее к себе.
Она же с удивлением наблюдала обратную картину: в работе Митя преображался. На площадке просто расцветал. Митей его здесь никто и не называл, он был безусловным авторитетом, мэтром, королем своей маленькой империи. Иногда брал камеру сам – нет, не рисовался специально, но знал, чувствовал спиной ее восхищенный взгляд. И этот восторг питал его вдохновение, придавал сил.
Он переставал сутулиться, остроумно шутил, был требователен и точен, но не давил, а аргументированно и быстро доказывал свою точку зрения.