Жена гения быстро почувствовала непонятную перемену в его голове. Дня два подкрадывалась к его телефону, не решаясь признаться себе в том, что ищет. Спорила с логикой – нет, не могло здесь быть у мужа любовницы, он был почти всегда на глазах, да и слишком слаб после болезни. Затем чутьем делового человека улучила момент и забрала мужа домой, в Москву, где водоворот жизни завертел и унес его в привычное русло. Разве что герой появился новый, точнее – героиня. Девушка. Израильтянка, разумеется.
В свою иерусалимскую клинику он, напуганный прошлым опытом, наведывался регулярно дважды в год, потом успокоился, приезжал все реже.
В этот приезд жена осталась в Москве, с детьми, они плохо переносили жару, Альберт и сам был бы рад не ехать, хотя бы отложить на осень. Но в начале сентября он должен был присутствовать на книжном фестивале, а потом начинались съемки его собственной авторской программы, до нового года не вырваться.
Его всегда много снимали, кроме банальной писательской популярности, он был очень, как говорят телевизионщики, «форматным» – высоким, очень спортивным, с ярким контрастным лицом. Седина только добавила ему привлекательности, подчеркнув пышную волнистую гриву.
Красивого мужчину возраст не портит, если он следит за собой. И Альберт следил, как мог – тренажеры, бег, массаж, бассейн. Жена помогала и поощряла, готовила ему отдельно, выжимала соки, взвешивала крупы на весах. Прислуга к пище Альберта не допускалась, даже продукты хранились на отдельной полке.
Разумеется, без жены он немножко расклеился, тем более – такая жара. Он часто без нее путешествовал, читал лекции, встречался с публикой, выступал на книжных ярмарках по всему миру. Культурный центр русской общины и сейчас предложил ему такую встречу в Иерусалиме, но он сомневался, выдержит ли физически. Своих читателей он искренне любил, старался угодить, но никогда бы в этом не признался даже самому себе.
Выученный образ автоматически предъявлялся всем посторонним людям, особенно журналистам. Эта маска была органична, привлекательна и шла ему, как женщине удачная прическа. Глупо и незачем было что-то менять, тем более, на шестом десятке. Нигде, кроме Израиля, он и подумать о таком не мог. Но здесь, может, от жары, мысли были глубокие и необычные.
С самого утра он, в попытке уединиться от шумной жениной родни, залез на крышу гаража с метлой – убирать цветочный сор, что хорошо было бы сделать еще в апреле.
Сосновая хвоя спрессовалась с бугенвиллиями, ветками, листьями и какими-то особенно красивыми и пахучими цветками, размером с ладонь. Ветки деревьев низко нависали, приходилось постоянно отдыхать. Улица, звенящая от зноя, была пуста. По сути, это был пригород, в этот час все жители отдыхали, а безумная молодежь сидела на пляже довольно далеко отсюда.
В конце улицы появилась маленькая фигурка. Постепенно приближаясь, она обретала черты девочки – подростка, очень похожую на дочь Альберта от первого брака Ляльку. Только Лялька была старше и выше, она только что поступила в университет и, как говорила мать, сошла с катушек. Альберт беспокоился, звонил в Москву бывшей жене, самой Ляльке, собирался приехать к ним сразу, как приземлится в Домодедово.
Странное видение Ляльки здесь, в Тель-Авиве, он мог объяснить только зноем, звенящим в его голове. Но девочка подошла довольно близко, сняла темные очки, и он удивился точеному личику и огромным глазам. Даже подумал про себя, насколько же отличаются местные еврейки от евреек русских.
«Наверняка какая-то восточная кровь, сефарды или что-то подобное. Может, из Марокко». Но девочка была одета, как все современные подростки – шорты, кроссовки, какая-то маечка. Ручки-ножки палочками, на голове узел волос, прокопченный загар.
Она подошла близко и остановилась, изучая его.
– Чего тебе? – Спросил он на иврите.
– Шалом, – ответила девочка неожиданно низким и взрослым голосом.
Нацепила очки и вернулась на дорогу.
Альберт вздохнул и продолжил соскребать спрессованный сор с крыши.
«Идет и думает – какие же чокнутые эти русские. Нас ведь, русских, все равно тут за версту видно. А, может, узнала? Нет, чушь, как она могла узнать, этот ребенок явно никогда не читал книг, тем более, русских».
А снизу Катя удивлялась обратному кадру – огромному роскошному дядьке, судя по всему, кибуцнику, хотя он больше был похож на араба, нанявшегося подправлять крышу богатому соседу. В грязных шортах, с какой-то палкой, кудри прилипли к мокрой шее…
«Может, бедуин… Такой грубый, заросший, совершенный дикарь. Все закономерно, они выросли на своей примитивной культуре, большинство и читать-то не умеет».
Соотечественников и земляков они друг в друге не заподозрили.
В этой другой реальности Катя смотрелась органично, как Маугли в джунглях. Опытный взгляд мог бы отличить эту скованную диковинную птичку от развинченных в движениях уроженцев Святой Земли, но Альберт опытным не был.
Все вокруг плавилось от жары, сознание немножко менялось, все вокруг становилось цветным и медленным, в сравнении с московским бытом. Ему не было никакого дела до местной, вероятно, соседской, девочки, он больше думал о клинике, в которой уже дважды был, сдавал анализы, а теперь нужно ехать в третий раз, чтобы узнать – все ли в порядке.
Сколько раз ездил – всегда волновался. Казалось, болезнь однажды вернется, поэтому он пристально вглядывался в невозмутимое лицо лечащего врача. Тот был спокоен абсолютно всегда. Но за его маской сегодня не пряталось желание успокоить пациента – причин для волнения не было никаких. Все было в порядке и прошло без происшествий. Разве что, в лифте он снова наткнулся на эту странную девочку.
При электрическом освещении стало видно, что она – вполне взрослая женщина, не совсем даже и юная. Возле глаз лучиками светились первые морщинки, под глазами лежали глубокие тени, а лицо казалось странно-изможденным.
«Наверное, тоже больна», – и он совершенно забыл о ней, взволнованный предстоящим разговором с врачом.
Она вышла за ним совершенно автоматически, сработало притяжение очень знакомого лица.
Катя не могла вспомнить, где видела его, но знала, что видела совсем близко и помнит его голос.
После перелома она регулярно приезжала в клинику, знала многих врачей чуть ли не во всех отделениях, была местной знаменитостью и любимицей. Даже кошки, шатающиеся около больницы, были ей знакомы. Тем важнее было понять, кто же этот человек.
Ненадолго она потеряла его из вида, вероятно, он зашел в кабинет. Лифта на этаже было два, пришлось курсировать между ними, чтобы не упустить любопытного незнакомца.
Он вышел довольно быстро – и рыжий врач-онколог Капелман вышел за ним, пожав руку на прощание.
Капелмана она хорошо знала, он приехал из Белоруссии и говорил по-русски, хотя, жил в Израиле лет двадцать.
– Сема! – позвала она его, догоняя и задыхаясь.
Но на это имя он не отреагировал.
– Шмулик!
– Ох, какие люди… А я думаю, кто-то зовет Сему, меня или не меня… Ты в порядке, Катерина?
– Да, Сема, я в порядке. Скажи, а кто этот человек, вот, в черном, только что вышел из твоего кабинета?
– Как, кто такой, Катерина, ты его не знаешь?
– Не знаю.
– А почему спрашиваешь? Просто понравился, да? – Семен улыбнулся доброй открытой улыбкой, но Катя боялась не догнать того человека из лифта, поэтому торопилась.
– Понравился. Говори.
– Понимаю, он стал такой мотэк сейчас! Но видела бы ты его десять лет назад, когда он впервые приехал! Как же ты его не знаешь, это очень известный писатель, Альберт Казаков. Он мне даже книжку подарил, в кабинете осталась. Он всегда дарит. На русском. Его и на иврите издают. Да его на всех языках издают, что же ты читаешь, дитя? Он тоже из Москвы, как ты можешь его не знать? Разве Москва такая большая?
Катя потрясенно молчала. Потрясенно – потому что вспомнила, где видела этого красавца. Это был тот красавец, которого она два дня назад увидела на крыше гаража, когда забрела в Неве-Авивим. Она еще долго не могла потом выбраться обратно к порту… А она приняла его за рабочего, да еще и араба, а, оказалось, русский писатель.
Домой она пришла поздно, все еще растерянная. Попала под дождь, промокла, долго ждала автобуса.
Без машины было очень трудно, но водить она пока не решалась, да и не знала – как долго пробудет здесь, не вернется ли обратно, туда, где он, Митя.
Впрочем, о Мите она не думала. Достала из рюкзака свой сегодняшний трофей – толстенную книгу Альберта Казакова «Ретроградный Меркурий».
На первой странице красивым лохматым почерком стоял автограф «Дорогому Семену Викторовичу, спасителю отца моих детей». И улыбнулась – странно как написано. И очень по-русски, с отчеством.
Семен Викторович давно уже и на имя свое не откликается, какое тут может быть отчество, в Израиле-то. Да, персонаж был любопытный.
«Ишь ты, Альберт, не Вася какой-нибудь», – подумала она, засыпая.
Книга лежала рядом, растрепанная и тоже подмокшая под дождем.
Утром все еще лил дождь, что для осени было редкостью. У Кати разболелась голова, точнее, кружилась – сказывались последствия недавней болезни. Она побоялась выходить из дома, хотя, опоздать боялась еще сильнее. Но к полудню следующего дня она уже поджидала писателя, как охотник дичь. Она была вооружена всей информацией, которую можно было найти в интернете и еще кое-чем, что могло послужить поводом для их знакомства.
Это была книга, отнятая у Семы. Самую первую страницу с автографом она аккуратно вырвала, чтобы получить новый – себе.
Книги все одинаковые, а Сема не побежит жаловаться – ему и читать-то некогда. Тем более, на русском он уже разучился.
Ждать пришлось довольно долго, зато Альберт вышел один и снова поразил Катю ростом, какими-то неписательскими мускулами и широким разворотом плеч. В джинсовых шортах он не производил впечатления человека разумного, был, скорее, похож на Тарзана.
Самым сложным оказался именно этот момент – подойти к нему, не уронив достоинства, не показать свой женский интерес.