Через полчаса его сознание помутилось настолько, что Маша, уже минуя нарколога, вызвала «Скорую» сама.
О том, что Митя в больнице, Соня сообщила Кате сухим словом «допился». Она больше не берегла ничьи чувства, деньги и браки.
«Все вокруг бухают, выходят замуж за знаменитостей, гребут чудовищные гонорары, а я ишачь за них бесплатно. Обслуживай их тонкие эмоции».
В ней проснулось безразличие к тому, что происходит вокруг.
Американцы снимать в Крыму не могли, грозились выдернуть свои деньги из проекта, а снимать в другом месте уже было невозможно. Надо было срочно что-то решать, придумывать. Продюсер не делал ни шагу без Мити, а Митя – без Сони.
Соня приехала к нему в больницу, где он находился уже в весьма удовлетворительном состоянии, его чистили, промывали и капали.
Рожа была довольная. О делах говорил без большого энтузиазма.
В палате сидела Маша с трагическим лицом. У нее было много судочков с паровой едой, протертыми супчиками и пюре из кабачков.
В сквере возле больнице сидела Катя в шапке с помпоном, у нее никаких судочков не было, но Соню она выследила, прижала к скамейке и нагло начала сбрасывать на нее свой душевный мусор.
Оказалось, что все проблемы прошлого остались при ней, ничто никуда не ушло, держится она из последних сил, но пока держится – на глаза Мите не показывается.
Погода была уже очень теплая, а шапок Катя никогда раньше не носила, даже зимой. Здесь явно существовал какой-то умысел.
Соня предположила, что это попытка привлечь Митин взгляд из окна. Но оказалось проще – эту ярко-красную шапку вместе с головой под ней заметила Маша, выходя из корпуса со своими опустевшими судочками.
Она остановилась на несколько секунд, тяжело вздохнув. По взгляду чувствовалось – узнала.
«Какие-то шекспировские страсти. Но банально до тошноты», – Соня решительно повернула к остановке.
Но, кажется, автобус только что ушел, пришлось вернуться на скамейку перед входом. Кати видно не было, машины ее на парковке не было тоже. Зато Соня вдруг столкнулась нос к носу с одной особой, актрисой, скажем так, второго сорта, про которую Митя сказал, что это Катина биологическая мать. Разумеется, под большим секретом. Сейчас Соня вспомнила об этом:
«Господи, это же эта… как ее… дочь этой… Да что – дочь, это же Катина родная мать!».
Анна несла букет красных роз.
Соня вдруг что-то почувствовала и испугалась. Побежала за ней, но в лифт уже не успела, благо, третий этаж – побежала по лестнице.
Из Митиной палаты в поисках вазы вышла медсестра, дверь оставалась чуть открытой.
Были видны только волосы Анны – золотые и завитые бараном, уложенные, как в девяностых – пышной челкой на лоб. Наконец она обошла кровать с другой стороны, кажется, открыть окно. Потом склонилась и поцеловала Митю долгим поцелуем в губы. Судя по всему, не первым. И насилием это никак не выглядело.
Соне пришлось войти сразу за медсестрой.
Пока Анна возилась с цветами, Митя смотрел на Соню в упор, судорожно размазывая по лицу отвратительную ярко-оранжевую помаду.
В его взгляде на нее всегда присутствовала некоторая тревога – он постоянно ждал плохих новостей или упрека.
Анна еще какое-то время суетилась, потом, актерским чутьем почувствовав неловкость, кивнула Соне, игриво помахала Мите рукой, наигранно улыбнулась и исчезла.
В сущности, она сделала то, что хотела – подкараулила момент, когда Митина супруга уехала, и забежала напомнить ему о себе. Больше ей ничего от этого маленького случайного человечка не было нужно.
Оставшись вдвоем, Соня с Митей снова помолчали. Пора было что-то сказать.
– Что, – не выдержала Соня, – мир слишком тесен, да?
– Актерский особенно, – Митя попытался занять оборонительную позицию.
– Я даже боюсь спросить, давно ли это у вас.
– Ты мне не мама и не бабушка, – вдруг рассердился он, – не жена и не любовница, почему я должен отчитываться, а?
Соня медленно подошла к нему и грубо стерла остатки помады с его губ.
– Это не твой цвет. Желтит.
Затем задумалась на долю секунды, размахнулась и влепила ему пощечину.
И на этом она, наконец, вышла.
А Митя остался со своими спутанными мыслями наедине, впрочем, ненадолго. Минут через десять в дверях появилась… Катя.
Митя даже не успел испугаться, он еще потирал щеку, горящую от Сониной пощечины, и теперь ему было очевидно, что сейчас его будут бить значительно сильнее. А может произойти еще более страшное – Катя сейчас отрежет себе руку у него на глазах или воткнет нож в горло. Ясно, что месть будет справедливой, и мелочиться эта девочка не станет.
– Зачем Сонька возвращалась? – начала она с порога.
«Так… значит, не знает».
Все его внутренности, сведенные в судороге ужаса, отпустило, разжался комок в горле, Митя расслабился и обмяк.
– Что, говорят, ты совсем спился? – Катя деловито устроилась на стульчике, – выглядишь плохо.
Митя с готовностью застонал.
– А что, Сонька одна все за тебя тянет? Сколько ж ты ей платишь?
Этого он уже выдержать не смог. И, чтобы заодно увести беседу в другую сторону от выяснения отношений, словоохотливо поделился с Катей трудностями, связанными с оформлением Сони в штат съемочной группы.
Катя не меняла изначального настроения, только все выше поднимала изогнутые брови.
– Что тебе сказать, Митечка. Кислое дело. Я думала, ты только со мной ведешь себя как последний подонок.
Это было непередаваемое мучение. Мучение и наслаждение. Она сидела здесь и с удовольствием унижала его. Зато она была здесь. С ее родным запахом, смешным узелком волос на голове, сидела и нарушала больничные правила – прикуривала сигарету, чиркая спичками. Он резко вспомнил, что она старалась покупать именно спички, большие «Каминные», потому что любила свечи и везде их вокруг себя расставляла – дома, в поездках, на работе. Ароматические, цветные, обычные, старомодные в подсвечниках, фигурные или в глубоких баночках… Именно такие удобнее было зажечь длинной спичкой, а не зажигалкой. И это воспоминание тоже было родным и приятно обожгло Митино сердце, привыкшее за последние месяцы только к стыду оправданий и безграничной вины перед всеми. А ей, одной ей, он смог открыто обо всем рассказать. И это был единственный человек, который не только понял его, но и подсказал выход из создавшегося трудного положения. Спасительница.
Тем же вечером Соня получила от Мити радостное эсэмэс с сообщением о том, что она прикреплена к съемочной группе. Через час упала и первая зарплата. Это были Митины личные деньги. Но об этом в эсэмэс ничего не было сказано.
Глава 6
Съемки почти начались. И у Кати с Митей все тоже началось снова. Американцы исчезли из проекта вместе с деньгами, поэтому снимать пришлось на те копейки, которые выделило, условно говоря, государство.
Сидели в Крыму в замшелой грязной гостинице, привезли фургончики, обосновались.
Катя нашла предлог не ехать с Альбертом в очередное «турне» и мужественно делила с Митей гламурную киношную жизнь с биотуалетом на улице.
Митя мужественно терпел Катю – он понимал, что прогнать ее не может – а ну, пойдет и повесится на глазах у всех?
Сонино присутствие помогало ему не падать в обморок от ужаса сложившейся ситуации, но и придавало известную пикантность – раньше все вокруг считали именно Соню его любовницей, теперь же появление у шефа целого гарема приятно волновало киношников, большую часть дня проводящих как раз за сплетнями – полноценная работа еще не началась.
Соня, окрыленная первой зарплатой, выкладывалась, как могла, пыталась быть или хотя бы казаться нужной. Она чувствовала себя частью команды, была благодарна за то доверие, которое ей оказали, взяв совершенно без опыта, и даже не подозревала, что Митя всем представляет ее как свою «личную помощницу», и почти все знают, что платит он ей сам.
Эта двойная пошлость ситуации пока еще не раскрылась, и Митя наивно полагал, что какое-то время протянет – ему заплатили аванс, да и Маша получала довольно приличную зарплату. Бюджет у них был общий, но никто ни о чем не спрашивал – удобно. Соня была ему совершенно необходима, но, когда она разговаривала с Катей, он старался ее не отвлекать – оторвать от него Катю ничто другое не могло, а передышки были нужны как воздух.
Вот и сейчас бездельницы расположились на берегу, греясь на солнышке – их было видно издалека.
Митя сердито посматривал в их сторону, но молчал. Соню не искали – ее начальником был один только Митя, поэтому никто другой не посягал на ее рабочее время.
Сонины волосы растрепались морским ветром, а этот соленый запах она любила с детства, поэтому теперь приятно расслабилась, наслаждаясь пространством, воздухом и тишиной.
Тишину, впрочем, нарушала Катя. Ее, как маленького ребенка, волновали самые нелепые вопросы. Вот и сейчас она, понимая, что Митю не отвлечь, подсела рядом и начала:
– Думаешь, он меня любит?
Соня тяжело вздохнула. Этот вопрос успел ей надоесть. Но он, к счастью, не требовал вразумительного ответа, поэтому она просто кивнула. Но Катя этим не удовлетворилась.
– Сонь, а ты думаешь, любовь вообще есть?
– Есть.
Катя явно ждала продолжения. Не успев даже пожалеть о потерянной минуте покоя, Соня пустилась в подробные объяснения:
– Есть, конечно, только не надо представлять ее себе в виде волшебных молекул. И Бог есть – но навряд ли он старец с бородой, понимаешь?
– А почему, кстати?
– Если бы у меня были его возможности, я бы вообще отменила старость, для себя уж – стопроцентно.
Обе как-то грустно посмеялись шутке.
– Так, а что любовь-то?
– А любовь, Катерина, это формула. Результат определенных совпадений каких-то воспоминаний с подсознательными предпочтениями, с осознанными желаниями и потребностями…
– Стоп, стоп, не так быстро… Нормально можно?
– Можно. Давай на примере, – Соня пошарила рукой, нашла длинную палочку, – смотри, – прочертила она первую линию на песке, – это твое детство.