Шла оживленная бабская беседа с жестикуляцией, и повестка этого стихийного собрания на завалинке была совершенно очевидна.
Увидев Митю, они резко замолчали.
– Сонь, – прохрипел он, – отойдем…
– Да чтоб ты сам отошел, – радостно ответила она.
Ее собеседницы явно одобряли это пожелание.
– Сонь, я едва стою на ногах, давай поговорим.
Посыпался новый шквал остроумных замечаний по поводу его ежедневного состояния.
– Ты зачем ей врал-то? – вклинилась Лида, автор сценария.
– Лида! Не лезь не в свое дело! – Митя сделал последнюю попытку спасти ситуацию, – идите все по местам, смена началась, что за базар вы тут устроили!
– О, у тебя, я смотрю, голос прорезался, – ответила Лида очень спокойно.
– Я прошу меня уважать и выполнять мои распоряжения. На площадке главный я.
Вдруг все обернулись назад, на продюсера, который вчера даже отсутствовал в Симферополе, и явно приехал только сегодня утром.
Начало разговора он слышать не мог, но последнюю фразу – наверняка. И продолжил ее очень обстоятельно:
– На площадке главный я. Тебя, Димитрий, я нанял. А ты приволок сюда своих баб. Здесь, драгоценный мой, не балаган, я не за тем плачу тебе деньги, чтобы ты устраивал мне… – он поискал слово… – водевиль. У нас другой жанр, если ты еще об этом не забыл в алкогольном упоении.
– Лев Кириллович, она не знала, – залепетала Лида, – она думала, что ее включили в группу…
– Милочка моя, повернулся он к Соне, – а вы разве что-то подписывали? Вы что, не знаете, как происходит эта процедура? С чего вы взяли эту чушь, позвольте вас спросить? Со слов этого нетрезвого мошенника?
– Зачем же вы его здесь держите, раз он мошенник? – спросила помертвевшая от унижения Соня.
– Зачем?! – Лев Кириллович, кажется, сам задумался над этим вопросом, – зачем?? Чтобы он мне кино снимал! Про немцев! Чтобы орал «Мотор!», большего он, к сожалению, не умеет. Потому что он хреновый режиссер. А на другого у меня нет денег, потому что я хреновый продюсер. Но «Мотор!» он орет славно, так что – пусть остается.
Ровно девять дней Соня пролежала на диване лицом к стенке. Она даже подумала, что это какое-то сакральное число – почему-то именно на девятый день справляют поминки по умершему. Что-то происходит с душой за девять дней, но что-то не вполне еще окончательное. Она не помнила, как вставала, что ела и пила – но что-то точно ела, потому что в холодильнике было пусто.
«Вот как он выглядит, запой-то», – улыбнулась она и сразу вспомнила о Мите.
Даже не стала смотреть пропущенные звонки – набрала его номер сама.
Он сразу снял трубку. Она часто звонила ему вот так, на площадку, когда еще не работала с ним. Могла себе представить, как выглядит его лицо, когда он видит ее номер на экране, как он единственным жестом останавливает работу огромного количества людей, чтобы поговорить с ней, прижимает трубку к уху и бежит искать какой-нибудь укромный угол.
– Привет.
Какой красивый у него голос, почему-то она никогда не замечала. О своем красивом голосе слышала постоянно ото всех окружающих, а у него, видимо, масса других достоинств, на фоне которых голос затерялся. Или просто нужно прожить девять дней, не слыша его, чтобы суметь оценить.
– Здравствуй.
– Где ты была? Ты не отвечала с прошлого вторника. Я понимаю, что это все неприятно, но ты даже не дала мне ничего объяснить… Что с тобой было?
– Запой.
– Какой запой?
– Обыкновенный. Ты уже успел забыть значение этого слова?
Она сразу почувствовала, как соскучилась.
Было интересно – что там без нее эти дни делалось, должны были уже отснять ее самую любимую сцену, которой изначально в сценарии не было.
Это был сон главной героини – сон, в котором она увидела свою альтернативную судьбу, другую жизнь, то, что случилось бы с ней, если бы стрелки на железной дороге не перевели – и поезд поехал бы в другую сторону. Условно, конечно, условно. Но было бы все иначе. Если бы не было революции. Той самой, Октябрьской социалистической…
Вообще, если говорить коротко, сценарий был о том, как революция повлияла на судьбы трех поколений одной семьи, как она искалечила судьбы и личности одних людей, а другим, наоборот – дала шанс на выживание и полноценное достойное существование, даже на счастье. О влиянии исторического момента на судьбу рядового человека со всем его будничными заботами – детьми, посудой, заседаниями, диссертациями, сломанными велосипедами и больным желудком.
Та сцена была ключевой. Раскрывающей замысел. Она пойдет ближе к финалу фильма, но снимать решили одной из первых.
– Ты не вернешься?
– Не вернусь.
– А как же твоя сцена?
– Ты ее еще не снял?
– Мы пока снимаем другое, почти по плану. Твои сцены без тебя я снять не смогу. Ты мне нужна.
– Ты все сможешь.
– Я и другое-то не смогу без тебя снять, я тебя умоляю, ты должна приехать! Что я сниму без тебя, очередное «мыло»? Ты же слышала, я – бездарность, я умею только кричать «Мотор!»
– Значит, кричи «Мотор!».
– Соня, а что я мог сделать? Он мне просто отказал в этой штатной единице, у нас не хватает денег!
– Ты мог сказать мне.
– Ты бы ушла!
– Я бы ушла. Но я и так ушла. Все тайное становится явным.
– Зато я смог доделать сценарий и всю подготовительную работу. А сказав тебе правду, остался бы и без этого.
– Ты меня просто использовал. Ты знал, что так будет. Я работала бесплатно все эти полгода.
– Я же тебе заплатил!
– За один месяц. А полгода, получается украл.
– А что я мог сделать, когда он отказал мне?
– Уйти.
– Как уйти? – ужаснулся Митя.
– Встать, выйти и закрыть за собой дверь. И искать деньги на новый фильм.
– Ты с ума сошла? А проделанная работа? Я ему, что, подарил бы ее?
– Я же тебе, выходит, свою подарила. Или ты умеешь только принимать подарки?
– Сонечка, дорогая, родная, единственная моя…
– Как часто у тебя меняются единственные…
И она повесила трубку.
Он был в отчаянии.
Все было кончено. Этот фильм был у него первым полнометражным. Единственный шанс доказать всем, что он чего-то стоит и может снимать не только «мыло».
Пятьдесят шесть лет. Это не так много для мужчины, но уже пора, давно пора… Все было кончено, растоптано. Вся съемочная группа знала о произошедшем скандале. Но надо было вставать и идти дальше.
Да, у него не было никакого чувства собственного достоинства – как он мог после всего сказанного остаться? Его унизили, а он остался?
Остался.
Две ипотеки, больная старенькая мама, Маша, которая одна тянет этот немалый воз, а еще на ней дом. Вся эта стирка-уборка-готовка…
Однажды она пришла домой почти в полночь, он ждал страшно голодный, но ничего ей не сказал. Она так и метнулась на кухню, на ходу сдергивая рукава плаща. Быстро, минут за десять, начистила картошки, шатаясь от усталости. Все у нее валилось из рук, а через шесть часов ей уже нужно было вставать и снова ехать на работу, да еще и лететь в Китай послезавтра – значит, надо было собрать вещи.
– Маш, может, ты не будешь сейчас готовить? Иди поспи, я сам что-нибудь… Чайку…
– Да? – она резко обернулась на него и сказала почти со злобой, – может, мне и не любить тебя?
Надо было снимать дальше.
Митя был бездарным, но профессиональным и ответственным. Он вернулся на полупустую площадку.
Все, конечно, разбрелись, оставшиеся пили кофе и фотографировались с актерами. Ассистент, ответственный за дисциплину в том числе, сидел с телефоном на каком-то деревянном ящике.
– Что, все кофе пьют?
– Да, Дмитрий Юрич.
– Ты молодой, не помнишь, а раньше никто не пил кофе, все пили чай. Не только в кино, вообще – везде. И кофеен не было. Россия – чайная страна… Как быстро мы потеряли свою культуру… Были только чайные.
Ассистент наконец поднял на него взгляд, в котором читалась смесь непонимания и раздражения – там, в телефончике, его явно ждали какие-то дела.
– Вы это к чему, Дмитрий Юрич?
– Вот к чему… Ты здесь работаешь две недели, да?
– Да.
– Даю тебе первое ответственное задание, – Митя чувствовал, что сейчас сорвется, – собрать по списку всех, кто обязан быть на площадке. Кто занят в сцене из актеров, кто просто должен присутствовать – всех гримеров, помощников, ассистентов, осветителей. По списку, по фамилиям. Кто не придет – выделить фамилию в списке. Всех построить на плацу…
– На чем построить? – холодея, спросил мальчик.
– Ах ты, допризывник… Ну, ничего, сейчас буду принимать тебя в духи. Здесь построить. Передо мной. Даю тебе тридцать секунд. Если на тридцать первой секунде кого-то не будет хватать – ты собираешь вещи и летишь вечером домой.
– Да вы что, Дмитрий Юрич, с ума сошли? Я не обязан…
– Двадцать пять секунд.
Через минуту, заложив руки за спину, Митя вышагивал вдоль строя расхлябанных киношников. Некоторых пришлось искать в поле, кто-то просто заснул в кустах.
Митя не стал читать нотаций, просто и коротко объяснил, что кино – это проектный бизнес, и каждый следующий работодатель, нанимая на работу любого сотрудника, звонит, прежде всего, его предыдущему начальнику, то есть – режиссеру. И только от рекомендации последнего зависит дальнейшая судьба каждого.
– Каждого из вас. Сегодняшнюю смену будем отрабатывать до конца. До утра.
Поздно вечером, когда ассистент, не уложившийся в двадцать пять секунд, все-таки уехал в Москву, некоторые активисты, прежде, чем упасть лицом в подушки, обсуждали, с чего это шеф внезапно взбесился.
Было ясно – бабы, уничижительные высказывания со стороны продюсера, неудовлетворенные амбиции.
А сам Митя уже спал. Спать он мог только в абсолютной темноте, но все равно часто вздрагивал и просыпался. Давно пора было идти к врачу, но прием любых таблеток, меняющих сознание, сразу сказался бы на фильме. Его мучили кошмары. Пить он уже не мог, да и боялся, что без Соньки некому будет реанимировать его поутру.