Ночью едва слышно скрипнула дверь. В кромешной темноте кто-то вошел в его номер, сел возле кровати. Чиркнула спичка – длинный огонек осветил красивое женское лицо.
Катя огляделась. Митя спал рядом, было слышно, как он постанывает во сне. Она нащупала его руку, поднесла к губам.
Он проснулся от собственного душераздирающего крика.
Из соседнего номера прибежал всклокоченный оператор со смешной фамилией Валторна. Звали его Валентин. Он исполнял и добрую половину обязанностей художника картины, потому что был непьющий, а художнику платили так мало, что тот одновременно работал на кого-то еще, и регулярно ездил в Москву.
Валентин начал трясти Митю за плечи, потом догадался побежать за водой.
Трясясь от ужаса и захлебываясь судорожными глотками, Митя спросил:
– Она была здесь, была, да?
– Кто, Мить?
– Онаааа! – Митя отшвырнул стакан и перекрестился.
Начал вслух читать молитву.
Валторна, пятясь, вышел из комнаты и закрыл дверь.
В коридоре собралась небольшая толпа любопытствующих.
– Ну, что с шефом? Что он там, Валь?
Валторна помолчал, подбирая слова.
– Что, что… Допился шеф. Чертей видит, – сам перекрестился и пошел к себе, досыпать.
С тех пор Митя спал только днем.
Катя не звонила. Сонька и вовсе не брала трубку. Без нее съемки шли на автомате, выставили-сказали-сняли. Как в рекламе йогурта. Не хватало ее перфекционизма, ее маниакальной придирчивости к мелочам, принципиальности, ее вкуса и особого внутреннего баланса между поделкой и искусством. Но снимать было нужно.
После особенно ужасной недели, истерзанный кошмарами, он позвонил Маше. Она с огромным трудом взяла отпуск и приехала к нему на целый месяц, после которого решили лететь обратно в Москву, съемки в Крыму были почти закончены.
Он страшно боялся, что Катя приедет и застанет их с женой, вот так, ночью – что она тогда сделает?
Втихаря он был у врача и уже лопал антидепрессанты, от которых голова становилась ватной.
А Катя и не думала о них обоих. И не собиралась приезжать. Альберт дописал новую книгу, но ни на какие языки ее пока не переводили и рекламировали только в России. Она сопровождала мужа везде – в Питер, Калининград, потом на Урал. Впереди было еще восемь городов.
Катя больше не ждала Альберта в кафе – она приходила на каждую встречу и сидела в первом ряду, как ребенок на спектакле. Ее глаза сияли. Ей были интересны достопримечательности каждого города, везде муж старался купить ей какой-нибудь необычный подарок на память, не терял ее, не забывал, не ложился спать один, даже если уставал. Они словно заново открывали друг друга, разговаривая до утра.
В долгих ночных беседах с женой Альберт и сам казался себе более значительным, ироничным, мудрым, а ее неожиданные вопросы рождали в нем новые мысли, задумки и целые сюжеты.
Он постоянно расспрашивал ее о ее прошлом, но она рассказывала скупо. Больше всего его поражала ирония судьбы, которая привела ее мать Анну в ателье.
Катя спокойно рассказывала, как любовалась своим сходством и красотой Анны и девочек, какие они хорошенькие.
Нет, голос не срывался, не было в нем обиды, даже горечи.
«Да, она же тоже потомственная актриса, а эти гены как раз через поколение и передаются», – догадался Альберт, привычно укладывая всю Катю к себе на плечо.
И она засыпала спокойно, без снов, просыпалась только утром вместе с мужем, пристрастилась делать с ним зарядку, а вот на пробежку он ее не брал – говорил, что не хочет комплексовать из-за нее – она ведь была профессиональной спортсменкой, легкой и выносливой, в два раза его моложе.
Но даже она понимала – он хочет хотя бы немного побыть наедине с самим собой и своими мыслями.
И все-таки они часто разговаривали – вести дневник Катя теперь побаивалась, поэтому просто озвучивала свои мысли Альберту.
Он слушал с интересом, вникал во все то, что ее волновало, даже пытался анализировать.
Катю сильно беспокоила ссора с единственной подругой – Соней.
Альберт же вполне логично обосновывал и тот факт, что она – единственная, и взаимное их раздражение.
«Вы обе с детства ничего не видели, кроме спорта, поэтому сейчас пытаетесь наверстать все сразу. Да, она трудоголик, она уперлась в работу, но почему тебя это удивляет? Ты просто более чувственная и импульсивная натура, ты не рвешься к финансовой самостоятельности, ты свое уже заработала. А сейчас ты настоящая женщина. Моя жена».
Катя принимала слова мужа за истину, без обсуждений. Все «российские гастроли» прошли у них в подобных разговорах, поэтому Альберт страшно уставал и пытался отоспаться каждую свободную минуту. Но Катя его постоянно теребила, просила «еще пять минут», «еще пару слов» – ей очень хотелось расспросить его о случае, который так изменил их отношения к лучшему.
Они летели в Москву из большого сибирского города, дорога длинная, момент казался ей подходящим. И она спросила. Спросила о том, что давно ее волновало – почему, узнав из дневника о ее решении уйти к другому, он не устроил сцену ревности, не выгнал ее, а просто принял на себя вину за случившееся.
Ей хотелось услышать о том, как сильно он ее любит и ни за что не готов потерять. Или что-нибудь аналогичное – писатель мог бы подобрать еще более красивые слова для любимой женщины.
Но Альберт без тени смущения ответил совершенно иное:
– Катенька, два развода за два года – это очень много. Я не примадонна, я писатель, я просто не имею права кормить желтую прессу скандалами. В издательстве мне дали четкую установку не отвлекать внимание от выхода новой книги. А удержать иным способом было нельзя, хотя, как ты понимаешь, я уважаю свободный выбор каждого человека. Дай, я посплю, нам еще часа два лететь, а в Москве мне надо будет в первый же день навестить детей, пока они не уехали на каникулы, выспаться мне не дадут.
Он поцеловал ее в висок, завернулся в синтетический плед и быстро уснул, а Катя осталась сидеть, тупо переваривая услышанное.
Она так и просидела без единой мысли, не заметив посадки.
Автоматически вышла, подталкиваемая невыспавшимся раздраженным мужем. Она не запомнила деталей, но то утро осталось у нее в памяти какими-то серыми пятнами ощущений. И все по дороге от самолета к зданию аэропорта тоже было серым, смятым, предгрозовым и тревожным.
Умом она еще не до конца поняла, что же произошло, но подсознание подталкивало ее – это конец. Она не понимала, что происходит, было странное ощущение, что она спала и вдруг проснулась, нужно вспомнить сон, но он ускользает, а в нем – самое важное, самое главное…
Лица Альберта она просто не видела – не поднимала голову. Смотрела под ноги, чтобы не упасть.
Невозможно долго, до головной боли, ждали багажа – и так и не дождались. Альберт пошел разыскивать потерянные чемоданы. Вокруг толпились люди – зал был новый, просторный, возле каждой ленты висели гроздья истомленных ожиданием пассажиров внутренних рейсов, один даже из Симферополя.
Катя вспомнила, как сама несколько месяцев назад прилетела сюда раздраженная вынужденной разлукой с Митей, стояла около вот такой же багажной ленты и ждала чемодана, боясь включить телефон. Придумывала какие-то алиби…
Как же мы сами иногда убегаем от своего счастья, не в силах распознать его, размениваемся на пустое. Нужно быть рядом с тем человеком, с которым больше никто не нужен. С которым испытываешь счастье. Что это – счастье?
И в эту же минуту Катя испытала это самое счастье, как резкий толчок изнутри.
С симферопольского рейса вышел Митя. Она сначала восприняла это как уместную галлюцинацию, подсказку судьбы или игру измученного подсознания. Но Митя был реален, зол, вокруг него толпились коллеги, сзади шла раздраженная Маша – в дороге они поссорились.
Эта единственная в мире сутулая фигура в косухе и рваных джинсах была ей настолько родной, что в голове сразу все прояснилось. Отупение ее прошло, она быстро поняла, что нужно делать.
Митя ее пока еще не заметил, хотя в двадцати метрах от нее ругался с женщиной из съемочной группы.
Катя не упускала ни одной мелочи – вот он достал носовой платок, протер очки. Да, он же близорук… Шестой десяток, волос на голове не осталось – прикрывает лысину глупой бейсболкой. Мальчишка. Единственный.
Альберт привез чемоданы. Он никогда не суетился, не раздражался и «держал лицо» – понимал, что его могут узнать.
– Все нормально, у них какие-то проблемы с грузчиками, представляешь, по закону нельзя нанимать из других регионов, госпредприятие все-таки. Ты представляешь, жена с дочерью приехали меня встретить, они мне звонили, но было плохо слышно. Ты их не видела?
Катя смотрела на него, не понимая смысла слов. Переспросила:
– Что?
– Моих, говорю, не видела?
Что-то щелкнуло в памяти. Лето, жасмин, гулкие коридоры. Да, это ее тренер бегает в поисках дочек. «Моих не видела?» Пустые качели, сумерки. И для него они, выходит – свои. А она, Катя – чужая. Вот она ему жена по паспорту, она с ним живет, а они – ждут, когда он нагуляются, они – родные, терпят, все понимают. Свои.
– Альберт, я никуда с тобой не поеду. Отвези вещи домой, а вечером выйди прогуляться, а мне пришли эсэмэску, чтобы я знала. Я приду, заберу кое-что и оставлю ключи на столе в прихожей. Под зеркалом.
– Какие ключи?..
– Мои. Альберт, Я ухожу от тебя. То есть, уже ушла. Я серьезно и бесповоротно, я не устала, не шучу, я все решила.
Альберт сел рядом.
– Посмотри на меня.
– Это ничего не изменит, я же сказала. Прошу, отпусти меня скорее и прости, если виновата.
– Что она тебе наговорила? Она звонила тебе, да?
– Кто звонил?
Катя так и не могла ничего понять, ей важно было не выпустить Митю из поля зрения, на их ленте уже появились первые сумки и чемоданы. Она знала, что киношники долго собираются, прощаются, набиваются в автобус, но все равно надо было спешить.
– Только не говори, что ты ничего не знала.