– Можно? – она робко протянула руку.
Он кивнул.
– Вот эта – с землей с Елеонской горы.
– Митенька, но ты же не еврей, зачем тебе…
– Это личное дело, Сонь, интимное.
– Да уж, это я понять могу… Мить…
– Ммм…?
– Ты прости, вопрос идиотский, – она нелепо хихикнула, – а ты это снимаешь? Во сне, в душе или когда сексом занимаешься? И почему я на тебе ни разу этого не замечала?
– Не знаю, я давно ношу. Много лет. Может, ты просто не была со мной в душе. Или сексом не занималась?
– Это верно… Но неудобно же… сексом-то.
– Смотря, Сонь, в какой позе. Но я за удобством не гонюсь, я, например, очки тоже не снимаю.
– Это как? – оторопела она.
– Очень просто. Я тебе сейчас покажу.
Он вдруг оказался близко-близко, неловко клюнул сухими губами.
Соня чуть отшатнулось. Но любопытство взяло верх.
Их интимные отношения не изменили ничего. Они, как и раньше, были одним целым. Друзьями, любовниками, боевыми товарищами, которые готовились к тяжелой войне.
Митя часто повторял, что они должны быть готовы «к круговой обороне», опыт такой подстраховки у них уже был. А секс ничему не мешал, хотя и стал повторяться довольно часто.
Ночевать Митя почти всегда уходил к жене. Ни о каких чувствах не заговаривал, хотя именно в эти дни признался Соне, что с Машей расписался еще год назад, именно потому, что Соня его об этом просила.
– Странно, раньше ты не говорил.
– Я считал – какая разница.
– А теперь есть?
– Да, – поглаживая в сумраке ее плечо, грустно отвечал он, – теперь есть.
– И ты меня не любишь?
– Почему не люблю? – он страшно удивился, – у меня к тебе столько всего, ты не представляешь… Просто не торопи меня. Не торопи события. Все у нас будет. Это же было всегда, с самого начала. Ты просто не обращала внимания, поглощенная работой.
– Я все замечала, но думала, что мне кажется, или ты случайно… тебе же было не до меня, – ей хотелось сказать о Кате, но она понимала, что этим все испортит.
– Родная моя, милая, дорогая, мне всегда было до тебя, – он целовал ее руку, каждый пальчик, – ты не представляешь, как много ты значишь для меня. И что я готов для тебя сделать.
Все это было нереальным. Ведь совсем мало времени прошло после той трагедии. Он метался между двумя женщинами, не мог выбрать, разрывался от эмоций. Пойди, пойми этих мужчин.
– А работа? Как мы будем работать вместе?
– Как и работали. Ты увидишь, это ничему не мешает, – заверил ее Митя, и Соне сразу показалось, что он очень опытен в таком формате отношений. Что-то в его голосе заставило ее думать именно так.
В любом случае, шла работа, шла весна…
В первый же настоящий теплый день она мыла окна в своей квартире. Его даже не заметила. Зато он, стоя на тротуаре, оцепенел от ужаса – он решил, что она сейчас спрыгнет вниз. Позвонил, разумеется, Соне, к которой и шел. Она успокоила его как могла, а потом еще долго успокаивала дома, объясняя, что Катя уже давно здорова и живет собственной жизнью, а суицидов и прочих проблем больше не будет.
– Почему-то мне в это с трудом верится, – вздохнул он и пошел в душ. Долго плескался, потом, по-видимому, начал бриться.
Именно в этот проклятый момент и зашла Катя. Из душа Митя не мог слышать звонка, да Соня ее и не ждала. Открыла и ахнула.
– Ну что ты, не такая уж я и уродка, – Катя бесцеремонно вошла и стащила с себя кроссовки, – дай тапочки какие или носки, – я в лужу наступила. Можно, я у тебя побуду? Я не могу в этом доме долго находиться, такое чувство, понимаешь, словно там его труп лежит… Или ты не одна? Это что-то новенькое, рассказала бы, – Катя улыбнулась, – я на минуту, только носки сухие дай.
И растерянная Соня пошла в спальню рыться в ящиках комода. По закону этого жестокого жанра из ванной вышел Митя, не утруждая себя полотенцем, и крикнул в глубину спальни:
– Ты трусы мои не видела? Они могут в джинсах быть, посмотри там…А то приду домой, мои меня без трусов увидят – сразу поймут, где я их оставил.
Соня пулей вылетела из комнаты, и, встретив ее взгляд, Митя понял, что произошло что-то страшное. Он уже начал догадываться, что они не одни, но ему и в голову не приходило, кто именно стоит в метре от его голого тела.
Все трое замерли от полнейшей невозможности происходящего, а Митя еще и от страха. Его как парализовало – он не находил в себе сил даже прикрыться, да просто шевельнуться, не отводил взгляда от Сониного лица, скованного ужасом.
Вдруг сзади звякнула пряжка ремня и голос, от которого похолодели все его внутренности, с деланным равнодушием произнес:
– Твои джинсы здесь, в коридоре, видимо, порыв застиг вас прямо у двери. Это бывает. Но трусов в них нет. Сонька же не я – она педантична и все раскладывает по местам даже в пылу страсти. А твои домашние, думаю, и не к такому уже привыкли.
Нет, это был страшный сон. Он спиной чувствовал, что она протягивает ему джинсы, но обернуться было нельзя.
Соня, Сонечка, родная. Соня почувствовала.
– Кать, это не то, что ты думаешь.
– Удивительно, ты такая умница, а выбрала самую банальную фразу.
– Кать…
– Не подходи ко мне. А голозадый юноша отомрет или так и останется парализованным от страха – как памятник собственному скотству?
– Да не надо так, он просто испугался…
– Правильно испугался. Только ты смотри, лошади, когда пугаются…
Дальше все задрожало и повалилось вниз – кухонный проем с пятном света, коридор, в нем Сонин силуэт…
Очнулся Митя уже на полу. Соня не смогла его сдвинуть с места, но укрыла полотенцами и банным халатом. В прихожей на уровне его лица стояли кроссовки…
– Да нету, ее, нету, сразу убежала, кроссовки оставила, – Соня выставила их на лестничную клетку и хлопнула дверью, – ну, получилось так. Не убиваться же теперь.
Митя слабо застонал.
Катя заметила отсутствие кроссовок только дома. Ноги безнадежно промокли, она чихала, но физическое недомогание было даже приятно – оно заглушало душевную боль.
К ночи она слегла, жар был страшный. Они оба могли явиться к ней, как ни в чем не бывало, в глубине души ей даже хотелось этого – хотелось, чтобы они плакали и оправдывались, а она закатила бы истерику или просто умирала бы молча и гордо, в любом случае, они втроем были бы снова а одном пространстве.
Но никто не приходил. Она была одна. Отрезана.
Дело было даже не в том, с какой легкостью этот человек, открывший для нее саму любовь, предал ее.
Нет. Кажется, было не так важно, что все его оправдания казались ложью – он бросил ее ради Маши, а сам тут же оказался в постели другой. Не нужна была ему ни эта другая, ни Маша, ни кто-то еще. И он тоже говорил о своих.
Нет. Это был просто обман, обман с самого начала. Наверняка они высмеивали ее, лежа в постели, он, округляя глаза, рассказывал Соньке про «чокнутую Катю», а Соня звонко смеялась, запрокидывая голову назад, как она одна умеет. И с самого начала они были вдвоем. Остальное – просто ложь и лицемерие.
«Но какое злое, – думала она, проваливаясь в забытье, – за что… Они и сейчас там вместе. Думаю, что и дальше будут надо мной смеяться, обманывать эту дуру Машу»…
В ту ночь в ней проснулась та маленькая Катя, которая, гордо неся на груди флаг собственной страны, выходила на гимнастический помост и побеждала. Даже с очень тяжелой травмой ноги она смогла выиграть.
Знала, что выиграет и теперь.
У всех.