Маленькое семейство теплыми улыбками поприветствовало соседей, пожало руку священнику и покинуло церковь. Кроме Лизелотты, других детей у них, по-видимому, не было. Девочка взяла за руки приемных родителей и засеменила между ними, болтая о супе из карпа, жареном картофеле и Lebkuchen[44], который она помогла испечь. Мне не суждено встречать с ней Рождество, не суждено показать, как раскатывать тесто на сладкие пироги, не суждено подарить чулок с секретами или зажарить для нее индейку, и она никогда не придет в ликование, найдя шестипенсовик в своем куске сливового пудинга.
Ева смотрела вслед малышке и ее приемным родителям, запечатлевая в памяти заливистый смех этой светлой девочки, каждый ее радостный подскок, и вдруг заметила, что ее саму пожирает пристальным взглядом старая женщина в изношенном пальто и платке. Она опустила голову, будто в молитве, но, чувствуя, что за ней по-прежнему наблюдают, через пару минут подняла глаза. Теперь старуха стояла рядом.
– Peter, wo ist Peter? Ich habe mein Kind, mein Sohn, verloren[45], – прохрипела она слабым голосом.
Немощной костлявой рукой женщина попыталась ухватить Еву за рукав пальто, но та отвернулась и протиснулась мимо, шарфом прикрывая лицо, а затем покинула церковь и смешалась с гомонящей толпой прихожан, расходившихся по своим теплым домам, где их ждали накрытые к рождественскому ужину праздничные столы. Ева торопливо возвращалась в лагерь. Морозный воздух обещал ясную ночь и звездное небо, на котором дети будут высматривать свою первую звездочку. Ей было жаль мать Петера.
– Простите, – шептала она, быстро шагая по заснеженным дорогам. – Простите, но я не могу в утешение вам сказать, что сына вашего нет в живых и что у вас есть внучка, о существовании которой вы никогда не узнаете. Мы – обе матери, и обе потеряли своих детей. Я знаю, что должна вам об этом сообщить, но не могу. Пожалуйста, простите меня.
Часть девятаяНа исходе дня… (5)
Глава 69
Вильдфлеккен
15 января 1951 г.
Дорогой мой!
Скоро я навсегда возвращаюсь в Англию. Здесь наша работа почти закончена, и я нужна маме дома. Она сама не своя со времени гибели Чарльза, и я считаю, что обязана теперь быть рядом с ней.
Девочка растет здоровенькой и жизнерадостной, так что я могу уехать со спокойной душой, зная, что и в этом исполнила свой долг. Не обнаруживая себя ни перед ней, ни перед ее родителями, я часто хожу в тот городок и вижу, что с каждым днем она становится крепче и сильнее. Я уверена, что она будет счастлива и любима. Мне больно думать о том, что я расстаюсь с ней навсегда, но я знаю, что должна уехать. К тому же, Кингсли зовет меня, и мне не терпится увидеть английскую весну, деревья в цвету. Но, надеюсь, со временем я еще смогу поучаствовать в том, чтобы сделать мир лучше. С первых дней службы в Бад-Нендорфе я поняла, что это адское место. Одно время проводилось расследование творившихся там злодеяний, но Робинсона признали невиновным в преступлениях, которые он совершал на глазах многих свидетелей, в том числе и в моем присутствии. Меня возмущает, что он избежал сурового порицания и наказания, и я непременно постараюсь придумать, как избавить мир от человека, который послал тебя на бессмысленную смерть. Я презираю тех, кто ненавидит человечество и не способен любить своих братьев по разуму.
Любящая тебя Эви.
P.S. Я люблю тебя.
Глава 70Ева
30 мая 1951 г.
– Na zdrowie, – сказала Ирен Коморовска, и они с Евой чокнулись стаканами со сливовым бренди. – Будь здорова, дорогая, живи долго.
Наконец для всех пришла пора возвращаться домой. Ева и ее подруги сделали все, что было в их силах. Лагерь Вильдфлеккен, где лечили и кормили обездоленных беженцев, где исцеляли сломленные души, доживал последние деньки. На его месте будет устроена военная база для американских солдат; их будут кормить сытными завтраками: яичница, сладкие вафли, залитые сиропом, апельсиновый сок. Сотни тысяч страждущих прибывали в Вильдфлеккен голодными и отчаявшимися, истерзанными душой и телом, но тысячи, покидая лагерь, увозили с собой надежду на будущее.
Бригитта и Салли давно уехали, а с ними и секреты Евы. Обе заботились о ней, когда она носила под сердцем ребенка, держали ее за руку во время родов, успокаивали и увещевали, когда она, расставшись с дочерью, обливалась слезами в их объятиях. Бригитта продолжала трудиться в обществе Красного Креста. В письме она сообщила, что помогает роженицам в других разрушенных войной регионах и принимает участие в разработке руководящих принципов работы всей организации. Перед отъездом в Шотландию Салли обняла Еву и сказала:
– Приезжай в гости, когда вернешься. Для тебя всегда найдется свободная комната.
Но с тех пор прошло два года. Салли за это время успела выйти замуж и родить, и Ева теперь не имела желания навещать подругу, ведь счастье той напомнило бы ей о ее собственной бездетности.
Почти все, с кем Ева тесно общалась, покинули Вильдфлеккен. В числе тех немногих, кто еще оставался, была Ирен Коморовска. Графиня была слишком стара, чтобы ехать куда-то за лучшей долей, и, к тому же, больна, равно как и те несколько женщин, которых она оберегала и держала подле себя с самого Равенсбрюка. Туберкулез в конце концов отнял у них всякую надежду на то, что они могли бы начать новую жизнь за Атлантикой, хотя ранее нескольких ее подопечных признали годными для переселения в Канаду, где требовались швеи. Ирен настоятельно посоветовала им ехать, когда те стали нервно расспрашивать про эту далекую страну.
– Соглашайтесь, соглашайтесь, – сказала она им в присутствии Евы, когда поступило такое предложение. – Вам дается шанс начать новую жизнь. Езжайте непременно. Я буду рада за вас.
Одни уехали, другие отказались, и теперь те, кто не принял предложения, навсегда останутся в Германии. Россия, аннексировав территорию, на которой находились их родные селения, лишила их возможности вернуться домой; а уехать в другую страну и там устроить свою жизнь они не могли по состоянию здоровья.
Ева не была уверена, что ее усилия – грамотное заполнение документов, терпеливые опросы, точные формулировки – обеспечат более счастливое существование всем беженцам, с которыми ей довелось работать в последние шесть лет. Но она знала: они уезжают в безопасное место, где им не грозят преследования и поругание. Их избавили от жестокости и мучений, и не исключено, что теперь они сумеют достичь благополучия, а может, даже и процветания.
– Вы хотели бы вернуться в Польшу? – спросила Ева Ирен в свой последний вечер. Они сидели в комнате графини и потягивали красновато-синюю сливовицу. Светилась раскаленная печка. Стены занавешивали богато расшитые шали, как та, что Ирен накинула на плечи.
– В Польшу, да. Это моя родина. Но не в Россию. Мы не питаем большой любви к русским медведям, равно как и они к нам.
– Но вы, должно быть, очень тоскуете по родному краю, по своей семье.
– Моя семья теперь здесь, – передернула плечами Ирен. – На родине меня никто не ждет. Мои тети и дяди, что оставались там, а также кузены и кузины, которых забрали вместе со мной, все давно поумирали.
Костлявой рукой она грациозно махнула в сторону двери и находившейся за ней комнаты, где ее соотечественницы готовили капустные клецки и заваривали чай:
– Теперь моя семья – мои девочки, эти женщины и другие, что остаются в лагере. У нас здесь своя маленькая Польша.
Рассмеявшись, она опрокинула в себя остатки сливовицы и снова наполнила их стаканы.
– Как мы ни старались, избавиться от вас всех, нам так и не удалось, – хохотнула Ева. – Хотя мы трудились в поте лица.
Перед Евой и другими сотрудниками служб помощи стояла задача добиваться выдачи 10 000 виз в месяц, но с некоторых пор эта цифра сократилась вдвое, поскольку оставшиеся обитатели этого некогда переполненного лагеря были либо слишком стары, либо больны или же смирились с судьбой и не пытались завоевать сказочный приз в виде билетов в Америку или Канаду.
А теперь и ей самой предстояло покинуть лагерь. За время работы в Вильдфлеккене Ева ни разу не съездила в Лондон, ни разу не наведалась в свое родовое поместье на зеленых холмах Суррея, где жили родители.
Меня стали бы пытать, как я переживаю гибель Хью, а мне это невыносимо, думала она. Равно как и их скорбь по погибшему Чарльзу, моему старшему брату. Но главное – я хотела оставаться здесь как можно дольше, чтобы наблюдать, как растет мое единственное дитя, любоваться ею каждое дарованное мгновение, ведь других детей у меня больше не будет.
Этот свой секрет она хранила глубоко в себе. При каждом удобном случае Ева пешком или на велосипеде отправлялась в городок якобы для того, чтобы навестить кого-нибудь из бывших обитателей лагеря, решивших поселиться в этой местности, а на самом деле чтобы мельком увидеть Лизелотту: как та бегает по саду возле дома или гуляет с родителями, или играет с другими детьми, ведь ей уже было почти четыре года. В дни отдыха, которые время от времени выпадали Еве, она ходила в горы или с другими девушками отправлялась на танцы, что устраивались на британских военных базах. Там они знакомились с офицерами, нуждавшимися в женском обществе, и наедались вволю, о чем исправно заботилась военно-торговая служба ВМС, ВМФ и сухопутных войск[46].
«Могла бы я полюбить кого-то еще?» – часто спрашивала себя Ева.
Память о Хью и обо всем остальном слишком обременительна для новых отношений. К тому же, я не уверена, что еще способна дарить любовь.
Из соседней комнаты появилась женщина. Улыбаясь, она поставила перед Ирен и Евой большую тарелку.