В Ливорно, в тот самый день обедали они у английского консула кавалера Дика, а после обеда просила она графа, чтоб посмотреть ей российской флот, в чем он сделал ей удовольствие, спрашивая, на какой хочет она корабль; она отвечала, что лучше желает видеть адмиральской. Граф проводил ее на оный со всею ее свитою, куда пришед и сам, сказал ей, что она увидит морскую экзерцицию, которая и действительно, при многократной из пушек пальбы, происходила.
Потом граф от нее отлучился, а она, ожидая его, услышала от пришедшего к ней офицера, что ее велено арестовать. От сей вести пришед она в крайнее смущение и отчаяние, послала к графу письмо, в котором она сказывала ему свое удивление, что поступая с нею всегда учтиво, вздумал так ее обидеть, и чтоб он, по крайней мере, повидался с нею и открыл причину такого жестокого с ней поступка. На сие ответствовал он письмом, при сем в оригинале приложенном.
С сего времени осталась она на адмиральском корабле с своею служанкою и поляками, а из вещей ее, сюда привезенных, прислали к ней некоторую часть на другой день, а достальные привезены уже в Гибралтар на фрегате.
Из Ливорнского порта поехали они, спустя после ареста дни два, в море, и с того времени никаких больше приключений ей не было.
В 1867 году начальник II Отделения Личной канцелярии утверждал, что письма неизвестной к Орлову в деле нет. Он счел необходимым указать, что находящееся там неграмотное и несвязное послание на немецком языке без подписи и даты, возможно, — но не более того! — является упомянутым ответом Орлова. Характер почерка анализу не подвергался. Сам Алексей Орлов ни по этому, ни по какому другому поводу допрошен не был.
Неизвестная — А. М. Голицыну. Перевод с французского. Петербург. Равелин Петропавловской крепости. 1775 г.
Ваше сиятельство!
Имею честь писать вам сии немногие строки с тем, чтобы просить вас представить прилагаемое письмо ее величеству, если вы то признаете удобным. Я полагаюсь на ваше доброе сердце, ваше сиятельство; здесь нет нужды входить в длинные рассуждения о всех этих историях, я готова сделать известным всему миру, что все мои поступки были для пользы вашего отечества, здесь неуместно входить в политические предметы, я их объясню в свое время и где следует, но время коротко, я не боюсь ничего, потому что я делала добро, и если бы ко мне прислали кого-нибудь, как я того желаю, все было бы иначе и было бы много такого, чего теперь нет.
В ожидании пока кончатся мои несчастия, я заклинаю ваше сиятельство иметь некоторое внимание к моему положению. Вы рассуждаете хорошо, ваше сердце, князь, добро и правдиво, я полагаюсь на вашу справедливость. Для чего делать несчастными невинных. Верьте мне, я благонамеренна и бог справедлив, хотя и страдаю нравственно, я убеждена, что это не может продолжаться, потому что вся моя система состоит в справедливости и в том, чтобы обращать на добро все продолжение моей жизни. Я не знаю, что такое зло. Если бы его знала, я не отдалась бы в руки генералу Орлову и не поехала бы с ним на флот, на котором было 20 000 человек. Нет, князь, я не способна на низость.
Тысячу раз прошу прощения, если я вам надоедаю, но люди чувствительные, как ваше сиятельство, принимают весьма легко участие в других, я имею к вам слепую доверенность. Утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности, я буду всю мою жизнь с чувствами величайшей признательности и остаюсь, князь, вашего сиятельства покорнейшая и преданная к услугам
Елизавета.
Безликие обороты великосветской вежливости, обязательная лесть и необъяснимый оттенок (а может, так только кажется?) личных отношений, давнего знакомства, когда можно рассчитывать на уважение, добрую волю, хотя бы благожелательность. Иначе откуда им взяться в отношении к следователю, впервые встреченному, в условиях крепости, одиночной камеры, все более сурового обращения и заведомого бессилия Голицына? Кем он был, кем мог быть, как не слепым исполнителем воли Екатерины, распорядившейся захватить неизвестную и готовившей расправу над ней. И тем не менее — «утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности»…
Или ссылка на «генерала Орлова». Если существовала у них с неизвестной какая-то близость, если впереди тем более было появление ребенка, то не прозвучал ли бы отзыв чуть-чуть иначе? Менее официально, более лично, хотя бы горько или раздраженно. В словах о низости только нота высокомерного презрения — не больше.
А. Г. Орлов — Екатерине II. Ливорно. 14/25 февраля 1775 г.
Оная ж женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, глаза имеет большие и открытые, цветом темно-карие и коса, брови темнорусы, а на лице есть и веснушки; говорит хорошо по-французски, по-немецки, немного по-итальянски, разумеет по-англински, думать надобно, что и польский язык знает, только никак не отзывается; уверяет о себе, что она арабским и персидским языками очень хорошо говорит…
А. М. Голицын — Екатерине II. Петербург. 31 мая 1775 г.
…Сколько по речам и поступкам ее судить можно, свойства она чувствительного, вспыльчивого, разума и понятия острого, имеет многие знания, по-французски и по-немецки говорит она совершенно, с чистым обоих произношением и объявляет, что она, вояжируя по разным нациям, испытала великую в себе способность к скорому изучению языков, спознав в короткое время английский и итальянский, а живучи в Персии учила арабский и персидский языки. Впрочем росту она среднего, сухощава, статна, волосы имеет черные, глаза карие и несколько коса, нос продолговатый и с горбом, почему и походит она лицом на итальянку…
Два человека, два портрета и два отношения. Нарочитая недоброжелательность Алексея Орлова — чтобы чего не подумалось императрице! — и откровенная уважительность Голицына. Нетрудно понять, что она не входила в круг обязанностей доверенного следователя, тем более была недопустима в отношении законной или незаконной претендентки на престол. И тем не менее Голицын пишет и о «чувствительном свойстве», и об «остром разуме».
Польский посол в Ватикане маркиз д’Античчи подтвердит, что неизвестная «прекрасно изъяснялась на языке французском, с таким искусством и ловким изложением понятий, что могла привести в замешательство всякого не очень осторожного». В персидские годы «самозванки» посол не верил: слишком глубокими познаниями в науках и искусствах она обладала, слишком хорошо разбиралась в политических системах и состоянии дворов, особенно северных государств и Польши.
ОПИСЬ ИМЕЮЩИМСЯ ДУХ БАУЛАХ ВЕЩАМ ЖЕНЩИНЫ, ПРИВЕЗЕННОЙ НА КОРАБЛЕ КОНТР-АДМИРАЛА С. ГРЕИГА ИЗ ЛИВОРНО, 1775 г.
Ропронды и юпки попарно:
Объяринные белые с такою же выкладкою и бахромою
Гранитуровые черные, с таковою же выкладкою
Тафтяные белые полосатые, с черною флеровою выкладкою
Палевые, с флеровою белою выкладкою
Голубые, с белою флеровою выкладкою
Кофточки и юпки попарно ж:
Объяринные белые, с таковою же выкладкою и бахромою
Тафтяные розовые, с белою флеровою выкладкою
Одни юпки атласные:
Голубая
Дикая стеганая
Три кофты и столько ж юпок белых конифасных
В том числе одна пара стеганая
Польские кафтаны:
Атласный полосатый
Тафтяной дикой
Кушак сырсаковой с серебряными и золотыми полосками и с кисть-ми из золота и серебра
Амазонские кафтаны, камзолы и юпки с серебряными кистьми и пуговицами
Гранитуровые:
Мордоре (в сей паре есть и нижнее такое же платье)
Черные (с кистьми и пуговицами под цвет)
Объяринные:
Ранжевые
Голубые
Суконные голубые
Китайчатые дикие (с кистьми и пуговицами под цвет)
Две круглые шляпы, из коих одна белая с черными, а другая черная с
белыми перьями Салоп атласный голубой на куньем меху
Мантильи:
Три розовые, из коих одна атласная, а две тафтяные, в том числе одна с блондовою выкладкою Четыре белые кисейные Восемь рубах голландского полотна Одно белое бумажное одеяло Одна простыня и две наволочки полотняные Одна скатерть и семь салфеток Семнадцать пар шелковых чулок Десять пар башмаков шелковых надеванных Семь пар шитых золотом и серебром на шелковой материи, не в деле,
башмаков, в том числе шесть белого и один ранжевого цвета Ток головной низанной перлами. В ящике несколько итальянских цветков Блондовых агажантов две пары Белый барбар один
Платков:
Батистовых тридцать четыре
Флеровых, новых, в куске двенадцать
Один зонтик тафтяной кофейный
Лент разных цветов десять кусков целых и початых
Двадцать пять пар новых лайковых перчаток
Веер бумажной
Несколько блонд новых и старых
Английского шелку разных цветов, например, с полтора фунта
Ниток голландских пятнадцать мотков
Трои фижмы, из коих одни большие
Карман и книжка розовые объяринные стеганые
Старого золотого узенького позументу аршин с шесть
Четыре рисунка лайковых наподобие фрака
Три плана о победах, российским флотом над турецким приобретенных
На медной доске, величиною в четверть аршина, живописный Спасителев образ
Книги:
Четыре географических на иностранных языках
Шестнадцать, видно, исторических
Один лексикон на французском, немецком и российском языках
Ящичек туалетный, покрытый лаком, с разными мелкими к нему принадлежащими вещами, в том числе серебряный ароматничек
Ящик с разными каменными табакерками, с томпаковою оправою и без оправы в одних дощечках
В ящике одни перловые браслеты с серебряными замками
Подвески на склавах с осыпью
Двои пряжки, из коих одна с хрусталями, а другие стальные
Серьги в футляре перловые
Два небольших сердолика, из коих один красный, а другой белой, да пятнадцать мелких хрустальных красных камешков
Серебряный чеканный футлярец для карманного календаря, старая голубая кавалерская лента
Чернильница с прибором дорожная
Агатовый ящичек в томпаковой оправе с перлами, в ящичке восковая фигурка, означающая двух мужчин
Чепраки:
Немецкий суконный зеленый с шелковою желтою тесьмою гусарский суконный красный шитый серебром, ветхий три камышевые тросточки; две тоненькие, а одна обыкновенная с позолоченною оправою; вместо темляка серебряной снурок и две кисточки
Несколько аршин лакейского синего сукна, с гарусными под цвет пуговицами
В чемодане семь пар пистолетов, в том числе одни маленькие Солонка, ложки столовая и чайная, ножик и вилка столовые, серебряные с позолотою
Что ж, на первый взгляд великолепный гардероб модницы 70-х годов XVIII века. В положении неизвестной и не могло быть иначе. «Претендентке» следовало иметь самые модные туалеты и нельзя было обойтись без фижм — обязательного наряда больших придворных приемов, или «тока головного, низанного перлами» — их носили высокотитулованные особы. Зато другие особенности гардероба позволяли что-то угадать в человеке и его судьбе.
Выбор «амазонских кафтанов» и конских чепраков — значит, любила верховую езду и знала в ней толк. «Польские кафтаны» не были общераспространенным модным платьем, тем более знаменитые слуцкие пояса — «сырсаковой кушак», как его называет опись. Значит, неизвестная как-то по-особому столкнулась с Польшей, если не побывала когда-то в ней.
Устоявшаяся привычка к аристократическому обиходу — двадцать пять пар лайковых перчаток — и неожиданное безразличие к обычным ухищрениям женского туалета — всего один, и то бумажный, веер. Скупо с бельем и мало драгоценностей — что значат всего несколько вещиц с жемчугами!
Зато рядом с туалетным ящичком набор книг — география, история, трехъязычный словарь и ни одного молитвенника, ни одного романа. Рядом с множеством шитых шелковых туфель семь пар пистолетов. И все вместе вещи для путешествия, то, что отбиралось на крайний случай, без тех старых и неизбежных мелочей, которые копятся в оседлом быту. Впрочем, имущество из Пизы также уместилось в дорожных баулах. Постоянная жизнь неизвестной, так или иначе, осталась где-то в стороне.
Неизвестная — Екатерине II. Перевод с французского
Ваше императорское величество!
Наконец находясь при смерти, я исторгаюсь из объятий смерти, чтобы у ног вашего императорского величества изложить мою плачевную участь.
Ваше священное величество, меня не погубите, но наоборот того прекратите мои страдания. Вы увидите мою невинность. Я собрала слабый остаток моих сил, чтобы написать отметки, которые я вручила князю Голицыну. Мне говорят, что я имела несчастие оскорбить ваше императорское величество, так как этому верят, я на коленях умоляю ваше священное величество выслушать лично все — вы отмстите вашим врагам и будете моим судьей.
Не в рассуждении вашего императорского величества хочу я оправдываться. Я знаю мой долг и ваша глубокая проницательность так известна, что я не имею нужды разбирать мелочи.
Мое положение таково, что природа содрагается. Я умоляю ваше императорское величество во имя вас самих благоволить меня выслушать и оказать мне вашу милость. Бог имеет к нам милость. Не мне одной ваше священное величество откажете в своем милосердии. Да смягчит Господь ваше великодушное сердце в рассуждении меня и я посвящу остаток моей жизни вашему высочайшему благополучию и вашей службе.
Остаюсь вашего императорского величества всенижайшая и покорная и послушная с преданностью к услугам
Елизавета.
Вот список лиц, которых, сколько помню, видела в моем детстве.
Когда мне было шесть лет, меня послали в Лион, мы проезжали через страну, которую г. Поэн имел в своем управлении; мы отправились в Лион, где я осталась от пяти до шести месяцев, за мной приехали и снова отвезли в Киль.
Г. Шмидт давал мне уроки в математике, других учителей нет нужды называть, только он знал домашние секреты.
Г. барон Штерн со своей женой и сестрой, г. Шуман купец в Данциге, который платил за мое содержание в Киле, вот лица, к которым надобно обратиться, я не знаю ничего вернее этого. От меня таили все, и я вовсе не старалась узнавать то, что для меня было совершенно бесполезно, и сверх того, мне никогда не говорили, кто я была. Мне говорили тысячу сказок, которые не касаются ни до кого, потому что это сказка.
Разница собственноручных записок и канцелярского языка донесения Голицына. Здесь и подробности поездок, и россыпь имен. На этом категорически настаивает Екатерина. Так что же — неизвестная не назвала их на следствии, или тогда они не имели значения? Кстати, брат какого-то учителя арифметики из Голштинии состоял музыкантом при русском дворе, а его жена, толстая Шмидтша, имела постоянное место и во дворце, и за царским столом.
Ваше сиятельство!
Имею честь препроводить к вам эти немногие заметки: я сделала все, что смогла, чтобы собрать все свои силы. Я здесь так больна и так огорчена, что ваше сиятельство были бы тронуты до слез, если бы вы все видели.
Именем Бога, умоляю вас, князь, сжальтесь надо мною. Здесь, кроме вас, некому меня защищать; мое доверие к вашему сиятельству не имеет пределов, и нет ничего на свете, чего бы я ни сделала, чтобы вам его засвидетельствовать. Вот маленькое письмо к ее императорскому величеству; я не знаю, можно ли будет вашему сиятельству его отправить; я буквально не в силах стоять, мое положение ужасно.
Я совершенно полагаюсь на доброту вашего сиятельства. Бог благословит вас и всех тех, кто вам дороги. Если бы вы знали, князь, мое положение, вы бы сами не стали держать мужчин день и ночь в моей комнате. Не знать ни одного слова языка — все противу меня — лишенная всего, одним словом, я изнемогаю. Окажите мне дружбу, князь, позвольте написать мне к моим друзьям для того, чтобы я не слыла за ту, каковою я не бывала. Я лутче хотела бы провести жизнь мою в монастыре, чем подвергаться дальнейшим преследованиям. Одним словом, все меня угнетает. Я умоляю ваше сиятельство. Я умоляю ваше сиятельство оказать мне ваше покровительство. Не оставляйте меня, достойный князь…
Неизвестная — А. М. Голицыну. Перевод с французского.
Письмо без подписи и даты. Петербург.
Равелин Петропавловской крепости
Последнее письмо. После скольких-то месяцев одиночного заключения, болезни. Без подписи — она теперь запрещена. И все с тем же упрямым желанием личного свидания с Екатериной. Оказавшись с глазу на глаз, они все еще могут выяснить, понять, покончить. Рядом мысль о монастыре почти как удрученное согласие на некогда немыслимое предложение: «лутче хотела бы…» — по крайней мере, ясность и другие стены, другое одиночество.
И все-таки почему императрице Екатерине II могла оказаться выгодна «служба» неизвестной?