теперь было посвящено живописи. Вначале я слушала с большим вниманием, вникая во все подробности, которыми изобиловал его рассказ, но постепенно недоумение взяло верх. Созданный мною образ Кристера не соответствовал действительности. Наши письма и телефонные разговоры переполняло страстное желание быть вместе, а сейчас появился незнакомый мне тон самоутверждения. Я гнала прочь разочарование, воскрешая образ того, которого любила. Того, кто стал мне лучшим другом, источником моего существования и надежд на будущее.
Мы поужинали в китайском ресторане. Взяли ассорти из четырех небольших блюд и бутылку вина. Только после этого мы занялись любовью, и я наконец почувствовала ту неразрывную связь, которая наполняла всю мою жизнь, пока я была в Лунде, а он – в Стокгольме.
Ночью я лежала, не смыкая глаз, пытаясь остановить время. Как только наступит утро, мы расстанемся, и расстояние опять будет пробуждать во мне смятение.
Ведь где гарантия, что он будет все так же любить меня? Когда я исчезну с глаз долой, в его поле зрения может попасть другая. Более обаятельная. Я была уверена: моя жизнь закончится, стоит мне только утратить его любовь. Так многое теперь потеряло для меня свое прежнее значение.
И тем не менее я успела заметить новые стороны Кристера, от которых у меня засосало под ложечкой. Официант недостаточно проворно подготовил счет, горничная забыла выбросить мусор из корзины – такие мелочи пробуждали в нем злость и не обходились без выговора. А еще он поджимал губы и отводил взгляд в тех редких случаях, когда наши точки зрения не совпадали. Казалось, Кристер в точности знал, как лучше всего испугать меня и заставить заискивать, чтобы вновь обрести его расположение. Но стремление оказаться в его объятиях перевешивало все сомнения. Чаще все было хорошо, и его мрачная унылость и непредсказуемый нрав лишь раззадоривали меня. Я была уверена, что моя любовь постепенно изменит его. В тот день, когда я заслужу его доверие, он перестанет обороняться и станет таким, каким в глубине души был всегда.
Я наконец достучусь до него.
Месяц спустя я в последний раз прибрала свою студенческую комнату. Мои годы в Лундском университете подошли к концу. Расставание, которое раньше так страшило меня, уже больше не вызывало у меня тоски – в Стокгольме меня ждал Кристер и наше общее будущее. Оставалось несколько недель до начала археологической экспедиции на Готланд, Кристер собирался поехать со мной и заниматься живописью, а до отъезда мы решили, что я поживу с ним у его мамы. По описанию, квартира была просторной. К тому же мама Кристера все дни напролет проводила в своем магазине одежды, а вечерами он планировал показывать мне свои любимые места в Стокгольме.
Но прежде всего нас ждала выставка работ Кристера. Он так детально описывал свои картины, что мне казалось, будто я сама их видела – в письмах и телефонных разговорах мы постоянно возвращались к теме вернисажа. Временами Кристер, падая духом, становился раздражительным, ему мерещилось, что все его работы никуда не годятся и будут раскритикованы прессой и искусствоведами. А минуту спустя, переполненный оптимизмом, он уже был готов завоевывать мир своим творчеством. Невероятный энтузиазм Кристера, граничивший с манией, вызывал у меня двойственные чувства. С одной стороны, его целеустремленность притягивала меня, с другой – я завидовала этой страстной сосредоточенности, потому что сама могла думать только о нем. Может быть, я даже ревновала его?
С момента моей последней поездки в Стокгольм прошло три года. Родители уехали из Аспуддена, сменив его на квартиру с сопровождаемым проживанием – мамин тромб привел к сосудистой деменции, и папе пришлось выйти на пенсию досрочно, чтобы за ней ухаживать. Иногда я звонила им. У папы был номер телефона студенческого общежития, и я много раз уверяла его, что он может звонить мне, когда угодно, но он говорил, что не хочет мешать мне. Во время коротких телефонных разговоров мы никогда не обсуждали серьезные вопросы – темы маминой болезни и Дороти были под запретом, а когда я спрашивала, могу ли поговорить с мамой, она либо спала, либо отдыхала.
Потом я чаще всего была благодарна отцу за быстро законченный разговор. От этих звонков у меня оставалось лишь смутное чувство подавленности, не проходившее весь вечер.
В Стокгольме мое воссоединение с Кристером прошло проще. Возможно, потому что я понизила уровень ожиданий. Всего за несколько месяцев я перестроила свою жизнь, и теперь она полностью крутилась вокруг возлюбленного, не оставляя места разочарованиям. Приняли меня с размахом. Кристер встречал на перроне с охапкой роз, а по дороге, в такси, куда погрузили весь мой скарб, мы сидели на заднем сиденье и целовались.
В огромной квартире на Тегнергатан нас ждала мама Кристера, приготовившая ужин из трех блюд.
– Ну, наконец-то мы с тобой встретились, Будиль. Я наслышана о тебе. Добро пожаловать! Меня зовут Лиллиан, полагаю, Кристер уже обо мне рассказывал. – Она наклонилась, чтобы поцеловать меня в щеки, и я, не поняв намерения, отступила на шаг назад. Моя оплошность, похоже, смутила Кристера, но его мама не стала заострять на ней внимание, сказав:
– Проходи, дорогая, я покажу тебе нашу квартиру.
Кристер, подхватив мои сумки, исчез в другом направлении. Я проследовала за его матерью. Вначале я застеснялась, не зная, как вести себя в ответ на ее безудержную сердечность. Обстановка была совсем не такая, как в доме моего детства, и эти огромные различия заставили меня почувствовать их превосходство. Мне хватило уже одного вида антикварной мебели. Просторные комнаты, обшитые стеновыми панелями, потолки окантованы лепниной. Да и сама Лиллиан – в нарядном платье, в ушах – массивные золотые серьги, губы накрашены помадой персикового цвета, волосы аккуратно уложены. Она была в туфлях на каблуках, и я в одних носках выглядела рядом с ней простушкой. К своему ужасу, я еще обнаружила в носке дырку.
– Эту картину я выиграла в лотерее Художественного общества на прошлой неделе. Она восхитительна, не правда ли? Очень изысканна. Я не знаю, рассказывал ли тебе Кристер: я занимаю должность заместителя председателя Общества изобразительных искусств и в этом качестве часто знакомлюсь с новыми, оригинальными дарованиями в самом начале их творческого пути.
Наконец появился Кристер. Мне хотелось, чтобы он взял меня за руку, но он этого не сделал. Много позже я осознала, что он много чего избегал в присутствии матери.
Лиллиан хлопнула в ладоши:
– И раз уж речь зашла о новых дарованиях, лучшее я припасла на конец. Любимый, не пора ли нам показать твои картины?
Этот характерный тон. Тогда я заметила его впервые. Помню свою реакцию, но, твердо решив, что все прекрасно, я тут же отогнала от себя мимолетно возникшую неприязнь.
Не дожидаясь ответа, Лиллиан прошла вперед, и мы последовали за ней.
– Ты увидишь, Будиль, насколько Кристер талантлив. Он невероятно вырос в последнее время, думаю, благодаря тебе.
Комплимент порадовал меня, и я попыталась найти ему подтверждение в глазах Кристера. Но он отвел взгляд, и мы проследовали дальше по коридору, вдоль стен которого по обе стороны возвышались встроенные шкафы. Остановившись, Лилиан жестом пригласила пройти вперед. Соседняя комната была переоборудована под художественную мастерскую: краски, баночки, тюбики и кисточки загромождали полки и столы. Вдоль стен стояло множество картин, а в центре располагались три мольберта с живописными работами. Я быстро окинула их взглядом и, не найдя того, что ожидала, вернулась к первой картине, чтобы изучить ее подробнее. Полотно было полностью закрашено красным цветом, который в одном углу переходил в розовый. Вторая картина – похожа на первую, только в синих оттенках. На третьем мольберте стояла картина со сложным орнаментом в клетку в черных и белых тонах и огненно-оранжевой звездой посередине. Я восстанавливала в памяти произведения искусства, которые Кристер описывал во время наших разговоров. Мотивы, фактуру, скрупулезно подобранное сочетание полутонов. И названия, такие как «Зеркало жизни», «Все уровни печали», «Гармония холода». Как он играл со светом, чтобы создать иллюзию глубины и выделить детали. Я вживалась в замыслы Кристера, по-настоящему стараясь понять и проследить ход его мыслей при создании художественных образов.
Разочаровалась ли я в его живописи? Нет, скорее, очень удивилась. В то же время я знала, какого внимания она была удостоена, и неспособность понять это величие лишь усугубляла мое чувство неполноценности.
Я понимала, что должна высказаться, но никак не могла подобрать слова. Мне так хотелось показаться компетентной, использовать термины и понятия, которые позволили бы ощутить себя на равных с Кристером и его просвещенной матерью. Мне хотелось, чтобы меня приняли и впустили в свой круг.
Стоя посреди комнаты, Лиллиан наблюдала за мной, ее лицо было исполнено ожиданий:
– Ну как? Что ты думаешь? Правда, прелесть?
– Да, действительно.
Обернувшись, я улыбнулась Кристеру. Он стоял, скрестив руки на груди и опершись о дверной косяк. Выражение его лица я уже понимала. Черная вспышка во взгляде с быстротой молнии находила протоптанную дорожку к глубинам моей души.
Эффект не заставил себя долго ждать.
Он был столь же жутким, как и узнаваемым.
– Пока вы смотрите остальные работы, мне еще нужно кое-что закончить на кухне.
Лиллиан ушла, оставив меня одну. Кристер стоял неподвижно, с застывшим выражением лица. Подойдя к стене, я начала с энтузиазмом перебирать картины.
– Вот эта прекрасна, правда. А та! Невероятно красивые цвета. Красный оттенок напоминает мне кровь. А вот эта, она совершенно…
– Перестань.
– Что?
– Не надо притворяться.
С этими словами он вышел. Догнав, я схватила его за плечо, но он раздраженно стряхнул мою руку. В коридоре было слышно, как Лиллиан хлопочет на кухне, и я до смерти боялась, что она заподозрит неладное. Кристер удалился в свою комнату. Я вошла за ним следом, осторожно притворив за собой дверь. Он улегся на кровать. Заложил руки за голову и уставился в потолок. Во мне теснилась пестрая гамма чувств, самым сильным из которых было желание, чтобы меня простили.