я, но не полностью – ее удерживает цепочка. В просвете мелькает лицо полной блондинки с пирсингом в брови.
– Да?
– Здравствуйте, прошу прощения за беспокойство. Меня зовут Виктория Бергстрём, и я пришла к вам по несколько странному делу: я недавно узнала, что отец Кевина – Стефан – приходится мне двоюродным братом. – Рывком развязываю тесьму на папке, чтобы прибегнуть к помощи доказательств. – У меня не так много родственников, вот я и подумала, что было бы здорово с ним встретиться.
– Стеффе умер.
– Да, я знаю, прошу прощения, я имела в виду Кевина. Моего двоюродного племянника.
Несколько секунд проходит в молчании. Начинает плакать ребенок, и дверь притворяют, но потом изнутри доносится скрежет цепочки и дверь распахивается.
– Кевина нет, но вы все равно заходите. Я его мама.
Она одета в тренировочные брюки и майку, на бедре сидит ребенок. Увидев меня, он перестает плакать, но ненадолго, в скором времени плач раздается с новой силой. Сняв обувь, я иду за ней вглубь квартиры. Прохожу мимо детской сидячей коляски в прихожей.
– Меня зовут Лизетт. Можете пока присесть. Я только схожу за соской.
Она кивает в сторону гостиной. Огромный плоский телеэкран показывает соревнования по легкой атлетике на Олимпийских играх в Лондоне. Мне представляется, что я слышу голос отца, сидящего на диване перед телевизором: «Зачем бежать изо всех сил к бессмысленной точке, чтобы побить ничего не значащий рекорд?»
Это один из тех вопросов, на которые было лучше даже не пытаться ответить.
Я подхожу, чтобы рассмотреть висящие в рамках фотографии улыбающихся детей. На одной из них – мальчик лет семи с подрастающими кривыми передними зубками. У него темные вьющиеся волосы, совсем не похожие на мои – прямые и светлые.
Присаживаюсь на одну из сторон углового мешковатого дивана светло-серой кожи. На стеклянном столике передо мной стоит тарелка с подсохшими кусочками недоеденной картошки фри и недопитым стаканом кока-колы.
– Хотите что-нибудь, кофе или колу?
– Нет, спасибо. Как ее зовут?
– Мелисса.
Лизетт сажает ребенка на пол. Смакуя соску, девочка тянет руки к разбросанным повсюду ярким игрушкам. Я исподволь рассматриваю Лизетт. Майка обтягивает складки на ее животе, и я вспоминаю свой панический страх, когда весы в фитнес-клубе показывают какой-нибудь лишний килограмм. Пожалуй, я даже слегка завидую тому, что она не боится носить одежду, которая открывает больше, чем скрывает. Это так не похоже на мои привычки.
– Сколько ей?
– Скоро год.
– Значит, это сестра Кевина?
– Да. Правда, сводная. Со Стеффе мы прожили вместе всего несколько лет.
– Понятно.
– Знаете, мы были совсем юными, когда встретились с ним, я родила Кевина в восемнадцать.
– Ой да, мне показалось, что вы выглядите слишком молодо, чтобы иметь семнадцатилетнего сына.
Кажется, Лизетт не замечает комплимента. Некоторое время смотрит на ребенка, потом подходит к балкону. Снаружи по-прежнему хлещет дождь. Приоткрыв дверь, она тянется за пачкой сигарет; закурив одну, выпускает дым изо рта.
– Как так оказалось, что вы со Стеффе кузены?
– Наши матери были сестрами, но тетю я никогда не видела, она умерла в год моего рождения. А там на фотографии – Кевин?
Бросив взгляд в сторону рамок с фото, она кивает в ответ:
– Это он в первом классе.
– А сейчас он в гимназии или чем-то другим занимается?
Секунду Лизетт смотрит в окно. Потом, совершенно неожиданно, начинает плакать. Все еще зажимая пальцами сигарету, пытается закрыть лицо руками. Плачет почти беззвучно, но плечи сотрясаются от рыданий, и я сижу в замешательстве, не зная, как реагировать на такое откровенное выражение чувств. Я совсем не знаю эту женщину. Что мне сказать ей? Что, если мое сочувствие смутит ее, или того хуже – разозлит? Оглядываюсь вокруг, чтобы хотя бы найти для нее салфетку или что-нибудь в этом роде.
– Как вы?
Она сопит и, повернувшись ко мне спиной, выбрасывает сигарету. В просвете между майкой и штанами угадывается татуировка. Это кажется очень интимным, и вместе с плачем для меня это уже перебор – я встаю, чтобы найти уборную и принести кусочек туалетной бумаги. Когда я возвращаюсь, Лизетт сидит на диване, обхватив руками подушку в форме сердца.
– Спасибо. – Она вытирает нос. – Извините, просто, по правде говоря, мне сейчас хреново.
– Понятно. – Это все, что я смогу из себя выдавить. В сложившейся ситуации я чувствую себя неуверенно и некомфортно. Я осознаю, что ожидала, будто с вновь обретенной родней у меня моментально возникнет душевная близость, а вместо этого испытываю редкостную неловкость.
– Мне надо было сказать вам это сразу, как вы пришли, но… это чертовски тяжело.
Лизетт вздыхает, и на ее лице появляется измученная гримаса: – Кевин задержан за ограбление.
Я сижу неподвижно: полные надежд фантазии, которые я вынашивала целый месяц, разбиваются вдребезги. Я представляла, как мы с Кевином пьем кофе или навещаем могилу моего двоюродного брата, или даже победоносно устраиваем сюрприз для моей матери.
Мы обе долго храним молчание. Взгляд Лизетт пуст. Во мне бурлят вопросы, которые я приехала сюда задать. Пока я собираюсь с мыслями, она сама берет слово.
– Я думала, что теперь все в порядке. Я имею в виду, у Кевина.
Поднявшись, она подходит к балкону, чтобы зажечь еще одну сигарету.
– Он перестал общаться со своей старой местной бандой и поступил в гимназию в центре города. Знаете, они занимались всякой дурью, еще когда им было лет по двенадцать, – воровали, потом попались на хулиганстве. Кевина поставили на учет, мы ходили на беседы, но что я могла с ним поделать? Он меня не слушал. У меня был тогда тяжкий период, я только что рассталась с отцом Кассандры. Потом, к концу средней школы, стало еще хуже, и в конце концов Кевин попался на незаконном вождении. К тому моменту он уже достиг возраста административной ответственности, ему выписали штрафы, оплатить которые пришлось мне, а иначе они хранились бы в службе судебных приставов, пока ему не исполнится восемнадцать.
Сделав затяжку, Лизетт выдыхает дым в приоткрытую балконную дверь.
– Но, кстати, штрафы эти на Кевина подействовали. Он видел, как я надрывалась, чтобы оплатить их, и после этого образумился.
– А что Стефан? Он вам совсем не помогал?
– Стеффе? – Лизетт произносит его имя с презрительной усмешкой. Да что вы, он периодически появлялся с каким-нибудь дурацким подарком для Кевина, чтобы потом опять исчезнуть.
– Из-за чего он умер?
– Разбился на машине.
– Ох, и как Кевин воспринял смерть отца?
Лизетт пожимает плечами.
– На самом деле, для него мало что изменилось. Но расстроился, конечно. Кевин всегда восхищался папашкой, слова дурного про него при Кевине сказать было нельзя – сын отца в обиду не давал.
Мелисса подползла к ее ногам и начала проситься на ручки.
– Мне от Кевина доставалось, хотя я всегда была рядом с ним, неотступно. А Стеффе достаточно было вспомнить о сыне в день рождения, да еще и не в каждый, и Кевин уже боготворил его.
Лизетт тушит сигарету и закрывает балкон, потом, взяв девочку на руки, сажает ее к себе на бедро.
– Вы, наверное, читали об этой аварии, о ней много писали в газетах. Он въехал в ограждение и перевернулся, спасаясь от полицейской погони. Но, черт возьми, машина-то была краденая, чего же он хотел?
– Машина Стефана?
– Да, ваш двоюродный брат зарабатывал на жизнь не совсем честным трудом, если можно так выразиться. Его отпустили домой на побывку, и вот чем это кончилось.
Я бросаю взгляд на желтую папку, лежащую на журнальном столике. Информации становится все больше и больше, но я внезапно задумываюсь: зачем она мне? Почему я вдруг решила, что кровные узы решат мои проблемы?
– А вам известно что-нибудь о его матери?
– О матери Стефана?
– Да.
– Нет, ничего. Ему ведь было всего пять лет, когда она умерла. Потом была вереница приемных матерей, но к моменту нашей встречи он ни с кем из них не общался. Все свое детство он переезжал из одной приемной семьи в другую.
Подойдя ближе, Лизетт опять садится на диван с Мелиссой на коленях. Девочка сидит, упершись в мамин живот, и украдкой посматривает на меня. Протянувшись за стаканом, Лизетт делает глоток колы.
– Я понимаю, что у Стеффе было кошмарное детство, но жить с человеком, который никому не доверяет, чертовски сложно. Он даже мне не доверял.
Бросаю взгляд на экран телевизора. Приближается финал в спринте, крупным планом показывают готовящегося к забегу Усэйна Болта. Откинув голову на спинку дивана, Лизетт прикрывает глаза.
– Ну, черт возьми, Кевин, разве можно быть таким дураком?
На мгновение я задерживаю взгляд и внимательно смотрю на нее.
– Вам удалось переговорить с ним?
– Нет, Кевину запрещены свидания, но в полиции говорят – он дал признательные показания. Ему нужны были деньги на какую-то поездку с классом в Берлин, и все его одноклассники могли позволить себе оплатить ее. Ну, знаете этих подростков из центра, с богатенькими родителями. – Она вздыхает, потирая глаза. – Хотя на самом деле здесь есть и моя вина. Я твердила, что ему надо попытаться получить это хваленое элитарное образование, думая, будто так проще всего оторвать его от местной банды. Но откуда, черт возьми, мне взять средства на новые мобильные телефоны, одежду известных марок и вечеринки в ресторанах? Бывают месяцы, когда я с трудом наскребаю денег на еду. Конечно, он стал там изгоем.
Я опять гляжу на фотографию в рамке. Кевину семь лет.
– А что за ограбление-то?
– Он ограбил ювелирный магазин.
– Ой.
– Да, я знаю, полнейшее безумие. В качестве оружия он использовал свой пневматический пистолет – обычную дурацкую игрушку. Он получил его в подарок от Стеффе на Рождество несколько лет назад. – Лизетт усмехается, возводя глаза к потолку. – Спасибо Стеффе. Большое тебе спасибо за такую помощь.