— Во сколько подъезжать?
— К десяти сможешь? В ЦК, на Карла Маркса.
— Спрашиваете! Буду как штык!
Ох, и денек мне завтра предстоял! По всему выходило — вопрос со Старовойтовым нужно было решать прямо сейчас, завтра голова будет болеть совсем о другом. А потому — я сунул трубку на рычаг и вышел из телефонной будки. «Козлик» подмигнул отблеском солнца на фарах.
Что ж, настало время узнать, какое такое свинство заготовил для меня директор корпункта «Комсомолки».
Глава 7,в которой Старовойтов выдвигает предложение, от которого нельзя отказаться
Статью Старовойтов взял почти не глядя — так, пробежал мельком глазами, недоверчиво поднял бровь, но, увидев комментарии Привалова и Соломина, кивнул:
— Берем! Думаю, в Москве одобрят. Они уже тобой интересовались — ну, семинар, помнишь? — и положил листки, заполненные печатным текстом, в кожаную папочку с надписью «В печать».
Я развел руками: семинар в Москве — дело хорошее, да только напрашиваться я не собираюсь. Пригласят — поеду.
— Вы ведь не о семинаре со мной поговорить хотели, да?
Михаил Иванович достал из ящика стола сигареты, щегольскую зажигалку и закурил.
— Ты в школе военкоров вроде учился, Белозор?
Я прикрыл глаза: память Германа Викторовича услужливо подсунула картинки из его армейской жизни. И вправду — учился. Был там такой лейтенант Мельников, с которым он/я состоял в переписке. Этот Мельников правил тексты статьей, объяснял нюансы работы в вооруженных силах. Это называлось — «школа военного корреспондента», получается, что — заочная. Черт, а Герман-то Викторович там на рога всю часть ставил! Например, написал материал про матерщину со стороны офицеров по отношению к солдатам — и статью эту опубликовали в газете, и офицеров вздрючили! И ничего за это Белозору никто не сделал. И это в шестьдесят каком-то году! Фантастика. Рассказал бы кто — не поверил. А так — можно сказать, из первых уст…
— Учился. Заочно, — я ступил на тонкий лёд.
— Вот и славно. Значит — дело решенное. Я оформляю вас хоть завтра, с вашим главредом всё согласуем, никуда он не денется…
— Она, — поправил его я. — У нас главный редактор — женщина.
— Неважно, неважно… А важно то, что мне некого отправить в командировку. Дело серьезное, оплачивать будем тоже серьезно, гонорары — по высшей планке, суточные — как положено.
Я уже понимал, к чему он клонит. Но верить своим предчувствиям не хотелось.
— Скажу прямо — хочешь у нас работать, перебраться в Минск — придется съездить. Ну, правда — у меня две девушки работают и Горелов, а он… — Михаил Иванович поморщился брезгливо. — Тем более — ты вот это всё любишь. Приключения, там…
— Афганистан? — спросил я.
Старовойтов подавился сигаретным дымом и закивал, пытаясь откашляться.
— Примерно с июня по август. Ну, ротация у нас, там какая-то беда образовалась со спецкорами, вот — кинули клич по республикам — мол, отправьте кого-то из своих, освещать помощь братскому народу. Будешь там вместе с Витебскими десантниками… Целая рубрика в «Комсомолке», просто представь! Союзное издание!
Я понятия не имел — такая практика в том, настоящем, СССР была или нет, или это уже моя «новая полевая журналистика» или какое другое вмешательство такие круги по воде пустила? Насколько я помнил, репортажи из ДРА года эдак до 1985 ограничивались короткими новостными сводками или очерками о гуманитарной помощи страждущему афганскому народу — построили школу здесь, выкопали скважину под воду тут… Рубрика в «Комсомолке» — это круто, конечно, но ехать в Афган… А с другой стороны — кто-то ведь должен? Черт побери, наши белорусские пацаны умирают в тех пустынных горах, всем по большому счету насрать на это, а я тут сижу-думаю, размышляю… Статьи про воинов Ограниченного контингента, их будни, быт и героизм начали появляться в печати дай Бог, чтобы году в восемьдесят пятом! Именно тогда легендарный Кожухов там и появился… Тоже, кстати, из «Комсомолки». Тот самый Михаил Кожухов, который «В поисках приключений» и «Вокруг света» — он был скальдом афганской пустыни, менестрелем войны. Его зарисовки давали понимание того, что наши — молодцы и делают там, на чужбине правильное дело. Что мы не против Афганистана воюем, а вместе с ним — за лучший мир.
Хотите — назовите это наивностью, хотите — пропагандой, но это куда лучше, чем принимать цинковые гробы из страны, где наши пацаны якобы только и занимаются тем, что гуманитарку раздают и цветы от смуглых детишек принимают…
— Я согласен, — мой хриплый, каркающий голос заставил всё еще разливающегося соловьем Старовойтова заткнуться. — Но вы же понимаете, что «Комсомолка» со мной наплачется? Я буду настоящей занозой в заднице, говорю сейчас, чтобы потом не было недомолвок. «Взвейся и развейся» — этого вы от меня не дождетесь.
— Знаю, Белозор. Главреду я сразу позвонил, он одобрил. Сказал — есть такой запрос в определенных кругах, нам нужен этот, как его…
— Глас вопиющего в пустыне? — брякнул я.
— Э-э-э-э…
— Ладно. Что от меня нужно?
— Да ничего особенного. Военный билет, паспорт… Трудовую книжку в редакции забери. Я по срокам точно узнаю, но, кажется — числа второго-третьего отправляешься с пополнением для десантников.
Я мрачно кивнул.
— Знаешь, Белозор, а я думал, тебя поуговаривать придется. Целый список плюшек приготовил… А ты вон какой — сознательный! — мне показалось, или в его интонации промелькнуло презрение?
— Давайте его сюда, ваш список. Мне все плюшки нужны, какие только можете вообразить… Дачка, тачка и собачка, ну, знаете… Дачка — особенно! Я жениться вообще-то собрался, в конце лета.
— О-о-о-о, поздравляю!
— Ой, Михаил Иванович! — я махнул рукой. — Лучше деньгами.
Он тоже махнул рукой, но несколько растерянно.
— Гера, я чем смогу… Ты вправду меня очень выручил!
«А ведь ехать должен был он!» — внезапно понял я. Да и черт с ним. Может я и не великий специалист по Афганской войне, но если мои знания помогут спасти хотя бы парочку белобрысых «шурави» — то я буду считать, что всё сделал правильно.
Я вышел из корпункта в смешанных чувствах. Мысли были о Тасе, о девочках — и о судьбах мира, конечно, путались в голове. Завтрашний разговор с Машеровым утешал — по крайней мере, я отдам ему папку, а дальше — будь что будет. Союз он, может, и не спасет, да и надо ли его спасать и в каком виде — тоже вопрос хороший. Но не допустить аварии на ЧАЭС в 1986 году и эвакуировать людей из Спитака и Ленинакана в 1988-м, до землетрясения — это было вполне по силам Петру Мироновичу, только бы жив остался…
По моим прикидкам Тася вот-вот должна была покинуть местный спортивный рейхстаг, так что я рванул на «козлике» туда, припарковался чуть ли не у самого входа, постарался как можно удобнее расположиться на двух передних сидениях и вытянуть ноги. То ли бурная ночь дала о себе знать, то ли нервное напряжение после разговора со Старовойтовым стало тому причиной — но я безбожно уснул в самой неподходящей для этого позе.
Похоже, у белозоровского организма была именно такая реакция на стресс — спать в любой непонятной ситуации… Всё бы ничего, но один раз я уже очутился похожим образом за решеткой! Вот и сейчас меня разморило пусть в обстановке довольно безопасной, но — совсем некстати. Снилась какая-то дичь навроде Горбачёва с гамбургером в руках, который отплясывал джигу на крыше Чернобыльской атомной электростанции, и Таисии, торгующей на рынке замороженными пельменями, наряженной в бабусячье пальто и цветастый платок.
— Я пришла к тебе с приветом рассказать, что солнце встало… — пропел знакомый голос где-то неподалеку.
— Федор Иванович? — сквозь сон удивился я.
— Какой еще Федор Иванович? — удивилась Тася. — Гера-а-а, тебе голову напекло?
— Как это какой? Тютчев. Стихи — Тютчева?
— А-а-а-а! Тогда уж — Афанасий Афанасьевич. Стихи — Фета.
— Фета — это греческий сыр.
— Какой еще сыр? Белозор, тебе вредно спать днём! Вот, бери мороженое и вези меня гулять! Я, между прочим, большая молодец! Будет у меня ведомственная двушка на Зеленом Лугу, и в детский садик я девчат пристроила, и школы в том районе есть — Ваське на следующий год в первый класс идти…
Мороженое! Я со стоном распрямился, хрустя суставами, и взял из рук подруги вафельный стаканчик с пломбиром. Черт возьми, больше года уже живу-поживаю в СССР, а тот самый пломбир за 20 копеек пробую, кажется, только второй раз! Ну, что я могу сказать? Вкусно! Но чисто субъективно — в нашей незалежной синявокай Беларуси делают не хуже, чем в БССР! Потому как — ГОСТ и всё такое…
— Я никогда еще не видела, чтобы человек ел мороженое с таким сосредоточенным видом! — Тася обошла машину по кругу и, усевшись на пассажирское сиденье, положила ногу на ногу. — У тебя что-то случилось?
— Не успел я в «Комсомолку» устроиться — Старовойтов в командировку отправляет… — я не знал, стоит ли говорить ей всё — впервые за всё время нашего общения.
— Да? Надолго? Куда?
«Козлик» зафырчал мотором, тронулся с места, я якобы сосредоточился на дороге, беря паузу.
— Чуть ли не на всё лето, в Среднюю Азию. Там какие-то проблемы со спецкорами возникли… Странно это всё, — пока я решил ограничиться полуправдой, но от этого на душе было паскудно.
— В «Комсомолке» — проблемы со спецкорами? — удивилась она.
— Вот и я о том же.
— Ты отказался?
— Я согласился. В конце концов, что мне без тебя тут делать до сентября? А так — денег заработаю, новые места повидаю…
Таисия с тревогой посмотрела на меня, покачала головой, но ничего не сказала. Ну да — у нее Олимпиада, куда ж на трибунах без биатлонистов из Мурманска! Она так или иначе сможет окончательно переехать в Минск только в конце августа — а там, даст Бог, и я вернусь.
Я отвез ее в парк Челюскинцев, и мы до одури накатались на аттракционах, целовались в самой высокой точке колеса обозрения, ели какие-то вкусности в местном кафе. Потом, уже в сумерках, Тася затащила меня на танцевальную веранду, где народ лихо отплясывал под аккомпанемент какого-то местного ВИА, который отыгрывал лютые каверы на западных и советских исполнителей — от вечной «Щизгары» до только входившей в моду «Синей песни».