Даликатный поднял с пола клинок и протянул мне:
— Держи. Твой трофей, — а потом добавил: — Как пить дать отпустят этого черта за поворотом.
Тесак, которым меня пытался выпотрошить бородач, выглядел на самом деле устрашающе. Я читал что-то о таких штуках: хайбер, кубер, салавар-ятаган — вот как он назывался. Жуткая штука. Этот еще был из небольших — лезвие около сорока сантиметров, простая рукоять с накладками из желтой кости. Такие клинки порой достигали и метра — о них еще Киплинг писал. Располовинил бы меня этот тип, если бы на ушко чего-то сказать не хотел…
Я взял хайбер и спрятал в рюкзак, завернув его в палестинку. За платок-шемах Хасан деньги брать отказался — мол, в качестве извинения за инцидент, чтобы мы не думали, что в Мазари-Шарифе не чтут обычаев торговли. Я тут же отдарился — у меня с собой было несколько банок консервов, и сгущенку торговец принял с широкой улыбкой — сладкоежка, однако!
— Слушай, Белозор, ты понимаешь, что таких случайностей не бывает? — спросил меня Даликатный уже в УАЗике. — Я, с одной стороны, рад, что мы сдадим тебя с рук на руки, а с другой — мне даже интересно, что ты за человек такой, если еще и суток тут не пробыл, а тебя уж два раза едва на тот свет не отправили…
— Будешь в Кабуле — найди Гериловича, его там каждая собака знает. Он мужик толковый, ему можно доверять. Расскажи Брониславычу всё как есть, если кто и докопается — то это он. Герилович из наших, из полешуков, и с Машеровым вроде как накоротке. Поможет в случае чего, — несколько рассеяно проговорил Гумар. — Ну, и, если что — просись к нам, на границу, репортажи свои писать. Мы тебя в обиду не дадим.
Такая забота этих двух тёртых мужиков мне была, конечно, приятна. А думать о том, что где-то в окружении Машерова, или Сазонкина сидит дятел, который стучит про меня кому-то, желающему теперь моей смерти — это было, конечно, совсем не приятно.
— Никакого удовольствия, — сказал я, подражая герою одного культового фильма из будущего и делая паузу между частями фразы. — От работы!
Глава 12,в которой вертолёты поднимаются в воздух
— В Кабул мне вас отправить нечем, — комендант лениво чесал пузо под расстегнутым кителем. — Но могу предложить Кундуз. Борт пойдет до базы Триста сорокового рембатальона. А оттуда уже будет транспорт до самого Кабула. Это я вам гарантирую.
И снова почесал пузо. От этого свинтуса в погонах воняло потом, дрянными сигаретами и спиртным. Форма на нем была грязной и неопрятной. По сравнению с лихими погранцами и даже с «молчи-молчи» Валеевым он выглядел жалкой пародией на советского воина.
Чисто географически Кундуз находился ближе к Кабулу, это да. Погранцы делали страшные глаза, имея в виду, что комендант гонит — и я был с ними полностью согласен. Возникало стойкое чувство, что этот тип просто хочет от меня избавиться.
— Решено! Отправим вас сегодня же. Там звено «восьмерок» как раз в Кундуз летит из Московского, сейчас порешаем… — он схватил телефон и принялся что-то решать.
Гумар и Даликатный переглядывались. Им очень не понравилось это «вас». Я так понял — они и не надеялись, что это комендант так демонстрирует уважение к советской прессе. Старшины нервничали — им хотелось вернуться в Термез, к своим соратникам, у них, в конце концов, были служебные обязанности! А вместо охраны государственных границ приходилось мотаться по Афганистану, опекая невезучего журналиста.
— Всё! Заберет вас Кандауров! Поругался сначала, но потом согласился. Вы ему только с погрузкой-разгрузкой помогите, они вроде как медикаменты в Кундуз везут. В общем — дело там у них, — он хлопнул трубкой по телефону. — Можете быть свободны!
— Тащ подполковник! — подкинулись пограничники. — А нам в Термез…
— Какой Термез, граница? Где я вам для товарища журналиста сопровождающих найду? Вы его «вездеход» видели? Не видели! Потому что не положено! Нет у меня свободных людей! А с Давыдовым я свяжусь, не переживайте, никто вас за самоволку в дисбат не отправит… Есть у вас дисбаты, в этих ваших пограничьях? — этот упырь просто встал — и пошел прочь из кабинета, напевая под нос: — У границы тучи ходят хмуро…
— Пачвара, — сказал Гумар. — Каб цябе чэрци зъели!
— Что? — обернулся в дверях комендант.
— Ничего-ничего, тащ подполковник. Говорю — на аэродром надо ехать, пока без нас не улетели!
Комендант подозрительно смотрел на нас, потом дождался, пока мы покинем его берлогу, и еще долго сверлил наши спины взглядом.
— Мужики, простите, а? Это ж я не специально… — развел руками я уже на улице.
— Да ладно, Белозор, чего ты? — хлопнул меня по плечу Даликатный. — Слетаем до Кундуза, отчего не слетать? Да и посмотреть интересно, что с тобой дальше будет… Ты этот, как его… Иона!
Иона — это было словечко из книжки «Отважные мореплаватели» Редъярда Киплинга. Я всё никак не мог привыкнуть, что тут, в этом времени даже пограничный старшина родом из глухой Полесской деревни легко мог оказаться более начитанным и эрудированным парнем, чем, к примеру, начальник отдела райисполкома в моём обожаемом будущем. Может, ну его в дупу, такое будущее? Может, не зря я тут копья ломаю в схватках с ветряными мельницами?
Наш водитель на УАЗике даже не удивился, когда оказалось, что он теперь повезет нас троих на аэродром. Даже решил сделать нам небольшую экскурсию — прокатил по самому центру, в прямой видимости от той самой Голубой Мечети, вспугнув шумом двигателя огромную стаю белоснежных голубей.
Я достал из рюкзака шемах и намотал его на шею — она уже зудела, обгорелая. Уши — тоже.
Добыть чего-нибудь типа пантенола? В Союзе вообще продавали пантенол? Линимент бальзамический, который Вишневского — хоть жопой жри, а вот пантенол… Полтора года тут живу — ни разу на глаза не попадался. Ранки тут брутально клеем БФ замазывают или подорожник прикладывают… А ожоги — мажут сметаной. Хорош я буду с ушами в сметане…
— Сметану тут продают? — спросил я.
— Чего? — удивились старшины. — Проголодался?
— Уши! — сказал я.
— Обгорели всё-таки? Так это! Вишневский! Вот приедем — сходишь в медсанчасть, тебе вишневским намажут… А сейчас — терпи казак, атаманом будешь! — легкомысленно отмахнулся Гумар.
— Что — опять Вишневский? И ожоги тоже? — закатил глаза я.
Ну, на самом деле — какой из меня атаман? Атаман Обгорелое Ухо?
— Намотай вон свою паранджу, чтобы ситуацию не усугублять, не подставляй свои ухи солнцу, — Даликатный так и сказал — «ухи».
— Крэмом надо намазат! — заявил водитель, делая резкий поворот на узенькой улочке. — С алоей. И головной убор надо носит.
Какой у нас, однако, мудрый шофер попался! И чего он баранку крутит, а не в университете преподает? Хотя… Может, он как те таксисты — для души водитель или по необходимости? А по жизни этот властелин карданного вала и механической коробки передач — кандидат наук?
— Вы случаем не кандидат наук? — спросил я.
— Аспирант… Был. Таджикский государственный унивэрситэт! — ответил водитель. — Нэ доучился.
Вопросы у меня отпали. Тут у человека, может, целая драма, а я со своими ухами… Ушами.
На аэродроме Мазари-Шарифа было тесно от вертолетов. По крайней мере, я столько Ми-8 в одном месте никогда до этого не видал — скорее всего, какая-то авиачасть меняла место дислокации. Взгляд искал хищные, крокодильи силуэты Ми-24 — и не находил. Похоже, пока что они были в дефиците…
Водитель-аспирант на поле нас не повез — высадил у каких-то палаток, бибикнул и укатил. Тоже мне — интеллигенция! Мог бы и до свидания сказать.
Гумар, не церемонясь, дернул за рукав какого-то пробегающего мимо сержанта:
— Мы ищем капитана Кандаурова, он должен вот-вот вылетать на Кундуз…
Служивый вытаращился на двух пограничников-старшин, потом мазнул удивленным взглядом по мне, пытаясь распознать — что я за черт такой, и при чем тут бронежилет и палестинка.
— Кандауров… Это летчик? Так вон он! — сержант ткнул пальцем в какие-то фигуры у наливных машин. — Саныча распекает. Зря!
Там явно происходил бенефис Кузькиной матери. Поджарый, чернявый офицер в лётной форме заковыристо материл техников, предлагая им совершить акт самопознания с такой же скоростью, как они заправляют винтокрылые машины.
— С утра ждут, слышали! Там люди погибают, соображаете?
— Так оно того… По очереди! Через раз работает, как я наливайку-то…
— Я щас тебя и через раз и через два, слышишь, говнюк!!!
Это «говнюк» прозвучало из его уст особенно оскорбительно. Техник — взрослый, тертый жизнью мужик— явно обиделся. Только что он терпел страшные ругательства, словесные обороты которых предполагали противоестественные половые связи с разнообразными живыми организмами в местах для этого не приспособленных, но вот «говнюк» — это для него, видимо, было слишком.
— Знаешь что, капитан? Иди в сраку! — сказал он, раздосадованно бросил на землю какую-то ветошь и пошел прочь.
— Саныч, Саныч, ты чего? — за ним кинулись двое ребят помоложе, тоже — техники.
— А-а-р-р-р-р!!! — в ярости летчик сжал кулаки и зарычал сквозь зубы, но тут его глаза увидели тройку новых персонажей: меня и пограничников. — О! А вы что за птицы?
— Старшина Гумар!
— Старшина Даликатный!
— Герман Белозор, спецкор «Комсомолки». Вы — Кандауров? Мы вроде как с вами в Кундуз летим.
Капитан смерил нас оценивающим свирепым взглядом:
— Ща-а-ас полетим. Кто-то из вас водит грузовик?
— Я-а-а? — мой голос подпустил петуха, но память настаивала — Белозор служил водителем и с грузовиком справиться обязан.
— Садись за руль, а мы со шлангами разберемся! — скомандовал Кандауров. — Мне нужно звено заправить, кровь из носу! Вопрос жизни и смерти, понимаете?
— Ну, раз жизни и смерти… — переглянулись погранцы.
Гумар уцепился за какие-то скобы на цистерне, Кандауров и Даликатный нашли себе места на подножках кабины автомобиля. Мне понадобилось что-то около двадцати секунд, чтобы приноровиться к незнакомой машине, а потом грузовик тронулся с места. Заглядывая в окошко, летчик командовал, куда мне рулить, чтобы добраться до его звена.