— Короче… Третьего августа разведбат 201-й дивизии пошлют на разблокирование и эвакуацию нескольких подразделений, кажется, Ченстоховского мотострелкового полка. Уезд Кишим, провинция Бадахшан, кишлак Шаеста… Есть такое место?
— Есть, — помрачнел Герилович. — И что?
— Дурдом, бардак, огневой мешок и цинковые гробы, вот что! Моджахеды Вазира Хистаки устроили там нашим настоящую бойню!
— Устроили?! Моджахеды?! — Казимир Стефанович дал по тормозам. — Короче, Гера, понятно. Коньяк сегодня отменяется. Разворачиваемся.
Я не стал комментировать, что не притронулся бы к коньяку, даже если бы мне сто баксов за каждую выпитую рюмку платили, а просто достал из кармана блокнот и карандаш и принялся писать всё, что мог вспомнить про чертову Шаесту.
Глава 17,в которой посеявший ветер пожнет бурю
— Что за хрень такая — «не добавляй зла»? — спросил Герилович.
Мы стояли и смотрели на зарево над маковой плантацией. Это была уже восьмая подобная делянка за эти пять дней. Вообще-то сейчас, в 1980 году, Афганистан еще не стал мировым центром выращивания опиумного мака, но в отдельных регионах этот прибыльный бизнес уже пустил свои корни. И мы с Казимиром Стефановичем решили, что материал о героической борьбе советских военных с наркоторговлей будет куда как в тему. И потому торчали тут, в непролазных горах Бадахшана, глядя, как в бензиновом пламени погибают зеленые всходы чьего-то состояния. Правда, для кого-то это состояние было бы денежным, а для кого-то скотским.
— Шафран! — сказал я. — Точно! Они пытались сажать тут шафран, но не наладили сбыт — и местные снова взялись за мак.
— Кто они-то? И я тебя про другое вообще-то спрашивал, про фразочки твои эти! И причем тут шафран?
— Так при соблюдении технологий и правильном выращивании он прибыль для фермера даёт большую, чем опийный мак! А если правительство ДРА при поддержке СССР наладит госзакупки этой пряности, то поверьте мне… — если бы я рассказал, что «они» — это американцы, которые так резво нынче принялись поддерживать всяческих борцов за независимость, он бы вряд ли мне поверил.
Американцы — в Афгане? У самых границ Союза?
— Это я, конечно, запишу. Но ты морду не криви, Белозор, а колись. Что это ты там за мистику солдатам втираешь?
Ну, а что я мог ему сказать? На самом деле, один доморощенный пророк здорово влип со своими этими дурацкими предсказаниями, вот что произошло.
Сначала я встретил лейтенанта Барбарисова. Он служил на какой-то странной должности в роте материально-технического обеспечения, а на самом деле — был высококлассным авианаводчиком. Я писал об этом человеке на заре своей журналистской деятельности, и тогда он был седым, взрослым мужчиной с глазами цвета стали, военной выправкой и аккуратным ёжиком седых волос. И когда я увидел его — молодого, без единого белого волоса — на одной из военных баз, то вспомнил его историю.
Как раз летом тысяча девятьсот восьмидесятого года он оказался в «зеленке» один, без товарищей и поддержки, и забрел на минное поле. Самым невероятным образом Барбарисов вышел из опасной зоны по собачьим следам и остался жив, и пришел в расположение своей части.
В общем, когда он протянул мне руку и попросил рассказать о будущем, я брякнул что-то типа «тебя собачки спасут». И, конечно, попал в яблочко. Он вернулся с того злополучного задания живой и совершенно охреневший, и, конечно, поведал о моей великости и уникальности своим товарищам. Так я запустил жуткий маховик: в каждой части теперь находилось несколько человек, которые просили меня поведать их судьбу!
И ладно бы я совсем-совсем ничего не знал, но моя настоящая, не белозоровская, память вдруг решила поработать в режиме бешеной мультимедийной презентации, охотно извлекая из неведомых нематериальных хранилищ малейшие крупинки информации, которые я когда-либо читал, видел или слышал! Стоило мне узнать фамилию, глянуть в лицо очередному солдатику, про которого мне было известно хоть что-то — и образы мелькали перед глазами, как при ускоренной прокрутке фильма! Это были обрывки военной хроники или записи воспоминаний на видео, или строчки из статьей, фотографии, отголоски разговоров, в общем — всё, что угодно!
Конечно, тех, про кого я на самом деле знал-читал-слышал хоть что-то, было ничтожно мало. Может быть — каждый тридцатый, или каждый пятидесятый. Остальным я говорил общие фразы типа «пиши маме чаще, не пей, не кури, не добавляй зла и вернешься домой целый». И, конечно, «никому не говори о нашем разговоре, или можешь просрать свое счастье». Расскажет — ну, тогда, если случится беда, то я как бы не виноват. Не расскажет — ну, так кто узнает, чего я ему там наговорил? В такие мгновенья я чувствовал себя мерзко. Как-то нечестно это было, не по-людски…
В общем, то, что началось с шутки над директором одного недостроенного дубровицкого высокотехнологичного завода — теперь превратилось в мою личную головную боль и сердечную травму. Я обманул черт знает сколько людей, внушив им ложную надежду. Хорошо это? Плохо? Остановиться я уже не мог — солдатское радио разнесло миф про Белозора по гарнизонам, блокпостам и казармам с невероятной скоростью. Один случай сбывшегося предсказания превращался в десяток, минное поле — в лагерь, полный спящих душманов, видеокассета со взрывчаткой — в несколько фугасов ужасной поражающей силы.
В общем — в последние дни я чувствовал себя настоящей сволочью.
— Так что это ты им всем говоришь — «не добавляй зла»? Что это значит?
Мак догорал. Герилович открыл дверь того самого «Мицубиси» и поставил ногу на ступеньку.
Я глубоко вздохнул, стянул с башки шемаху, растрепал волосы и сказал:
— Жил-был на свете один хороший мужик, Сусликов его фамилия. Фамилия смешная, а человек замечательный. Строитель, многодетный отец и заботливый дед. И вот на него как-то упала на стройке бетонная плита. Обстоятельств я не знаю, но так уж случилось, что убить она его не убила, но попал человек в кому!
— Ну, ну, и причем тут твой Сусликов до хиромантских бредней?
— Да ни причем! Должен же я им что-то говорить, ёлки-палки, солдатикам этим! А мужик этот из комы вышел. И когда к нему кинулась родная дочь — она дежурила рядом, он взял ее за руку и поведал, мол, отпустили его обратно. Но кое-что сказали, обязательное к исполнению.
— Кто отпустил? Что сказали? — Герилович малость обалдел от моих баек, тем более говорил я горячо и искренне, потому что мужика этого знал — там, в будущем. — Кто вообще мог ему что-то там сказать в коме? Врачи?
— Его отпустили назад, жить. Кто бы это ни был. А сказали… Сказали — «не добавляй зла». Он эти три слова ей на ухо прошептал и уснул, обычным крепким сном, а когда проснулся — ни черта не помнил.
— Так может, сбрехала дочурка его? Ну, присочинила? Женщины, они сам знаешь… — полковник закатил глаза.
— Ага, только она мне это рассказала после того, как Сусликов во второй раз умер, через десять лет. Спокойно, кстати, умер, во сне, и, говорят — улыбался. А она клялась, что ни самому Сусликову, ни кому другому про этот случай не говорила.
— И что?
— А то, что он при мне несколько раз в сложных ситуациях, конфликтных, неприятных — улыбался и повторял: «не добавляй зла». И доча его подтвердила, что фразы этой за ним до случая с бетонной стеной не водилось… — вот это было истинной правдой, я с Сусликовым и до, и после общался.
— А… — Герилович задумался на секунду, а потом плюнул под ноги. — Ну тебя к черту, Белозор. Развел мне тут мистику-фантастику. Ты вообще — партийный?
— Неа! Я комсомолец.
— А не припозднился?
— Припозднился, но пока не напоминают, — то есть гадание по руке его не смущало, а упоминание про то, что «там» что-то есть — напрягло основательно.
Чужая душа потемки!
Мы загрузились в «Мицубиси» и пристроились в хвост колонне из БМП и грузовиков. Операция прошла успешно, у местного наркобарона-плантатора, одетого в дырявый халат и засаленную чалму, обнаружили два китайских АК и полцинка патронов. А еще — после того, как Герилович минут пять общался с афганцем с глазу на глаз в кузове грузовика, он сдал тех, кому продавал сырец, так что мы пёрли в какой-то аул неподалеку.
Кажется, впервые за всю мою афганскую одиссею по небу плыли облака, защищая нас от палящего солнца. Я перебрался из кузова грузовика на броню боевой машины пехоты и по заветам Гумара и Даликатного сунул ноги в люк, достал фотоаппарат и сделал еще несколько снимков. Пейзажи тут были просто сумасшедшие, и я страдал без техники будущего — «беззеркалок» с несколькими сменными объективами. Да что зеркалки и беззеркалки? Даже какой-нибудь средней паршивости китайский смартфон года эдак 2020 выпуска был бы неимоверным счастьем… Но — я довольствовался той техникой, что была. Берег каждый кадр, складывал кассеты с отснятой пленкой в специальный контейнер и мечтал о том, чтобы добраться наконец до виллы и проявить ее там, а потом — отправить с бортом в Союз. Потому что на материал о наркоторговле и контрабанде в ДРА обещали цельную полосу в «Комсомолке», а какая полоса без фотографий? Хотя нынче народ комиксами не избалован, привык читать вдумчиво и работать с длинными текстами…
Плантация располагалась в отдалении от населенных мест, хижина рядом с ней была совсем убогой, и, не считая оружия и боеприпасов, из ценного в ней нашелся только медный казан. Сию посудину наркобарону разрешили взять с собой — чтобы отдать жене. Хмурые шурави из кабульской роты, которых снова привлёк для выполнения миссии Герилович, потешались над афганцем и предлагали ему разные варианты применения драгоценного котла — от использования его в качестве шлема до совсем уж непотребных.
Хорошо, что он не понимал по-русски. Мог бы и обидеться.
БМП разделились. Три машины свернули прямо к кишлаку, где по словам задержанного проживали скупщики мака, еще три вместе с грузовиками двинули по дороге дальше, чтобы отрезать путь к отступлению для злоумышленников. Формально это была операция царандоя, в одном из грузовиков как раз ехали местные стражи порядка — штук двадцать, не меньше. И какой-то их, царандоевский, капитан — импозантный как киноактер, горбоносый, с седыми висками и отличным русским языком. Они хотели заграбастать местного наркобарона себе, но Герилович придержал пленника — у него имелись на него дал