— Поехали в молочное кафе? Самое то: творожные пампушки, сырники, блинчики с творогом, блинчики по-польски… — мы шли к стоянке, где был припаркован «козлик».
Девчонки нарезали вокруг нас круги, гоняясь друг за другом.
— Лазанки, — сказала Тася и взяла меня за руку.
— Какие «лазанки»? — удивился я.
— Ну, лазанки, ламанцы… — она отбросила прядь волос с лица. — Ты что, не местный что ли?
— Шо? Только не начинай, а? А то знаю я эти разговоры: блинчики, налисники, подтурахи, оладушки… А потом двое уже лупят друг друга табуретками!
— Хи-и-и-и! Тебя табуреткой не прошибить, Белозор! Вон Сереженька-прости-Господи дверью пытался — ничего у него не получилось. Нужен железный лом, не меньше! — и резко вильнула бедром, столкнув меня с тротуара на газон.
— Ах, так! — я мигом подхватил ее на руки, прижимая к себе гибкое, сильное тело. — Всё! Попалась!
— Эй! — крикнула Ася. — Это я хоцю на лучки! Мама — больсая, она мозет песьком! А я устала идти!
— А я хочу пить, — сказала Васька. — Березовый сок.
Правду говорят: йети — цветы жизни!
На стоянке Тася не задумываясь обошла «козлик» кругом — привыкла садиться за руль, а потом спохватилась, достала из кармана брючек ключи и кинула их мне:
— Лови, хозяин! Я накаталась уже, твоя очередь. Суровый транспорт, никакая не роскошь, а средство передвижения…
Я поймал связку, которая больно ткнулась в руку, открыл дверцы, постоял немного, давая нагретому на солнце салону проветриться, и полез внутрь. Однако! Новые бархатные чехлы, коврики под ногами без единой соринки, всё чистенько, аккуратненько! Где мои обертки от конфет, крошки, бутылки из-под боржома и обрывки листков с заметками?
— Ого! — только и смог проговорить я. — Красота!
— А я вообще-то хотела карету с лошадьми, — заявила Вася. — Но «козлик» тоже ничего.
— Представляешь, в «Волге» ее укачивает, а в «козле» — не укачивает! Фантастика! — Тася подсадила младшую дочь на заднее сидение.
— Представляю, — кивнул я. — Поехали есть лазанки!
Глава 24,в котором совершается священнодейство, и проясняется семейное положение Волкова
Дом оказался всё же с мезонином, а не с мансардой. Потому что мансарда — это жилое чердачное помещение, а мезонин — надстройка над самой серединкой здания. Я такие дачи представлял себе, когда читал «Бибигона» Корнея Чуковского, про Переделкино. Ну, знаете: высокая крыша из крашеной жести, крыльцо с цветными стеклышками, круглое окно на фронтоне, резные наличники, каменные дорожки в старом саду, аккуратная беседочка…
Никогда не бывал в Переделкино, но в детстве казалось, что писатели должны жить как-то так. Насчет журналистов подобной уверенности не было. И вот теперь — такая возможность была мне предоставлена. Но снова — очень характерно для этого моего попаданчества. Дом в наличии имелся, цветные стеклышки и сад из яблонь, груш и всяких слив-вишенок — тоже, и дорожки с беседкой, и мезонин с огромным окном… Правда, всё это пребывало в состоянии весьма плачевном: пошарпанном, заросшем и облупившемся до последней крайности. Не жили тут последние лет десять, или пять — точно! Интересно, сам Старовойтов-то видел, что именно преподносит на блюдечке с голубой каемочкой ценному сотруднику?
Вряд ли… Скорее всего, он получил только ключ и документы, и обрадовался, что так лихо может отблагодарить своего такого удобного корреспондента, который и в огонь, и в воду, и в медную трубу при необходимости…
Дверной замок, кстати, открылся легко, но на этом хорошие новости заканчивались: внутри было хоть шаром покати!
— Понятно! — сказала Тася. — Устроим пикник в беседке. А в пятницу вечером поедем в Дубровицу. За мебелью. Всё равно Пантелеевна звала картошку копать! Она, между прочим, два огорода засадила: твой и свой!
Я сначала взвыл, а потом подумал, что соскочить с этого священнодейства будет настоящим кощунством, тем более — картошечка на зиму на самом деле никогда лишней не бывает. Тем более — настоящая, полесская! И подвал тут, на даче — вполне приличный для хранения запасов!
— Поедем, — сказал я. — Пошлешь ей телеграмму?
— А зачем? Она нас всегда ждёт!
Эх, бабулечки, цены вам нет! Много ли в нашей жизни людей, которые действительно ждут всегда?
В общем, со Старовойтовым я договорился. Он дал мне поручение снять новый путепровод на трассе и отпустил с миром сразу после обеда. У Таси вообще занятия с ее девчатами-биатлонистками в Раубичах стояли с самого утра, так что проблем не было — разве что Асю с Васей пораньше забрать из детского сада.
Так что в пятницу, часа в два пополудни мы уже катили по трассе на Гомель, наматывая километры асфальтовой дороги на колеса ГАЗ-69, а когда девочки наконец мирно засопели друг на дружке, Тася пересела ко мне вперед и спросила:
— И что, не хочешь узнать, что было у нас с этим Сережей?
— Было бы у вас что-то с этим Сережей, ты бы сейчас рядом со мной не сидела, верно? У нас ведь вроде всё по обоюдному согласию? Если тебе хорошо — ты со мной. Если тебе с кем-то другим лучше, или даже покажется, что такое в принципе возможно — ты не со мной.
— Это что это такое получается? Если любишь — отпусти? Не поняла, Белозор! Ты вообще — белорус или нет?
— В каком смысле? — теперь не понял уже я.
— Ну а как же это ваше «любимую не отдают»?
— А-а-а-а! — я едва сдерживался, чтобы не заржать в голос. — Ты не понимаешь, это другое!
— Точно — белорус! — захихихикала она. — А насчет того что мне с кем-то там ещё лучше будет, чем с тобой… Стабильнее, спокойнее, обеспеченнее — возможно. Но не так любопытно — это точно!
— Так вот на чем держаться наши отношения? На любопытстве? Вот что привело твоих поморских предков в устье холодного Мурмана? Вот что поперло тебя в баню к совершенно незнакомому мужчине? Вот зачем ты завела двоих детей? Любопытство? О небеса, с кем я связал свою молодую жизнь! — воздел руки горе я.
— И-и-и-и-и, держи руль, пачвара! — пискнула Тася.
Нахваталась словечек, северянка! Теперь и «белорусскости» меня учит… О женщины, имя вам — коварство!
— А у тебя в Афгане… Ну, там были какие-то женщины? — прищурилась она.
— Были! — кивнул я, просто кожей чувствуя ее убийственный взгляд. — Жил какое-то время в квартире с двумя довольно привлекательными русистками.
— Ну, ну… — кажется, правая рука ее уже нашарила монтировку под сидением. — И что?
— Что-что… Я жил в квартире, а они тоже там жили, но с одним бравым разведчиком… Кажется, он — разведчик, но это не точно.
— В каком смысле — они с ним жили? Втроем? — глаза ее округлились, а на щечках снова появился румянец. — Это как?
Как же мне нравится это доброе и наивное в целом время и эта смущенная девушка!
— Это очень бравый разведчик, поверь мне… Может, еще познакомитесь.
— Ох, чувствую, ты там в своей «Комсомолке» далеко не все понаписывал…
— И десятой доли нет, — довольно ухмыльнулся я.
В общем, дорога пролетела незаметно.
Пели птички, слетали на землю первые желтые листочки с груш и яблонь, а два новоиспеченных жителя провинциальной столицы (в Союзе бывают и такие) стояли кверху пятыми точками и копошились в земле, доставая оттуда главное достояние земли белорусской — бульбу!
— Э-э-э-э, курва! — сказал я, наткнувшись вместо картофельного клубня на личинку майского жука. — Какая гадость!
Пожалуй, страшнее этих тварей были только личинки медведки!
— Что там? — Тася оторвалась от своего рядка.
— Это так, я с природой общаюсь… Я вот что понять не могу — почему так поздно копаем-то?
— Пантелевна сказала — паводок сильный был, огород — низко, сажали — поздно.
— А! Паводок — да… — всё-таки далёк я был от тонкостей аграрного цикла, чтобы чувствовать себя внутри него просто и естественно.
Вроде и у земли с детства — и я, и Белозор — и прополка-поливка-уборка мимо меня не проходили, а вот такой простой вещи не осознаю. Дети занимались чем-то в доме у Пантелевны — наверное, играли с котятками, которых подбросили сердобольной старушке в палисадник несердобольные люди. Сама бабуля вышла на крыльцо и с хозяйским видом поглядывала на мешки с урожаем, которые стояли тут же, у стены хаты.
Я с кряхтеньем разогнулся, поднял кош с вожделенными клубнями и направился в ее сторону. Занимаясь копкой картошки главное — помнить о драниках! Иначе можно впасть в депрессию. Рост позволял заглянуть за забор, и я заметил еще одну старушенцию — ее звали Кондратьевна, какая-то белозоровская дальняя то ли родственница, то ли свояченица. А по терминологии Аськи она проходила как «подлюга» Пантелевны.
Скрипнув калиткой «подлюга» сунула свой нос во двор и провозгласила, решительно шагая по дорожке к заветным мешкам с картошкой:
— Прыйшла паглядзець, якая ў вас тут бульба. Гаўно ваша бульба, гэтак сама, як и мая! Здрасьце![2]
Я хрюкнул и отвернулся, Тася, кажется, носом зарылась в борозду, чтобы никто не видел, как она там хихикает.
На драники к нам заехал Волков. Каким чудом этот хищник от деревообработки узнал о том, что я в Дубровице — то мне неведомо. Но он совершенно невероятным образом обаял Пантелевну, рассыпался в комплиментах Таисии, и, дирижируя вилкой с наколотым на ней золотистым куском картофельного лакомства, принялся комментировать эскизы мебели:
— Таисия Александровна, так и знайте — если в Раубичах вас обидят, жду у себя на заводе! Мне нужен художник-оформитель! Так, а это что… Из массива? Мгм… Хороший пластик — это, конечно, вопрос, это надо договариваться, да!. Минимализм? Мне нравится! Так! Я вот вообще-то за другим ехал, а вы мне тут столько всего вывалили… Белозор, признавайся, тебя уже звали в Выгоновское или эта миссия мне выпала?
— Меня? — удивился я. — Пока никто не звал. Но я сюда сорвался, к Пантелевне… Может в корпункт звонили…