— Валентин Васильевич обычно машину присылает… — Волков ухватил своими крепкими желтыми зубами драник и проглотил его, кажется, не жуя.
Сазонкин! Так что — приглашал сам Машеров? Ну да, там в заказнике Выгонощанском у него вроде охотничий домик строился…
— Послушайте Василий Николаевич, я не считаю себя вправе…
— Да бросьте вы. Я точно слышал — он, — Волков воздел палец к потолку, — Сам сказал, что нужно пригласить Белозора. Ты «Комсомолку» когда последний раз читал?
— Э-э-э-э-э… — я даже растерялся.
Парадокс, согласно которому журналисты очень редко читают ту газету, в которой публикуются, существовал и в этом времени. И если с «Маяком» дело обстояло попроще — в Дубровице просто не было других газет, то работая в «Комсомольской правде» я действительно уделял очень мало внимания этому изданию…
— Там же с партизаном этим, бородатым, на цельную страницу статья! — сказала Пантелевна. — Ты ж ее и писал, Германушка! И не страшно тебе было с таким басмачом рядом?
Ох-ре-неть! Это что — вышло интервью с Масудом?
Бабуля сходиа в другую комнату и вернулась с газетой:
— Вот, я выписала, хотя и не комсомолка давно! Как ты туда працаваць устроился, Германушка, так и выписала! Гляди! Басмач, конечно, страшэнный, но розум есть, точно!
На довольно крупной фотографии, которую сделал я в горном оазисе далекого теперь Панджшера, сидел на плетеном стуле Ахмад-шах и по-своему, по-особому щурился: с газетной полосы — прямо в душу. Заголовок был броским, кричащим: «МИР ДЛЯ АФГАНИСТАНА: ИНИЦИАТИВА МАСУДА» Дела-а-а!
— Эскизы я забираю прямо сейчас, и Белозора вашего — тоже, но потом. Да! — Волков встал из-за стола. — До Ивацевич путь неблизкий, выезжаем в пять утра. Заеду за тобой сам, «козлика» своего оставишь… Всё, спасибо за угощение, мне пора, надо еще на завод заехать, и ребятам ваши идеи завезти, да!
Он быстрыми шагами пересек комнату и, взмахнув рукой, вышел за дверь. Подошвы его ботинок гулко простучали по дорожке, клямкнула калитка…
— Стласьный дядя! — сказала Ася, выглядывая из-за печки. — Он сьто — волк?
Вот уж воистину — устами младенца…
Девчонок мы оставили ночевать у Пантелевны, а сами пошли ко мне, держась за ручки — как в детском садике.
— Слушай, Тась… Я не буду получать квартиру в Минске, ладно? Иначе с этой хатой придется расстаться, я так понимаю… А жалко! — силуэт белозоровского дома рельефно выделялся на фоне ночного лунного неба.
— Почему — придется расстаться? — удивилась Тася.
— Ну, типа мелкобуржуазно: дом в Дубровице, квартира в Минске, дача в Узборье… Это вообще — законно?
— Да? Не знаю… Есть же наверное какие-то документы, нормы на этот счёт… Но ты как хочешь. Нам и моей двушки на Зеленом Лугу хватит, правда! Тем более, действительно — дача… — она повела плечиком, обозначая сомнение.
Очень у нее это изящно получилось, и я не удержался, притянул девушку к себе:
— Таисия Александровна, а баньку-то я затопил два часа назад…
— Это на что это вы намекаете, Герман Викторович?
— Ну, вы — привлекательны, я — чертовски привлекателен…
Когда ровно в пять утра на улице раздался гудок клаксона машины Волкова, я с большим сожалением выбрался из-под одеяла. Сделать это так, чтобы Таисия не проснулась было практически невозможно: во сне девушка обняла меня за шею и закинула ногу мне на бедра. Но я, кажется, справился, проявив чудеса такта и эквилибристики.
Прыгая по комнате в штанах — тех самых, с карманами — я поймал укоризненный взгляд совы из мыльного камня. Птица стояла на столе и пялилась на меня явно осуждающе: черт знает сколько дома не появлялся, и теперь снова — уезжаю, и ее, родимую, с собой не беру.
— На даче тебе найдется место, — успокоил сову я. — Заберу!
— Меня?.. — сонно спросила Тася и потянулась. — Который час?
— Пять утра, Волков приехал… Спи, солнце.
— Нет-нет, я провожу, потом к детям пойду! — она потерла глаза ладонями, попыталась пригладить волосы…
— Сову в Минск забери, ладно?
— Сову? А! Ладно… Странная птица, никогда мне не нравилась, — в тасином голосе слышалось удивление.
Я продолжил забег по комнате: нашел рубашку, куртку, закинул рюкзак на плечо и спустя минуту был готов к выходу. Тася набросила на плечи какой-то старый ватник, просунула ноги в мои рабочие сапоги и мы вместе вышли на улицу, заперев за собой дверь.
Автомобильные фары светили нестерпимо ярко, так что приходилось прикрывать глаза ладонью. Таисия быстро чмокнула меня в щеку, махнула рукой и упорхнула во двор к Пантелевне. Я воззрился на машину Волкова: впервые видел черный четыреста двенадцатый «Москвич» в этом времени!
— Залезай на переднее сиденье, да! — помахал рукой мне Василий Николаевич. — Не такси!
На заднем у него было полно всего: какие-то коробки, папки с бумагами…
— Мои бойцы всю ночь над вашими эскизами корпели, — сказал директор ПДО, дернув головой в их сторону. — Можешь посмотреть. Я хочу Петру Мироновичу показать, он у нас большой эстет… Должен одобрить.
Я потянулся за папочкой, и в полутьме принялся разглядывать ее содержимое. Ну да, не технарь я, ни разу! Но оценить проделанную работу — мог! Из карандашных набросков сделать настоящие чертежи, с размерами, циферками, материалами, из которых можно всё это создать — за ночь? Убиться об стол!
— У вас там что, киборги сидят? — поцокал языком я. — Это как они успели?
— Какие киборги? — удивился Волков. — Чего обзываешься? Молодые парни и девчата, сразу после института ко мне пришли. Талантливые! Впятером вот это всё и наваяли. Похоже получилось?
— На что? — я с утра тупил безбожно.
— На эскизы твоей ненаглядной, туебень! Проснуться уже пора, едем двадцать минут…
— А вы чего злой такой, Василий Николаевич? Вон и дети вас испугались вчера, в другой комнате прятались. А это не такие дети, чтоб взрослых бояться!
Волков замолчал и некоторое время мы ехали в тишине. Я наблюдал, как над полями занимается рассвет, разгоняя промозглый осенний утренний туман. Мелькнул указатель «Калинковичский район», вдоль дороги появились роскошные сосновые и березовые леса.
— Ты где ее вообще нашел? — спросил Василий Николаевич. — Ну, Таисию свою. Она же не наша, не Дубровицкая, верно?
Я откинулся на сидении:
— В бане. Хотите — верьте, хотите — нет, пришел с работы, собрался в баньку, открываю дверь — стоит!
— Ого! — только и сказал Волков. — Расписались уже?
— Заявление подали, — я улыбнулся.
— Моя тоже — заявление подала, — внезапно выдал он. — На развод. Говорит — сердце у меня дубовое, и человек я — бездушный.
Я бы тоже сказал «ого», но воспитание не позволило. Никогда не спрашивал у Волкова о его семейном положении, а тут — вот такое выясняется! Воспитание у меня было хорошее, а вот мозг с утра подводил, и язык мой брякнул:
— Очень даже душный!
— А? Идиёт… — беззлобно, но как-то грустно усмехнулся Волков. — Я вообще-то люблю ее. Семнадцать лет уже, без перерыва на обед и выходных. Представляешь, как на гражданку пришел — встретил ее в парке, она книжку читала, эту, как ее… «Двадцать лет спустя», да! Ну там, месяц май, птички поют, глаза у нее такие, васильковые… У нее до сих пор такие глаза. Я вообще до нее ни с одной женщиной больше трех дней рядом прожить не мог, кроме матери своей покойной, да! А она… Ну такая, свойская оказалась, очень мне по сердцу пришлась. Поженились сразу же, представляешь? Ни разу я не пожалел. А тут — бездушный. Дубовое сердце. Да нахрена это всё мне, тогда, вообще? Родина? Родина… Да!
— А вы ей самой это говорили?
— Что?
— Про то, что любите. Про васильковые глаза там, «Двадцать лет спустя», про то, что не пожалели ни разу… — иногда мы, мужики, до чертиков тупые. Женщины, конечно, тоже тупят порой нещадно, но — по-другому.
— А поможет? — удивился Волков.
— А вы пробовали?
Мы как раз въезжали в Калинковичи, и Василий Николаевич вдруг резко дал по тормозам, свернул к почтовому отделению, где имелся телефон-автомат, припарковался и спросил:
— Мелочь есть?
— Помилуйте, шесть утра, кому звонить-то собрались?
— Мелочь?..
Я понял, что он не успокоится, и, пошарив в карманах, накидал ему монеточек. Хлопнув дверью «Москвича», Волков зашагал к автомату. Было видно, как он набирает номер, а потом размахивает руками во время разговора, как будто собеседник по ту сторону телефонного провода мог рассмотреть его жестикуляцию. Наконец, директор ПДО бросил трубку на рычаг и пошел обратно. На лице его блуждала мечтательная улыбка.
— Ну что, позвонили?
— Позвонил, — кивнул он и взялся за ключ зажигания.
— И что?
— Сказала — подумает.
И мы поехали дальше. Нас ждал Машеров!
Глава 25,в которой всё только начинается
Автор напоминает, что не разделяет политических или экономических взглядов кого-либо из героев и не является сторонником какой-либо идеологии из существующих ныне.
Волков сдался в восемь, и дальше вел машину я. Конечно, к охотничьему домику мы подъехали совершенно никакие.
А кортеж Петра Мироновича уже явно был здесь давно: охрана обосновалась в вагончиках, сам Машеров ночевал в одной из комнат недостроенного дома. Под навесом я увидел трофеи: несколько бобровых шкурок. Батька Петр был страстным охотником…
Нам навстречу вышел заспанный Сазонкин:
— Явились! И Белозор с тобой? О-о-о-о, я знаю кто будет варить кофе. Гера, я как не пробовал делать по твоему рецепту — ни черта не получается. Специи есть, всё есть — показывай еще раз!
Пришлось варить кофе. Домик сам был уже оборудован, оставался только косметический ремонт, который в некоторых комнатах был уже поведен. Мы собрались на кухне — я, Волков и Сазонкин, и, позевывая, принялись готовить завтрак.
— Ни поваров, ни доктора — никого с собой не взяли. Я и охрана, да и то — по кустам прячемся. Миронович хотел тишины… Ходит в последнее время смурной, — говорил Сазонкин. — Сложный октябрь предстоит. Хотел тишины — а вас позвал.