Я, колдуя у плиты с механической кофемолкой, глубоко вздохнул.
— Молчи, — сказал Сазонкин. — Пристрелю! Про это он особо предупредил: чтобы ты не смел со своими воспоминаниями влезать, до конца октября. Если захочет — сам спросит.
У меня на сердце свербело: 4 октября — день Икс! Точка бифуркации. Переживет его Машеров — значит всё не зря. Значит, не зря один дуроватый попаданец трепыхается! А тут — «пристрелю». И пристрелит ведь… Волков орудовал с ножом и венчиком: крошил зеленый лук, нарезал вареную колбасу кубиками, взбивал яйца с молоком. Странно было видеть его за приготовлением самого ординарного омлета. Мне всегда казалось — он должен готовить бифштексы. С кровью!
— Ладно, пойду посмотрю, что там Петр Миронович. Вроде как проснулся, в душ пошел. Накрывайте на стол, скоро будем…
Мы с Волковым переглянулись. Интересные нам достались роли! Тем не менее — поставили тарелки, вилки, ножи, хлебницу с черным и батоном, масленку со сливочным маслом… Омлет и кофе приготовились одновременно, и в эту же секунду в дверь кухни вошел Машеров.
— Ба! Все в сборе! Василий Николаевич, Герман Викторович… — сказал он и протянул руку для рукопожатия, а потом втянул носом воздух и улыбнулся: — И не думал, что с утра буду такой голодный… Пахнет здорово! Приступим?
И мы приступили. Омлет с колбасой и луком получился у Волкова великолепно, хлеб был свежий, да и кофе мой не подкачал, все воздали ему должное.
— Товарищи, это не совсем честно с моей стороны, но вы оба — люди непростые… Я хотел задать вам пару вопросов — чисто гипотетических. Да, я задавал их и другим людям, из разных отраслей народного хозяйства и общественной жизни, но…
Машеров отпил кофе и блаженно зажмурился.
— …но к каждому из вас у меня особое отношение. Однако — это не за завтраком. Есть и другие темы для обсуждения. Василий Николаевич, что там за история с новой модельной линией мебели?
— Минуточку! — Волков оживился. — Сейчас схожу за бумагами.
Он встал из-за стола и вышел. А Машеров перевел взгляд на меня:
— Что касается интервью с Ахмад-шахом… Там ведь было еще что-то, не для печати?
Я поперхнулся кофе и закашлялся, Сазонкин обошел стол и хорошенько врезал мне по спине. Идиотская традиция — человеку и так плохо, давайте ему еще позвоночник сломаем!
— … кхе-е-е-е, да, Петр Миронович, было. — я поднял глаза к потолку, вспоминая. — «И если бы среди тех, кто решает судьбу Союза, был кто-то авторитетный, настоящий вождь и настоящий воин, который умеет держать слово, обладает своим видением и не побоится пожать мне руку при встрече… То ты мог бы свести меня с таким человеком. С таким человеком мы могли бы договориться. Мы могли бы поддержать друг друга, помочь друг другу сохранить наши страны!»
— Это Масуд сказал? — Машеров был невозмутим.
— Да. Так — или очень близко к тексту.
— И вы считаете…
— Я считаю — вы и есть такой человек, Петр Миронович. Больше некому.
Машеров отпил еще немного кофе, а потом сказал:
— Да, я, пожалуй, побеседовал бы с этим партизаном. Есть в нем что-то такое… Кажется, он человек чести? «Не побоится пожать руку», каково? — батька Петр посмотрел на свою внушительного размера ладонь и усмехнулся.
— Насколько я могу судить — так и есть.
— Что ж, вернемся к этому разговору… В ноябре, после седьмого. Да! Думаю, к тому моменту всё прояснится.
Я тоже надеялся, что к тому моменту всё прояснится, но говорили мы с ним, похоже, о разных вещах. А потом пришел Волков, принес чертежи и эскизы новых моделей мебели, мы убрали со стола и принялись обсуждать будущие новинки так, как будто ничего важнее на этом свете не было!
— …светлые породы дерева для корпусной мебели и обивка из льна или хлопка для мягких комплектов — это всё мы можем делать на месте! Дубровицкая текстильная фабрика наконец-то вздохнет — будут у них заказы… Фурнитурой озаботим ДМЗ, Рикк эти заказы с руками оторвет… — Волков был в своей стихии.
Машеров же зрил в корень:
— Скандинавский минимализм, говорите? Признавайтесь, Белозор — к нынешней Скандинавии это имеет мало отношения, верно?
— Это имеет отношение к нынешней Белорусской ССР, да? — выкрутился я. — Лен, дерево, светлые тона… Добавим красного орнамента, например, на обивке кресла или подушках — куда как хорошо будет!
— Ну и жук, ну и жук… Оршанский льнокомбинат не поймет, Пинскдрев и Ивацевичи — тоже. Если продукт пойдет в массы — придется делиться, Василий Николаевич!
— Поделимся. Но мы будем первые! Наладим производственный цикл — а потом хоть в Оршу, хоть в Ленинград.
— Амбициозный вы человек, товарищ Волков! — усмехнулся Машеров. — Интересно, как далеко ваши амбиции простираются? И что вы скажете, если производство новой модельной линии придется налаживать не вам?
Волков опешил:
— В каком смысле — не мне?
Машеров поднялся со своего места:
— Пройдемся? Гера, мы вас оставим — но вы не скучайте, осваивайтесь. Валентин Васильевич покажет вам библиотеку, вообще — тут чудесный воздух, прогуляйтесь, осмотритесь…
Таким растерянным я Волкова никогда не видел. Этот суровый мужчина беспомощно смотрел то на меня, то на Петра Мироновича, а потом покорно вышел с ним за дверь, ухватив своё пальто.
— Ну пошли библиотеку смотреть, что ли… Это у них на долго будет, — проговорил Сазонкин со вздохом. — Машеров предложит, Волков откажется из любви к Дубровице, потом Машеров напомнит про Родину и скажет кое-что еще, посерьезнее — Волков предложит пятьдесят кандидатур вместо себя… Думаю, в этот раз Волков сдастся. Потому что нечего ему было про чистки говорить… Ляпнул про тех, которые «подлецы, взяточники и крохоборы» — теперь самому разгребать придется.
По спине у меня холодок пробежал: чистки? Какие чистки? Я представил, каким рафинированным чудовищем мог бы стать Волков, получи он в руки власть, подобную власти Ежова или Ягоды, и вздрогнул. Черт меня дери, этот любитель благоустройства, идеалист от производства с мутным военным прошлым, душный «человек с дубовым сердцем» — страшное оружие в умелых руках, похуже ядерной триады!
А руки батьки Петра были как раз те самые… Которые со стальной хваткой.
Ещё страшнее было от того, что всё это Сазонкин говорил будничным тоном, как будто моя вовлеченность в эти дела — штука решенная и сомнению не подлежит. Похоже, моей мнимой свободе приходил конец.
Встретились мы за обедом, который приготовили уже без нас. Наверное — кто-то из охранников.
Волков был мрачнее тучи, тыкал вилкой в кусок утки, добытой накануне Петром Мироновичем, и едва ли зубами не скрипел. Машеров напротив, казался веселым, рассказывал какие-то истории из своих зарубежных поездок, и посматривал на Василия Николаевича искоса.
— А скажите-ка Гера, — проговорил он, когда с уткой было покончено и мы отдавали должное крепчайшему черному чаю и яблочному пирогу. — Если бы у вас была необходимость изменить что-то в нашем, советском государстве, что бы вы предприняли?
— Необходимость или возможность? — осторожно уточнил я, поставив на стол чашку с чаем.
— Предположим, и то, и другое, — Машеров сцепил пальцы рук в замок и выжидающе смотрел на меня.
Эх, язык мой — враг мой…
— Ну как? Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, вся власть — Советам! — выдохнул я.
Над кухонным столом повисла гробовая тишина. Даже Волков перестал скрежетать челюстями.
— Да вы, Гера, радикал! — мягко улыбнулся Машеров. — Вы страшные вещи предлагаете!
— Это не я, это дедушка Ленин! — я поднял вверх руки, обозначая готовность сдаться.
— Да! — сказал Волков. — Землю — в аренду. Акции предприятий — каждому работнику, пропорционально. Советам — самостоятельность… Что там еще было? Каждому — по потребностям? Я жене вынужден колготки доставать! Да! Доставать, понимаете? Я — директор завода. У нас что — люди тупые и колготок нашить не могут? Или ниток нет? Или чего у нас нет? Дайте людям возможность шить колготки!
Василий Николаевич явно и до того был в ярости, и моя реплика сорвала ему клапан, так что теперь из него «штось отходило», как говорила Пантелевна. Страшные вещи теперь говорил он.
— То есть я так понимаю, с моим предложением вы уже согласны? — вперился в него глазами Машеров.
Ровный, уверенный взор старого партизана столкнулся с хищным, свирепым взглядом Волкова.
— Да! — выкрикнул Волков и стукнул по столу своей сухой, крепкой ладонью. — Новая структура, говорите? Служба Активных Мероприятий? Черт с ним, называйте как хотите. Я этих сволочей живьем жрать буду!
В Дубровицу я возвращался поездом. Вопросов у меня было явно больше, чем ответов, и самый главный из них звучал примерно так: кой хрен я вообще там делал, в этом Выгоновском?
Сентябрь пролетел незаметно. Товарищи «сверху» меня не трогали, ничего не напоминало о странной встрече в Выгоновском. Срок нашей с Тасей женитьбы постоянно сдвигался — то одно, то другое. Я по выходным часто гонял с командировками по Белорусской ССР — там завод новый открыли, здесь — путепровод построили, или новую-оригинальную линейку мебели в производство запустили. У Таисии с началом учебного года в школах тоже добавилось работы: она по своей неугомонной привычке совершала «хождения в народ», агитировала пионеров за биатлон.
Эффектная тренерша производила одинаково взрывное впечатление и на девчонок, и на мальчишек: первые хотели сами быть похожими на нее, вторые — хотели проводить время с девчонками, похожими на нее. Так что популярность зимних видов спорта в белорусской столице среди подростков возросла если и не кратно, то — вполне ощутимо. Соотвественно — возросла и нагрузка на отдельно взятую мастера спорта Морозову…
Лисичек-сестричек Васю и Асю из садика забирали по очереди — воспитатели к этому привыкли, и лишних вопросов не задавали. Ни в моем корпункте, ни у Таси, в Раубичах, партийный актив в нашу личную жизнь тоже не лез. Я подозревал чей-то грозный «ай-яй-яй» сверху… Вечером мы делали детские игрушки: я таки напилил кубиков для «Дженги» которую обозвал просто «Башня», Тася рисовала абстрактные карточки для «Диксита», который теперь звался «Ассоциации». Были и другие придумки: может быть я и не помнил всего детально, но мы с Морозовой здорово развлекались, придумывая правила и рисуя игровые поля, карты и мастеря фишки.