— Ох-ре-неть! — сказал он. — Просто ужас какой-то! И это у нас, под носом, в Дубровице? И ты это вывел из трёх анонимок? Белозор, ты чё, Шерлок Холмс? Что мне опять с тобой делать? Идти к Привалову на поклон? О-о-о-ох!
И мы пошли к Привалову. Тот, завидев меня, помрачнел.
— Опять ты? Гера, когда твоя кипучая энергия уже будет размазана тонким слоем по всей Республике? Не, я благодарен за помощь, ты просто мальчиш-Кибальчиш и Тимур и его команда в одном лице, но как же ты меня задолбал!
— И я вас люблю, Пал Петрович! — приложил руки к сердцу я.
— Белозор! — сказал он. — Хватит паясничать. Давай свои бумажки. Соломин, что там?
— Серия. Отравительницы у нас завелись, представляете?
— Что-о-о? Давай сюда… Твою ма-а-а-ать! Так, Белозор, давай излагай коротко и ясно свою версию.
— Излагаю, — я уселся без приглашения в мягкое кресло напротив стола начальника РОВД и закинул ногу на ногу. — Версия такая. Две сестры по фамилии Железко, одна — завмаг в «Раисе», вторая — директор Рыбхоза. Одна производит огненную воду — по словам экспертов, отвратительно качества, настоящая отрава. Вторая из-под полы реализует её пьющему населению в долг, под проценты. Или же заключает договор: бутылка в сутки в обмен на завещание на указанного человека. Напиток сей предлагается под видом польского — «Vodka wyborowa», слыхали? А поскольку алкоголь из ПНР нет-нет да в продаже и появляется в наших заведениях торговли, то вопросов ни у кого особо не возникает. Точно так же, как и по зашкаливающему количеству смертей — народ, однако, сильно пьющий в Резервации, половина погибших — результат несчастного случая. Шел пьяный, поскользнулся, упал, умер. Бывает. А то, что у него в крови после бутылки палёнки всякой дряни по самое не хочу — так это мало кого волнует. Алкаш же! А домики эти мелкие идеально подходят тем, у кого не хватает жилплощади по нормам. Например — прописаны в двухкомнатной квартире молодая семья и дед с бабкой. Чем очередь ждать, дед с бабкой платят Железке или ее человеку — и кого-то из них сначала прописывают, например, на улицу Революционную, а потом и завещание составляют… И имеется у пожилой четы свой дом в черте города, и не нужно ждать десять лет очереди на расширение. Очень удобно, между прочим! А теплый туалет там пристроить и еще какие удобства — это уже нюансы…
Соломин и Привалов страдальчески переглядывались?
— Так, ёлки-палки… Это ж целое преступное сообщество получается! Это… Ох, Белозор! Опять Дубровицу будут в области сношать!
— А раскрываемость?
— Раскрываемость да… — он подозрительно посмотрел на меня. — Что, снова на весь Союз растрендишь про то, какой ты восхитительный сыщик?
Слово там было другое, не восхитительное. Но я не обиделся.
— Конечно, растрендю! И в «На страже…», и в «Комсомолку» — куда ж без этого! Я ведь не сыщик, я журналист. Моё дело — реагировать на острые сигналы, поступающие от бдительных дубровчан. И статьи писать. Ваше дело — преступников ловить. Я среагировал, вы — ловите. А потом я напишу.
— Соломин, давай его пристрелим, а? — Привалов жалобно посмотрел на капитана.
— Тащ полковник, он же выживет, сволочь такая, пробьет крышку гроба, раскопается, придет в свою редакцию и заметку напишет о проблемах в стрелковой подготовке сотрудников милиции Дубровицкого РОВД!
— Как пить дать, напишет… — обреченно кивнул Павел Петрович. — Ладно, возбуждаем дело, быстро всё оформляем и едем брать.
— Кого? — удивился Соломин.
— Всех! — отрезал Привалов.
А я сказал:
— А можно с вами? — и как можно более дружелюбно улыбнулся.
Получилось, честно говоря, не очень. По крайней мере, офицеры скорчили в ответ такие рожи, как будто лимонов нажрались.
Глава 6,в которой деньги не главное
Май в Беларуси — лучшая пора. Не в смысле Май, которая Мария наша Батьковна. А в смысле — последний месяц весны. Слякоть уходит следом за апрельскими заморозками, вместо опостылевшей грязи бал начинает править свежая зеленая травка, деревья прикрывают наготу молодыми листочками… В полную силу уже чувствуется дыхание лета, когда ловишь всем телом порыв ветра и впервые после долгой зимы не ёжишься, пряча голову в плечи, а наоборот, расслабляешься ему навстречу — он теплый!
Этот самый теплый ветер я почувствовал, хлопнув дверью «козлика» на стоянке Минского аэропорта. Нового терминала еще и в помине не было, а старый, нынешний, мне нравился куда как больше. Эдакий советский классицизм, или как его еще обзывают — сталинский ампир: колонны, портики, всё такое величественное и монументальное… В этом была архитектура, была душа. Безликие чудовища из стекла, металла и пластика, которые стали массово возводить где нужно и где не нужно в начале двадцать первого века, души не имели и никакого настроения, никакой атмосферы не передавали. «Звезда смерти» да и только…
В общем — здесь было хорошо. И самолеты летали часто! Реактивные, винтовые — я и понятия не имел, как они называются и какой у них номер. Наверняка что-то типа «Ту», «Ан», «Ил» и «Як»… Было в этом что-то завораживающее, какая-то магия — огромная металлическая хреновина, которая летит по воздуху. Ну да, аэродинамика, скорость полета, мощность двигателей, сопротивление… Но! Металлическая! По воздуху!
Самолет из Мурманска должен был приземлиться примерно через полчаса, и я решил прогуляться по зданию аэропорта. Первое, что бросилось в глаза: они здесь были непуганые. Рамки с металлодетекторами? Просвечивающие багаж рентгеновские установки? Обыски и досмотры на входе в здание? Бдительные собачки?
Из всего вышеперечисленного я заметил только рамки — и те вроде как не работали. По крайней мере человек в яркой тенниске прошел сквозь одну из них, покручивая в руках связку ключей, и — никаких завываний, никаких лихих демонов в космических скафандрах с дубинками наперевес…
Да, израильский самолет уже сажали в Алжире. Но «Семь Симеонов» — пока еще просто семейный ансамбль, члены которого даже не думают о бегстве на загнивающий Запад. Лучшая мера безопасности — пистолеты у пилотов или милиционеры в штатском на каждом рейсе.
В общем — пока что тут было всё мирно. Я побродил по зданию, посмотрел на людей, скучающих в зале ожидания, наведался к газетному киоску… «Маяка» тут не было, а в «Комсомолку» и «На страже Октября» я материал о дубровицких отравительницах только планировал занести — за этим (в том числе) я и приехал. Хотя Светлова бы меня и так отпустила, если бы я честно сказал, что мчусь на свидание к своей северяночке…
Любимой газеты дубровчан тут не водилось, это понятно. Зато имелся журнал «Земля и Вселенная», и я под недовольным взглядом тетеньки за прилавком принялся листать его, пока не наткнулся на статью про вулканы. Глядя на фотографию огнедышащей горы, извергающей столбы дыма и пепла, я вспомнил историю о фотографе. Читал ее когда-то давно, то есть — очень нескоро, на фоне других баек про любителей эффектных фото, которые из-за этого занятия закончили свою жизнь.
Роберт Ландсбург, о котором я и вспомнил, погиб, фотографируя действующий вулкан Сент-Хеленс, кажется — в США. В 1980 году. В мае! Там была какая-то мутная история про то, что вулканологи предупреждали-предупреждали, а всё равно — 57 человек спасти не удалось, считая фотографа. Почему запомнил? Потому что потом симфонию послушал, которую написал какой-то деятель искусств по мотивам извержения. Бывает и такое…
— … просим пройти к восемнадцатой стойке… — краем уха услышал я приятный голос диспетчера аэропорта.
Восемнадцатое мая! Точно! Извержение началось восемнадцатого мая, был и второй взрыв — вроде бы двадцать пятого, чуть ли не мощнее первого бахнуло! Точно, двадцать пятого, точно!
Я даже сжал кулаки и тихонечко сказал «Ес-с-с!» Нет, фотографа и еще 56 американцев мне было жалко, и чернохвостых оленей, и медведей, и несколько сотен квадратных километров леса — тоже, но тут уж я точно ничего поменять не мог… А вот заставить поверить Сазонкина и Машерова в свои предсказания — вполне. 18 мая — не за горами всё-таки! Ну да, вулканологи… Но два взрыва с точностью до суток черта с два кто-то мог предвидеть! Только я, потому что симфонию слушал.
И едва не пропустил посадку рейса «Мурманск-Минск», радуясь новому полезному воспоминанию из будущего. А потому побежал сломя голову навстречу потоку пассажиров, выискивая глазами Тасю.
— Гера-а-а-а! Я ту-у-ут! — светловолосая девушка махала мне рукой и даже подпрыгивала на носочках от радости!
Черт побери, какая же она у меня красивая! Какие-то доли секунды, пока не пришло узнавание, я просто ею любовался — не как любимой и хорошо знакомой Тасей, а просто — как произведением искусства, актрисой в кино, случайной незнакомкой… А потом — узнал. Яркие и без всякой косметики черты лица, стройные сильные ноги в зимних сапожках, бежевое шерстяное платье по фигуре подчеркивало тонкую талию и крутой изгиб бедер… Ах, Таисия, и что вы со мной делаете-то?
— Тася-а! — я подхватил ее вместе с чемоданом и теплым пальто, которые она держала в руках, и принялся целовать.
— Уи-и-и-и! Пусти, Гера, люди смотрят! — попыталась сопротивляться Тася, но глаза ее смеялись.
— Люди одобряют, — снова потянулся к ней я.
Народ и вправду улыбался и одобрял. Ну, что может быть более правильным и романтичным, чем пара влюбленных, которые встречаются в аэропорту?
— Пойдем? — спросил я и подал девушке руку.
— Пойдем! — согласилась она.
Мы зашагали к выходу едва ли не вприпрыжку, сдерживая желание начать болтать туда-сюда руками и вообще — начать танцевать прямо тут. Настроение было восхитительным, погода — тоже: пригревало солнышко, дул легкий ветерок — месяц май!
— Тепло у вас! — Тася с сожалением посмотрела на свои сапоги и пальто. — Я как-то не подумала, что на юг еду. У нас — плюс два по Цельсию и сплошные дожди. Я и приоделась соответственно…
— Ну, это можно легко поправить! — обрадовался я случаю сделать невесте приятное. — Нынче твой кавалер на коне и при деньгах! Поехали в ГУМ или в ЦУМ, или вот, недавно новый универмаг открыли — «Беларусь». Говорят — неплохой ассортимент… Но есть один нюанс.