л, это было заметно.
– Так, и чем ты занимаешься? Работаешь где-то?
– Служба доставки кармы, – с хищной улыбкой ответила она. Глеб расхохотался.
– И я – очередной твой заказ?
Она пожала плечами и села рядом. Он не касался ее, предоставляя выбор ей.
– Вот именно.
– И какая же у меня карма?
Иоланта сделала вид, что задумалась. Ей нравилась эта игра. Она представила себя курьером, который навещает всяких мерзавцев, доставляет им коробки, а оттуда сыпятся горечь, обида, унижения. Как ящик Пандоры. Они начинают реветь, умолять о прощении, но карма бессердечна и справедлива.
– Это ты мне скажи.
Он смотрел на ночное небо. Через пару часов начнется рассвет.
– Гуру сказал, что я держу своих друзей в рабстве. Но… Не знаю, правда, зачем рассказываю это тебе, но я почему-то так на них злюсь.
Иоланта легла на землю и закрыла глаза, чтобы лучше слышать его голос.
– Расскажи мне. Расскажи о своих друзьях.
Он долго молчал. Из-за шума океана она едва слышала его дыхание.
– Сева, иногда я думаю, что родился не в то время. От него даже пахнет старыми газетами. Когда мы учились в школе, он вел себя как типичный пионер, – Глеб хмыкнул. – Он заботлив, верен, но от этой заботы толка мало. Он всегда может вытащить меня из драки, но сам никогда не нападет. Живет осторожно и тихо, это меня в нем и бесит. – Он ковырялся пальцем в песке – лишь бы чем-то себя занять. – Марго – другой случай. Она боевая. Сильнее всех нас вместе взятых. Но в ней… столько яда. Мне кажется, она ужасно себя не любит, а любовь распространяет на остальных. А Леша… это Леша. Ему я завидую, – Глеб неожиданно пнул песок. – Да, черт возьми, я всем им завидую. Чертовски завидую. Почему только со мной Гуру так себя ведет? Почему только я попал на эту медитацию? Я видел их на вечеринке. Такие беспечные, сука, такие счастливые. А я как будто мучаюсь за них всех.
Он нервно взъерошил волосы. Ну прямо мальчишка.
– Ты просто злишься, что они позволяют себе то, что ты запрещаешь себе, – сказала Иоланта так, словно это было что-то само собой разумеющееся. Глеб обернулся к ней, посмотрел, шокированный. Иоланта оставалась спокойной, все так же лежала на песке. – Хочешь, я разложу твою обиду по полочкам? – спросила она невинно.
Он был перед ней беззащитен и отдавал себе отчет, что уже передал ей много власти.
– Ты хочешь, чтобы они страдали, как и ты, чтобы дали тебе сочувствия, потому что сам себе ты его дать не можешь. – Она произносила все эти слова так легко, даже не глядя ему в глаза. Будто говорила их уже сотни раз. – Но они не могут его дать, потому что не читают твоих мыслей. Никто не читает. – Она даже позволила себе засмеяться. – Ты хочешь их уничтожить и отомстить, разрушить их за простую обиду. И даже когда они дадут тебе то, что ты хочешь, обида в тебе будет сильнее. Они протянут руку, чтобы погладить тебя по голове, а ты ее откусишь.
Она оказалась опаснее, чем он думал.
– И что мне делать, Иоланта?
– Либо мстить, либо оберегать. Беречь их от самого себя.
– Это путь любви?
– Смотря что ты считаешь любовью.
– А что ты считаешь любовью?
Она смеется. Бессердечная.
– Любовь – это песок в зоне бикини.
Он пытается тоже посмеяться, но выходит натянуто.
– Что, прости?
Она поднимается на локтях, их лица становятся ближе.
– Хочешь, чтобы я ответила поэтичнее? Не могу.
Коварная. Жестокая. Ему нравится.
– Я так долго искала ответ на вопрос, что есть любовь… Когда меня мучили, я думала, это есть любовь. – Она наматывает прядь волос на палец. – Ведь мучают тех, кто тебя… цепляет? Человека, на которого тебе плевать, ты мучить не будешь. Верно? – Глеб задумывается, но кивает. – Потом я думала, что любовь – это когда тебя выбирают. Но, честно говоря, выбирают тебя всегда из эгоистичных побуждений. Да и я всегда ставила ультиматумы, чтобы меня выбирали при любых обстоятельствах, – признается она честно. – Я этому быстро научилась у наркотиков. Дать эйфорию такую, чтобы реальность просто покинула чат. И больше никогда эту эйфорию не давать или давать сотую долю от нее, сотую долю от себя. Чтобы была ломка. – После таких слов Глебу стоило бы уйти, но его покорила ее жестокая честность. Он ведь тоже был таким. – Потом я думала, что это забота. Забота – вот она, любовь. Но оказалось, что заботу оказывают те, кто не может проявить ее по отношению к себе. И они свято верят в торгово-рыночные отношения и что я ее верну потом, как-нибудь рассчитаемся. Что есть любовь, Глеб? Песок в зоне бикини. Не более.
Он и не заметил, что их лица стали еще ближе, пока она говорила. Естественное притяжение. Их личная гравитация.
– Не верю, – шепчет он ей практически в губы. Она хохочет, запрокинув голову и обнажив тонкую шею.
– Зачем задаваться вопросами, на которые нет ответа: есть ли Бог, что по ту сторону жизни, когда мы увидимся снова? Эти вопросы – просто развлечение для мозга, когда тебе скучно. Чтобы инициировать в голове хоть какую-то деятельность. Это все равно что, ха-ха, листать ленту в «Инстаграме» от скуки. Так же бессмысленно, ничего в голове не остается.
– Ты такая негодяйка.
– Да, Глеб, я очень плохая. И могу быть еще хуже.
Он мог бы встать и уйти. И, откровенно говоря, лучше бы он так и сделал. Но он говорит:
– Это мне в тебе и нравится.
Слишком близко. Слишком близко. Дыхание на губе. «Этот поцелуй будет сквозь кожу», – решил Глеб.
– Хочешь меня поцеловать?
– Больше всего на свете.
– Выкинь свой телефон. Я не хочу, чтобы нам что-то мешало.
Он не задумывается. Он знает, что делает.
Ты заходишь в комнату и не знаешь, что дальше.
Так бы Сева объяснил все это. Удивляться уже не было сил. Все окончательно разрушено. Ничего уже не будет как раньше. И отсутствие Глеба только усугубляло ситуацию.
Он мог встретить Кристину и Марго на кухне с бокалами вина, где они хохотали словно две дьяволицы, истерично и с надрывом. Марго при нем никогда так не смеялась. В компании Кристины она будто становилась совершенно другим человеком.
Сева мог споткнуться о Лешины провода, многочисленные aux и вездесущие виниловые пластинки. Его барахло распространялось повсюду, словно плесень на корочке хлеба. Он приводил каких-то странных парней, по вечерам звучал шумный индастриал, а иногда Леша садился за барабаны. Чаще всего, конечно же, он садился на байк и уезжал куда-то. Возможно, чтобы поиграть с обезьяной в «Нинтендо».
Казалось, с того первого дня прошла целая вечность, или эта жизнь случилась с кем-то другим. Они были тогда новенькие, перепуганные и какие-то…
Сева замечал перемены остальных, но никак не мог их выявить.
Над кухонным столом висел план Марго, где она постепенно вычеркивала галочки. Выступающие – есть. Саундчек – послезавтра. Алкоголь – есть. Локация – есть. С каждым днем, с каждым выполненным делом они становились все ближе и ближе к дню, когда каждый умрет и воскреснет. Но в последнее время Марго к бумажкам не подходила.
– У нас сроки поджимают, – это единственное, что говорил ей Сева.
Марго переставала улыбаться, смотрела на него тоскливо и скучающе, пожимала плечами.
– Да ладно! Так займись этим.
– Это твоя работа.
– Вы взрослые мальчики, вы сами со всем справитесь. – Она говорила это даже не из злости. Она была слишком расслабленной. – Ты слишком нервничаешь, Сев. Все будет хорошо.
Он давился воздухом от возмущения и не знал, что ответить.
– Надо купить генераторы.
– Купи.
– Деньги?
– Спроси у Гуру.
– Но ты этим занималась.
– В этом нет ничего сложного, Сев. Ты сильно себя недооцениваешь.
Он уже проклинал себя за то, что согласился на тот тантрический секс с «благо дарящей». Откровенно говоря, опыт был странным и неловким. Он так и не понял, что это вообще было.
У него и так было полно забот. Обычно он поднимался рано, брал байк и спустя два часа уже оказывался на площадке будущей тусовки. Там его поджидали выделенные Гуру люди. Пара местных и несколько с ретрита. Диалоги с ними никак не строились, он поручал им мелкие задачи из разряда: нанести краску на дерево или избавиться от сорняков. Сева сделал себе закуток, где с любовью расставил все нужные инструменты и архитектурные и ландшафтные проекты. Они собирались воссоздать храм.
Они все вместе даже отправились на выступление национального театра – баронга. Конечно, это была больше туристическая точка, и с театром она не имела ничего общего. По очереди выходили герои в странных нарядах, гримасничали, играла национальная музыка. Ни хореографии, ни драмы. Просто шоу умалишенных. Леша предложил взять несколько героев, чтобы они расхаживали между гостями или танцевали вместо танцовщиц гоу-гоу. Марго это понравилось.
– А нам руки не поотрубают за святотатство? – поинтересовался Сева.
– Они продали свою культуру на сувениры, – ответила Кристина. – Деньги все решат.
Как только над площадкой, где строился храм тусы, начинался этот знаменитый балийский закат, рабочие спешили домой. Еще не привезли генератор, освещение и электричество отсутствовало, в темноте работать было нереально. И тогда Сева будто заново просыпался, понимал, что не ел весь день, и вспоминал, где он вообще находится. Он садился на байк и уезжал предаваться чревоугодию. Это было его собственное балийское испытание и искушение.
Круассан с говядиной и арахисовой пастой, авокадо-сэндвич с трюфельным маслом, поке и боулы, тыквенный ризотто, авокадо-кофе, банановые панкейки, жареный драгонфрут, бургеры с курицей и бананом – ни одно кулинарное извращение не могло его насытить.
Еда казалась ужасно безвкусной. Он не жалел на нее денег, каждый вечер менял заведения, но все равно чувствовал ужасный голод. Нескончаемый, ужасный голод, сколько бы ни съел, что бы ни съел.
Если другие как-то приспособились к Бали, у Севы просто не получалось. Он ужасно тосковал по Москве. По докторской колбасе – особенно. По мясу, пельменям, по нормальным супермаркетам и дорогам. По горячему борщу с ложкой сметаны и картошкой, политой маслом и посыпанной мелко нарезанным луком. Все здесь было не такое. Мясо быстро портилось, картошка мелкая, что такое укроп, никто не знал. Полки магазинов сплошь покрывали банановые кексы и гранолы. Он больше видеть не мог смузи-боулы.